Божий человек

Послание было отправлено. Для этого протрубили в рог, вызвали часового. Белая материя заметалась на конце копья, потом лучший лучник отряда положил на лук стрелу, обернутую письмом и обвязанную пеньковой веревкой.

Человек был ловок. Стрела легко перелетела через стену и упала на дозорную галерею. Люди Дворянчика стали ожидать за мостом, когда замок ответит.

Катрин было разрешено приблизиться к изголовью мужа. Получив от нее все, что ему было нужно, глава живодеров не имел больше оснований ей мешать.

– Вы можете попрощаться с ним и помолиться за упокой его души! – сказал он ей в качестве утешения с преувеличенно почтительным поклоном.

Промасленный пергамент пропускал только слабый свет, и на одном из табуретов горела свеча у изголовья кровати, где покоился Арно.

Готье стоял на коленях и приводил в чувство Беранже, которого принесли к нему. Когда дверь скрипнула под рукой Катрин, студент повернулся.

– Дайте мне ваше лекарство! – сказал он. – Я не могу привести его в чувство. Что с ним сделали?

Она ему рассказала, протягивая флакон.

– Если есть в мире справедливость, этот подлец должен умереть в мучениях. У этого Дворянчика нет ничего человеческого. Заставить вас пойти на предательство ваших друзей, бесчестно воспользоваться вашей беззащитностью в то время, как ваш муж при смерти! Ваш муж, но его брат по оружию!

– У этих людей не бывает братьев ни в каком качестве. Дворянчик содрал бы кожу с собственной матери, если бы имел в этом какую-нибудь выгоду.

Арно был неподвижен. Катрин решила, что он умер. Даже судороги боли, которые еще недавно искажали его лицо, исчезли.

Она устремила на Готье полный ужаса взгляд, но он замотал головой.

– Нет. Он не умер. Я думаю, он вошел в ту стадию бесчувственности, которая определяется как «кома».

Тем временем паж приходил в себя. Узнав Готье, который склонился над ним, он выдавил улыбку, и его мутный взгляд стал более осмысленным. К нему вернулась память, и он со стоном бросился на грудь своего друга и зарыдал.

Старший друг даже не пытался его успокоить. Он знал, что иногда бывает нужно дать плотине прорваться после невыносимого напряжения. Он вернул Катрин флакон с сердечным снадобьем, продолжая поглаживать взлохмаченную голову юноши.

– Выпейте сами! – посоветовал он. – Вы в этом очень нуждаетесь.

Она машинально повиновалась и поднесла флакон к губам. Она сразу почувствовала себя ожившей, и разум стал яснее.

В эту минуту дверь открылась, и в комнату вошел Дворянчик. На его ангельском лице с глазами лисы было написано удовлетворение.

– Завтра с восходом солнца вы сможете подняться в замок, госпожа! Вас будут ждать! – объявил он.

– Завтра?

– Да. День пасмурный. Ночь скоро наступит, и, видимо, ваши друзья не хотят рисковать. Они хотят видеть вас при дневном свете. Я желаю вам доброй ночи. Вам сейчас принесут поесть… Когда все будет кончено, предупредите одного из людей, которые будут дежурить ночью у двери, чтобы я мог отдать мой последний долг вашему мужу. Я занимаю соседнюю комнату. Ах да, чуть не забыл…

Он снова открыл дверь. На пороге показалась черная тень монаха-бенедиктинца в траурном облачении, с опущенным на лицо капюшоном, с руками, засунутыми в широкие рукава. Его большие голые ступни, серые от пыли, виднелись между ремнями его сандалий из грубой кожи.

– Вот настоятель братства Добрых Людей из леса. Их скит, по крайней мере, в одном лье отсюда. Он согласился помочь нашему другу и подготовить его в последний путь! Я вас оставляю…

Монах вышел вперед и, не смотря ни на кого, направился к кровати. В капюшоне, который не позволял видеть его лица, он имел достаточно устрашающий вид, и Катрин, хотя ее трудно было удивить, перекрестилась и отступила в тень. Ей показалось, что она видит тень смерти.

