Глава 19

Лист белой бумаги, лежавший на столе Катрины Братт, блестел в полоске солнечного света, который струился из окна.

– Дагни Йенсен подала на тебя жалобу. Она пишет, что ты уговорил ее выступить в роли подсадной утки, чтобы заманить Свейна Финне в ловушку, – сказала хозяйка кабинета.

Катрина оторвала взгляд от бумаги и посмотрела на начинавшиеся прямо возле ее стола длинные ноги, которые принадлежали мужчине, что развалился на стуле напротив. Очки «Рэй Бан» с замотанной черным скотчем дужкой скрывали его голубые глаза. Он недавно выпил. От его одежды и тела исходила сладковатая вонь употребленного вчера алкоголя, напоминавшая ей запахи амальгамы, дома престарелых и гнилой малины. А вот из его рта доносился свежий запах спирта – бодрящий и очищающий. Короче говоря, мужик, сидевший перед Катриной, был алкоголиком, частично отошедшим от вчерашней пьянки и уже начавшим бухать по новой.

– Это так, Харри?

– Да, – подтвердил ее собеседник и прокашлялся, не прикрывая рта. Она заметила, как на солнце блеснуло пятнышко слюны, попавшей на подлокотник его стула. – А вы установили, с какого номера отправлено видео?

– Да, – кивнула Катрина. – Номер без регистрации. Сейчас он выключен, и его невозможно отследить.

– Свейн Финне послал, больше некому. Кто еще будет снимать видео, засовывая руку жертве в живот?

– Жаль, что он делает это не той рукой, в которой есть дыра. Тогда мы с полной уверенностью смогли бы его опознать.

– Это точно он. Ты видела на часах время и дату?

удмедэкспертов, предположительно умерла Ракель.

– Ключевое слово здесь «предположительно», – возразил Харри. – Ты знаешь не хуже меня, что они не могут установить время с точностью до часа.

– А ты можешь с уверенностью сказать, что это живот Ракели?

– Разумеется, нет, это ведь нечеткое изображение, снятое трясущейся камерой.

– Значит, это может быть кто угодно. Исходя из того, что мы знаем, Финне мог найти видео в Сети и послать Дагни Йенсен, чтобы напугать ее.

– Ладно, на том и порешим, – заключил Харри, взялся руками за подлокотники и начал вставать.

– Сядь! – прикрикнула на него Катрина.

Харри снова опустился на стул.

Катрина тяжело вздохнула:

– Мы приставили к Дагни Йенсен полицейских, которые будут обеспечивать ей защиту.

– Круглосуточно?

– Да.

– Хорошо. Что-то еще?

– Да. Эксперты из Института судебной медицины только что сообщили мне, что Валентин Йертсен был родным сыном Свейна Финне. И что тебе уже некоторое время об этом известно.

Катрина ждала его реакции, но видела только собственное отражение в зеркальных стеклах очков.

– Итак, – сказала она. – Ты решил, что Свейн Финне убил Ракель, чтобы отомстить тебе. А потом попросту наплевал на все правила и инструкции и со спокойной душой подверг другого человека – женщину, жертву насилия – опасности, чтобы достичь своих личных целей. Речь идет не просто о грубом нарушении служебных обязанностей, Харри. То, что ты совершил, наказуемо.

Катрина замолчала. Куда, интересно, он смотрит сквозь стекла этих чертовых очков? На нее? На картину за ее спиной? На носки своих сапог?

– Ты уже отстранен от работы, Харри. У меня не так много других возможностей наказать тебя, только уволить. Или написать на тебя рапорт. И это тоже приведет к увольнению, если тебя признают виновным. Ты хоть понимаешь, что натворил?

– Да.

– Понимаешь?

– Ну конечно, это не так уж сложно уразуметь. Теперь я могу идти?

– Нет! Знаешь, что я сказала Дагни Йенсен, когда она попросила предоставить ей защиту? Я сказала, что мы пойдем ей навстречу, но полицейские, которые будут охранять ее, тоже люди и они станут нести службу не столь рьяно, если узнают, что человек, которого они должны охранять, подал заявление на их коллегу за то, что тот работал слишком рьяно. Я надавила на нее, Харри, на невинную жертву. Ради тебя! Можешь ты такое вообразить?

Харри медленно кивал:

– Угу… Надеюсь, теперь ты отпустишь меня?

– Что? – Катрина всплеснула руками. – Да что ты за человек такой, Харри? Неужели ты совсем ничего не хочешь мне сказать?