Подойдя к подножию кровати, бенедиктинец мгновение смотрел на умирающего, затем повернулся к Готье, который, усадив Беранже на табурет, подошел к нему.

– Не могли бы вы подтащить этот сундук к кровати? – попросил он тихим голосом. – Я принес все, что нужно для последнего причастия.

Произнося эти слова, он откинул капюшон, открыв грубые, лишенные красоты черты. Но это лицо было энергичное и живое, несмотря на аскетичную худобу. Вокруг широкой тонзуры – корона из начинавших седеть волос. Но когда он появился в свете свечи, наклонившись над головой умирающего, Катрин с возгласом удивления покинула свое убежище. Она не верила своим глазам.

– Ландри! – прошептала она. – Ты здесь?

Он выпрямился, посмотрел на нее без удивления, но с радостью, от которой заблестели вдруг его карие глаза, в них она внезапно обнаружила прежнюю живость своего друга детства.

Стоя с другой стороны кровати, она с раскрытым ртом рассматривала его так, как будто он был тем самым призраком, за которого она его приняла, когда он вошел в комнату. Ее замешательство было таким заметным, что, несмотря на серьезность момента, Ландри улыбнулся.

– Да, Катрин… это именно я! Как ты задержалась!

– Задержалась? Ты что же хочешь сказать… что ты меня ждал?

– Мы тебя ждали! Графиня де Шатовиллен, которая дала нам в дар, моим братьям и мне, небольшой надел для часовни. Она – наша благодетельница. В благодарность мы отправляем в замке богослужение. Она и сказала мне, что позвала тебя. Вот почему мы тебя ждали…

Катрин опустилась на колени перед кроватью. Она не спускала глаз с Ландри, словно боялась, что он исчезнет. Это было невероятно – найти здесь Ландри Пигаса, мальчишку с Моста Менял, которого она когда-то оставила в аббатстве Сен-Сен.

– Моя мать? – выдохнула Катрин. – Она жива?

– Она не дождалась, Катрин! Вот уже неделя, как она умерла. Будь спокойна, – добавил он, видя, как изменилась в лице его подруга, – она умерла без мучений, до самого конца говоря о тебе и о своих внуках. Я думаю, она была счастлива соединиться наконец с твоим отцом. Она не сожалела о жизни…

– Я думаю, что она так никогда и не смогла оправиться после его смерти, – прошептала Катрин. – В течение очень долгого времени я не отдавала себе в этом отчета, так как об этом никогда не думала, ведь речь идет о родителях… На них смотришь как бы со стороны… Я думаю, они любили друг друга.

Катрин принялась молиться. Она молилась за ту, которой больше не было, но мысли ее были и о том, кто скоро должен отправиться той же неведомой дорогой, и о себе. Любовь была соткана из контрастов: драма и счастье, неистовство и нежность, радость и страдание, но госпожа де Монсальви знала уже, что, как только ее сеньора больше не станет, ее собственная жизнь будет похожа на жизнь ее матери, на жизнь Изабеллы де Монсальви, ее свекрови, и на жизнь всех женщин, кого возлюбленный муж оставляет на земле: на долгое одиночество-ожидание, непрерывное продвижение к черной двери, которая открывает вечность света…

Ландри, пока она молилась, кончил свои приготовления, надел на свое одеяние шелковую епитрахиль.

– Кто этот человек? – спросил он тихо.

Катрин вздрогнула, только теперь поняв, что он не мог знать.

Она взяла лежащую на одеяле руку. Рука была горячей от жара.

– Это мой сеньор, – вздохнула она. – Граф де Монсальви…

– Ты мне расскажешь позже! – прошептал он. – У нас еще будет время.

Все опустились на колени в благоговейном молчании. Только голос Ландри, сильный и скорбный, нарушал тишину.

Когда затихли последние слова молитвы, Катрин открыла узкое окно. Ночь опустилась на землю, но в комнате было жарко.

В комнату ворвался шум с маленькой площади. На башнях замка горели горшки с огнем, освещая дозорные галереи, не оставляя ни одного места в тени. Во мраке ночи замок казался огненной короной…

– Теперь скажи мне все, – прошептал Ландри.

– Что ты хочешь знать?

– То, что от меня ускользает. Почему ты так долго не отвечала на зов госпожи Эрменгарды, почему я нахожу тебя здесь, рядом с тяжело раненным мужем? На вас напали эти бродяги? Мне говорили о раненом по имени…

– Гром! Ты прав. Ты должен знать. Действительно, если бы я сама все это не пережила, то, наверное, с трудом бы поверила.

Рассказ о том, что произошло в Монсальви, потом в Париже, в Шиноне и в Туре, оказался кратким. О жизни молодой женщины Ландри знал от Эрменгарды. Мучительней была часть, когда надо было переходить к событиям вчерашней ночи.

– Я знаю, как это происходит, – перебил Катрин монах. – К сожалению, для меня это зрелище не новое, и уже много раз я чудом оставался жив в подобных случаях. Это и есть война! Продолжай, прошу тебя…

Не решаясь поднять глаза на Ландри, она описала ужасы своего плена, человека под пыткой, изнасилованную женщину и потом, закрыв лицо руками, произнесла:

– И тогда я увидела того, кто командовал… капитана Грома, моего супруга! Арно!

В комнате повисла тишина. Ландри не говорил ничего. Готье и Беранже отошли в дальний конец комнаты.

– Ужас охватил меня, когда я узнала Арно, – продолжала Катрин. – Это чудовищно, ты понимаешь… То же я чувствовала в тот вечер, когда Кабош убил Мишеля перед нашим домом. Ты видел, что толпа с ним сделала, когда Легуа нанес последний удар? Это было кровавое месиво. Так вот, когда я вчера увидела Арно, я снова испытала тот же ужас. Мы спорили, называли друг друга страшными словами, мы были чужими, врагами. Я не могла понять, что сделало моего Арно таким жестоким. Я ничего не могла ему объяснить. Он был глух и злобен. В нем словно жила чья-то чужая воля, враждебная сила. Арно не доверял мне.

– А раньше ты не чувствовала этого? Ты поняла это только сейчас?!

Она мгновение подумала и честно подтвердила:

– Ты прав. Сначала я была для него девицей Легуа, и этого было достаточно, чтобы я внушала ему ужас. Затем были мои… отношения с герцогом Филиппом, которого он всегда считал своим главным врагом.

– Все те, кто служит королю Карлу, думают так, – заметил Ландри. – Только в твоем супруге его ненависть усиливалась ревностью. Это злая сила, ты и сама это хорошо знаешь. Не думаешь ли ты, что она зовется ревностью?

– Это из ревности он поджег деревню, насиловал женщину, пытал мужчину?

– Ты тоже ревнива. Менее всего ты можешь простить ему восхищение авантюристкой из Сен-Привея, девицей, которая выдает себя за Деву, и насилие над женщиной! Женщиной, которая тоже была блондинкой, как ты!

Ландри устремил глаза на раненого и мгновение внимательно его разглядывал.

– Я бы предпочел, чтобы он не прошел через исповедь, – вздохнул он. – Души подобной закалки, в которых гордость выше Бога, имеют странные тайники, темные, непредсказуемые. Бешеная ревность. Тогда потребность разрушения – только реакция, попытка утолить страдание! Я знаю примеры… Вот и Арно, я думаю, видел перед глазами только одну невыносимую картину: ты, его жена, переходишь за стены замка и встречаешь там раскрытые объятия человека, которого он ненавидел больше всех на свете, твоего бывшего любовника. Он видел только это. И он продолжал это видеть в тот момент, когда безрассудно бросился навстречу смерти…

– Ты хочешь сказать… он ее искал?