– Хочу. Но пожалуй, лучше промолчу.

Издав стон, Катрина поставила локти на стол, сложила ладони и прислонилась к ним лбом.

– Ладно уж, иди.

Харри закрыл глаза. Он чувствовал спиной широкий березовый ствол и яркие лучи весеннего солнца, согревающие лицо. Перед ним стоял простой коричневый деревянный крест: лишь имя Ракели, ни дат жизни, ни других надписей. Сотрудница похоронного бюро назвала его «временным знаком», который обычно устанавливают в ожидании каменного надгробия, но Харри, конечно, не смог удержаться и истолковал все по-своему: это знак того, что Ракель ждет его.

– Я сплю, – сказал Харри. – Надеюсь, это нормально. Потому что если я проснусь, то моя жизнь рухнет, а тогда я не смогу поймать убийцу. А я поймаю его, клянусь. Помнишь, как ты боялась плотоядных зомби из «Ночи живых мертвецов»? Ну вот… – Он достал из кармана фляжку. – Теперь я один из них.

Харри сделал большой глоток. Возможно, он уже принял достаточно, потому что ему казалось, будто спирт на него больше не действует. Харри соскользнул по стволу на землю, с которой еще не сошел снег.

– Кстати, ходят слухи, что ты хотела, чтобы я вернулся. Все дело в Старом Тикко, да? Тебе не обязательно отвечать.

Он снова поднес фляжку к губам, потом отнял ее и открыл глаза.

– Мне одиноко, – сказал он. – До того как встретить тебя, я много времени проводил в одиночестве, но никогда не был одинок. А сейчас все иначе. Вот парадокс: когда мы были вместе, ты не заполняла собой пустое пространство, но когда ты ушла, то оставила огромное зияющее пустое пространство после себя, это точно. По-моему, весьма убедительный аргумент в пользу того, что любовь – заведомо проигрышный проект. А ты как думаешь?

Он снова закрыл глаза и прислушался.

Свет с наружной стороны век ослабевал, стало холоднее. Харри знал, что, скорее всего, солнце прикрыло какое-то случайное облако, и, погружаясь в сон, ждал, когда тепло снова включится. И вдруг оцепенел, услышав рядом чужое дыхание. Похоже, дело вовсе не в облаке: кто-то стоял перед ним. И Харри не услышал приближения этого кого-то, хотя со всех сторон от него лежал снег. Он открыл глаза.

Солнечный свет образовывал нимб над головой силуэта.

Правая рука Харри полезла во внутренний карман куртки.

– Я искала тебя, – тихо произнес силуэт.

Его рука остановилась.

– И ты меня нашла, – ответил Харри. – Что теперь?

Силуэт отошел в сторону, и на мгновение Харри ослепило солнце.

– Теперь мы пойдем ко мне домой, – сказала Кайя Сульнес.

– Спасибо, конечно, но разве мне это надо? – Харри скорчил недовольную гримасу, понюхав чай в кружке, которую ему протягивала Кайя.

– Пей давай, – улыбнулась Кайя. – Как душ? Освежает?

– Даже слишком. Я замерз.

– Это потому, что ты простоял под ним три четверти часа.

– Правда? – Харри уселся на диван, держа кружку обеими руками. – Прости.

– Все нормально. Одежда подошла по размеру?

Харри критически осмотрел брюки и свитер.

– Мой брат был не таким крупным, как ты, – с улыбкой пояснила хозяйка дома.

– Значит, ты передумала и решила все-таки помочь мне?

Харри попробовал чай. Он был горьковатым на вкус и напоминал чай с шиповником, которым его потчевали в детстве во время простуды. Маленький Харри ненавидел этот напиток, но мама говорила, что он повышает сопротивляемость организма, что в одной его чашке содержится столько же витамина С, как в сорока апельсинах. Возможно, из-за передозировки шиповника он с тех пор не простужался. И апельсинов тоже не ел.

– Да, я помогу тебе, – сказала Кайя и села на стул напротив. – Но не в расследовании убийства.

– А в чем же тогда?

– Знаешь ли ты, что у тебя налицо все классические симптомы ПТСР?

Харри вопросительно посмотрел на нее.

– Посттравматическое стрессовое расстройство, – расшифровала Кайя.

– Я знаю, что обозначает эта аббревиатура.

– Хорошо. А симптомы можешь назвать?