– Нет! Он был, как ты говорила, за пределами разумного. Видишь ли, я пытаюсь тебе помочь, объяснить. Я вынужден копаться в человеческих душах, и я узнал о многих противоречивых вещах. Давая Арно отпущение грехов, я хочу разобраться и в тебе и помочь в меру моих скромных сил. Мысль о том, что в замке ты можешь встретить Филиппа Бургундского, влияла как-то на твое желание попасть в Шатовиллен?

Краска медленно залила лицо молодой женщины, когда она осознала смысл слов Ландри. Но она не отвела глаз.

– Ты хочешь знать, испытывала ли я… какую-нибудь радость при мысли увидеть герцога? Нет, Ландри, никакой! Клянусь моим вечным спасением! Я хотела только обнять мою мать… и протестовать против причиненного мне насилия. Я ненавижу притеснения, и Арно не имел никакого права…

– Напротив! У него были все права! – сказал твердо Ландри. – И ты это прекрасно знаешь! Даже запретить тебе входить в замок, даже применить силу, чтобы заставить подчиниться. Он твой супруг перед Богом и людьми!

– Я знаю это, – ответила с горечью Катрин. – Мужчины имеют все права и оставляют нам только одно: право безоговорочного подчинения. Я не прощу Арно!

– Даже теперь?

– Теперь?

Глаза Катрин наполнились слезами, которые выплеснулись наружу одновременно с болью.

– Для меня больше нет «теперь». Как могу я не простить ему в тот час, когда я теряю его навсегда? Это я, может быть, нуждаюсь в прощении, если мой бунт явился причиной его смерти… Я его люблю, Ландри, все равно люблю, как прежде, даже если и боюсь теперь, и эта любовь – вся моя жизнь. Разве жизнь кончается, когда обрывается сон?

Монах встал, подошел к кровати, наклонился над раненым, взял его руку, внимательно и долго на него смотрел с нахмуренными бровями, очевидно, пытаясь понять что-то. Потом покачал головой.

– Он у врат смерти, – сказал Ландри, – но… если бы он вернулся?

– Что ты говоришь?

– Это лишь предположение. Этот человек, этот умирающий, которому ты прощаешь в его последний час, простишь ли ты ему, если Бог решит, что этот час еще не будет последним?

– Если я буду знать, что он жив, я готова согласиться на что угодно… даже на разлуку, даже на немое повиновение.

– Ты его до такой степени любишь?

– Я никогда никого, кроме него, не любила, – подтвердила она. – Я тебя заклинаю, если есть надежда, шанс, даже самый маленький, даже один на миллион, что Бог мне его оставит, скажи мне это!

Улыбка монаха была полна грусти и сострадания.

– Ты говоришь так, как если бы видела во мне посла или посредника, способного вести переговоры со Всемогущим.

– Ты только что сам это сказал: Он – Всемогущий, а ты – Его жрец.

– Но я не творю чудес. Не строй напрасных иллюзий, Катрин. Конечно, я видел однажды в монастыре Сен-Сен одного человека, который выжил от раны, похожей на эту: причиной было копье, и человек был очень крепкий. Но лечение было умелым… А в нашей бедной общине есть только один придурковатый монах, который разбирается в травах и диких цветах.

– Надо бежать за этим монахом… или лучше перевезти моего супруга в Сен-Сен! Это не так далеко, и если он выдержит путешествие…

– У нас нет никакой возможности покинуть этот дом раньше завтрашнего дня! А завтра… Дворянчик из тех негодяев, кто не выпустит кость, которую держит. Ты забыла, что тебя ждет завтра? Разве ты не должна проникнуть в замок в сопровождении двух человек?

Катрин приложила руку ко лбу с растерянным видом. Ландри вернул ее к реальности в тот момент, когда она уже вскочила на неукротимую кобылицу надежды… У нее не было никакой возможности выбора, никакого способа спасти мужа…

– Они не смогут ничего сделать, когда попадут в замок, – прошептала Катрин. – Там герцог, охрана…

– Герцога там нет, – нетерпеливо перебил ее Ландри. – Приехал сеньор де Ванднес с отрядом герцогской стражи. Близость последних английских бастионов и отряды, разбушевавшиеся после договора в Аррасе, беспокоили графиню. Она попросила подкрепления.

Вздох облегчения вырвался из груди молодой женщины. Она почувствовала облегчение от того, что могла снять с Эрменгарды обвинение в подстроенной ловушке. Ее мать умерла, Филиппа там не было. Что тогда ей делать в крепости?

Решение было принято немедленно. Встав с места, она направилась к двери.

– Надо сказать об этом Дворянчику! Надо ему немедленно сказать! Он тебе поверит, потому что ты Божий человек. Скажи ему то, что ты знаешь, и особенно, что герцога там нет. Я его сейчас позову…

Но Ландри преградил ей дорогу.

– Ты сошла с ума! Шатовиллен – один из ключей от Бургундии. Есть там герцог или его там нет, не все ли равно Роберту де Сарбрюку! Ему нужно, чтобы ты помогла ему завладеть замком, в который никаким другим способом он не может проникнуть! Что бы мы ему ни сказали, завтра с восходом солнца ты должна будешь отправиться в замок, чтобы облегчить им задачу. А что за этим последует, ты можешь догадаться…

Катрин закрыла глаза. Да, она знала, что произойдет потом: жилище Эрменгарды станет полем смерти, потом там обоснуется Дворянчик и, защищенный мощными стенами, сможет оказать сопротивление самому коннетаблю. Ее подруга будет убита, а с ней все ее люди!.. Могла ли она допустить такое? Но мысль о том, что бедный Беранже будет умирать в агонии, была не лучше.

Она открыла глаза и встретилась со взглядом монаха, который внимательно на нее смотрел.

– Что я могу сделать?

– Бежать!

– А вы полагаете, мы об этом не думали?! – горько бросил Готье, который нашел, что настал момент вмешаться в спор. – Но как бежать? Соседняя комната полна солдат, а из этой комнаты нет другого выхода, как только это окошко, в которое даже Беранже не пролезет. А кроме этого, мы тут же напоремся на местную стражу. Поэтому, отец мой, будьте повнимательнее к своим словам! – заключил он с раздражением.

– Если я говорю, что надо бежать, – парировал Ландри, – то лишь потому, что знаю способ! Лучше взгляните…

Он подошел к стене напротив окна. Там виднелась маленькая дверь, выходившая в небольшую комнатку, служившую чуланом.

– Эта дыра? – сказал Готье пренебрежительно. – Мы ее недавно обследовали. Она содержит только пустые горшки из-под варенья, старую упряжь, сырье для изготовления пеньки и несколько веретен…

– Вы плохо смотрели! Принесите мне свечу.

Ландри взял табурет, вошел в чулан и встал на табурет, немного сгибаясь, чтобы не стукнуться головой о низкий потолок.

– Смотрите, – прошептал он, нажимая обеими руками на вышеназванный потолок, – он поднимается, когда убираешь эти два железных стержня.

– Люк? – прошептал Беранже. – Но куда он ведет?

– На чердак, конечно, точно под скат крыши. Там есть отверстие, через которое подают сено. Оно выходит во фруктовый сад, который спускается к реке. Я не знаю, есть ли там еще лестница, но вы все трое молоды, а внизу высокая трава. Вы запросто спрыгнете. Пересеките реку вплавь и вскарабкайтесь на холм. Там густые заросли. Вы сможете в них спрятаться, чтобы дождаться наступления дня, и когда мост опустится…

– Вы хотите, чтобы мы искали убежища в замке? – проговорил изумленный Беранже. – А не лучше ли будет дать деру?