Харри пожал плечами:

– Травмирующая ситуация переживается вновь и вновь. Сны, вспышки воспоминаний, которые невозможно выбросить из головы. Нежелание обсуждать то, что произошло. Человек превращается в зомби. И чувствует себя соответственно: этаким зомби, аутсайдером, сидящим на антидепрессантах, теряет вкус к жизни. Существование кажется ему бессмысленным, окружающий мир – ненастоящим, чувство времени меняется. Когда срабатывает защитный механизм, человек начинает разбирать травму на кусочки, вспоминает отдельные детали, но держит их на расстоянии друг от друга, чтобы все произошедшее и связь между частями целого оставались скрытыми во мраке.

Кайя кивнула:

– Не забудь еще про гиперактивность. Депрессия сочетается с раздражением и агрессивностью. Возникают проблемы со сном. А откуда ты так много знаешь об этом?

– Наш штатный психолог мне рассказывал.

– Столе Эуне? И он утверждает, что у тебя нет ПТСР?

– Ну, он этого не исключает. С другой стороны, подобные симптомы наблюдались у меня с подросткового возраста. И поскольку я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь был другим, Столе сказал: возможно, это просто черты моей личности. Или же синдром возник в ранней юности, после смерти матери. Горе ведь легко спутать с ПТСР.

Кайя уверенно помотала головой:

– Я уже получила свою порцию, так что я знаю, что такое горе. А ты, Харри, очень напоминаешь мне солдат, которые уезжали из Афганистана в период обострения ПТСР. Некоторые из них впоследствии стали инвалидами, другие покончили с собой. Но знаешь что? Хуже всего было тем, кто вернулся без этого диагноза. Они проплыли мимо радаров психологов и превратились в неразорвавшиеся бомбы, которые представляют опасность как для себя самих, так и для окружающих.

– Но я ведь не был на войне, я просто потерял близкого человека.

– Ты был на войне, Харри. И пробыл на ней слишком долго. Ты – один из немногих полицейских, которым пришлось несколько раз убивать по долгу службы. А уж поверь мне, мы в Афганистане навидались подобного, так что я знаю, что может произойти с человеком, убившим кого-то.

– Не драматизируй. Я тоже знаю подобные случаи и не раз видел, как одни запросто стряхивают это с себя, а другие и вовсе ждут следующей возможности.

– Ты прав, все очень индивидуально. Но для сколько-нибудь нормального человека огромное значение имеет также причина убийства. Согласно данным исследования, проведенного корпорацией РЭНД^[716], как минимум двадцать, а скорее даже почти тридцать процентов американских солдат, служивших в Афганистане или Ираке, заработали ПТСР. То же самое касается американских солдат, воевавших во Вьетнаме. А вот аналогичные показатели для солдат антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне в два раза ниже. Психологи объясняют это мотивацией: все прекрасно понимали, почему надо сражаться с Гитлером. Тогда как солдаты, служившие во Вьетнаме, в Ираке и Афганистане, не понимали, за что они воюют. И когда эти люди вернулись домой, общество не только не устраивало парадов в их честь, но, напротив, смотрело на них с подозрением. А солдаты без посторонней помощи не могут включить тему убийства в убедительный рассказ, оправдывающий их. В таком контексте легче убивать за Израиль. В армии этого государства количество военнослужащих с ПТСР составляет всего восемь процентов. Не потому, что там насилие носит не такой гротескный характер, а потому, что солдаты воспринимают себя защитниками маленькой страны, окруженной врагами, и имеют широкую поддержку своих сограждан. Это дает им оправдание для убийства – простое, конкретное и этичное. То, что они делают, необходимо и наполнено смыслом.

– Хм… Ты хочешь сказать, что и я, когда убивал, действовал из соображений необходимости? Да, убитые приходят ко мне по ночам, но я без раздумий и промедлений вновь спускаю курок. Раз за разом.

– Ты относишься к тем восьми процентам, у которых диагностируют ПТСР, несмотря на то что у них имеются все основания для оправдания своих убийств, – пояснила Кайя. – Однако эти люди неосознанно, но активно ищут способ возложить вину на себя. Вот, например, ты сейчас считаешь, будто виноват в…

– Слушай, давай закроем эту тему, – перебил ее Харри.

– …в том, что Ракель мертва.

В гостиной стало тихо. Харри смотрел в никуда, непрерывно моргая.

Кайя сглотнула.

– Прошу прощения, я, кажется, допустила бестактность. На самом деле я вовсе не хотела, чтобы это так прозвучало.