– Вас схватят к середине дня, и я даже не знаю, что с вами будет. Поверьте мне, замок – это ваш единственный шанс. Там вы будете в безопасности и сможете подождать, пока живодерам надоест эта осада или же пока подоспеет помощь.

Перед этой перспективой юноши едва могли сдержать свою радость, но Катрин молчала. Она слушала объяснения Ландри, бросила взгляд на чулан, потом вернулась к кровати и обвила руками одну из колонн.

– Я не могу! Я не могу уйти, – проговорила она. – Я должна остаться с ним до конца! А вы уходите!

– Ты полагаешь? – спросил сурово Ландри. – Ты говоришь, что хочешь остаться до конца? До конца чего?

– Его жизни!

– Он еще не умер и, может быть, не умрет и завтра. Какова, ты думаешь, будет реакция Дворянчика, когда он увидит, что твои друзья сбежали? Он подвергнет тебя пытке?.. Ничуть! Этот дьявол пострашнее! Твой муж, несмотря на все его раны, заменит Беранже! Ты чувствуешь себя достаточно сильной, чтобы видеть, как его положат на каминную решетку?

Она не смогла удержать вырвавшийся крик:

– Нет!..

И добавила тише:

– Он не осмелится. Это ведь его брат по оружию!

– Несчастная! Ты еще ничему не научилась! Я не уверен, что в этом красавце-демоне есть что-нибудь человеческое! Но если ты чувствуешь в себе смелость подвергнуться риску…

Так страшно было ее горе, так тяжело на сердце, что она не могла не поддаться искушению сделать последнее усилие.

– Кто уверит меня в том, что они не убьют его, когда мы уйдем? Я не хочу оставлять его одного, Ландри… я не могу бросить его без защиты на руках этих животных!

– Он будет не один: я остаюсь.

– Ты сошел с ума. Они тебя разорвут.

– Не думаю! Этот мальчик, у которого так хорошо подвешен язык, заткнет мне рот и хорошенько меня свяжет с помощью разорванных занавесок. И даже он может слегка оглушить, чтобы все выглядело более правдоподобным. Остальное касается меня одного.

Готье и Беранже, торопясь поскорее перейти к делу, снимали занавески, рвали их на длинные полосы и скручивали наподобие веревки.

В короткое время монах был основательно связан, в то время как Катрин растерянно смотрела на них.

Она взяла руку мужа и прижала к груди. Она была горячая, эта рука, и в ней тяжело билась кровь человека, которого она любила.

– Моя любовь… – прошептала она. – Я бы так хотела остаться с тобой… до самой могилы. Я бы так хотела тоже умереть! Но я должна вернуться домой, к детям. Я должна уйти, оставить тебя, моя любовь…

– Госпожа Катрин, – проговорил Готье хрипло, – надо уходить, мы готовы.

Ландри, уже крепко связанный, сказал:

– Я хочу попрощаться с тобой до того, как мне заткнут рот. Не сомневайся, Катрин! Иди без боязни по дороге, которая тебя ожидает. Ты хорошо знаешь, что я твой брат и что я тебя всегда нежно любил.

Тогда она бросилась на шею монаха и несколько раз поцеловала.

– Побереги себя, мой Ландри, – всхлипнула она. – Последи за ним и моли Бога, чтобы он сжалился над нами…

– Быстрее! – заторопил Ландри, не желая поддаваться эмоциям. – Нельзя терять времени. Теперь кляп… потом удар. Но постарайся не убить меня, мальчик! Я буду молиться за вас. Прощай, Катрин…

Мгновение спустя Ландри Пигас лежал распростертым на полу, умело оглушенный Готье. Капелька крови блестела на его загорелом черепе.

– У него будет огромная шишка, – констатировал молодой человек, – но он дышит. Теперь бежим.

Почти силой оторвав Катрин от неподвижного тела ее мужа, к которому она вернулась, он потащил ее к чулану.