– Ты права, – сказал Харри. – Одна маленькая поправка: я вовсе не ищу способ возложить на себя вину. Я действительно виноват в том, что произошло. Если бы я не убил сына Свейна Финне…

– Ты просто делал свою работу.

– …то Ракель была бы жива.

– Я знаю хороших врачей, специализирующихся на ПТСР. Тебе нужна помощь, Харри.

– Да. Помощь в поимке Финне.

– Твоя самая большая проблема не в этом.

– Ошибаешься, именно в этом.

Кайя вздохнула:

– Сколько времени ты искал его сына?

– Кто считает годы? Главное, что в конце концов я нашел его.

– Никто не поймает Финне: он подобен бесплотному неуловимому духу.

Харри вопросительно взглянул на собеседницу.

– До перехода в отдел убийств я работала в отделе нравов, – пояснила Кайя. – Я читала рапорты о Свейне Финне, это было обязательно.

– Значит, говоришь, бесплотный неуловимый дух? Так-так…

– Что?

– Спасибо тебе за душ и за чай. – Харри поднялся. – И за подсказку.

– За какую еще подсказку?

Старик не отрывая взгляда смотрел на синее платье, струящееся и развевающееся в речной воде. Для мух-однодневок жизнь – это танцевальное представление. Ты стоишь в комнате, пропахшей тестостероном и духами, притопываешь в такт музыке и улыбаешься самой красивой девушке, потому что считаешь: она предназначена тебе. До тех пор, пока ты не пригласишь ее, а она не откажется, глядя тебе за спину в ожидании другого. Потом, когда ты склеишь куски разбитого сердца и перенастроишь свои ожидания, ты пригласишь на танец следующую по красоте девушку. А потом третью. И так, пока не дойдешь до той, которая скажет тебе «да». И если тебе повезет и вы окажетесь хорошей парой, ты пригласишь ее на следующий танец. И еще на один. Ну а потом вечер закончится и ты спросишь, не хочет ли она разделить с тобой вечность.

«Я согласна, любимый, но мы ведь мухи-однодневки», – говорит она и умирает.

А потом наступает ночь, настоящая ночь, и все, что у тебя остается, – это воспоминания, манящее синее платье и надежда, что до того момента, когда ты сможешь уплыть за нею, осталось не больше суток. И только синее платье позволяет тебе мечтать о том, что однажды ты снова будешь танцевать.

– Мне нужна фотоловушка. – Глубокий хриплый голос донесся со стороны прилавка.

Старик повернулся. Там стоял высокий мужчина, широкоплечий, но худой.

– У нас есть несколько моделей… – сказал Альф.

– Я знаю, некоторое время назад я уже купил у вас фотоловушку. Но теперь мне нужна самая навороченная. Та, что отправляет сообщение на мобильный, как только кто-нибудь попадет в зону видимости. И чтобы ее можно было спрятать.

– Понял. Сейчас принесу то, что может вам подойти.

Зять удалился в направлении полки с фотоловушками, а высокий мужчина повернулся и встретился взглядом со стариком. Старик вспомнил это лицо не только потому, что раньше видел его в магазине, но и потому, что в прошлый раз не смог определить, кому принадлежит этот взгляд – жвачному животному или хищнику. Странно, потому что сейчас сомнений не осталось. Мужчина был хищником. Но в этом взгляде сквозило и кое-что еще, нечто очень знакомое. Старик напряг зрение. Альф вернулся, и высокий покупатель вновь встал лицом к прилавку.

– Когда эта ловушка засечет движение перед объективом, она автоматически сделает снимок и немедленно отправит его на номер телефона, который нужно предварительно ввести…

– Спасибо, я возьму ее.

Когда высокий мужчина вышел из магазина, старик опять перевел взгляд на телеэкран. Однажды все эти синие платья порвутся на мелкие кусочки и уплывут, а воспоминания отпустят и исчезнут. Он каждый день видел шрам, знаменующий потерю и покорность судьбе, на собственном отражении в зеркале. Вот что он узнал во взгляде этого человека. Потерю. Но не покорность, нет, до этого пока еще не дошло.

Харри слушал хруст гравия под сапогами и думал, что чем старше становится человек, тем чаще он бывает на кладбищах. Знакомится с будущими соседями в месте, где ему предстоит провести вечность. Он остановился у маленького черного камня, опустился на корточки, вырыл в снегу ямку и поставил в нее горшочек с белыми лилиями. Он уплотнил снег по бокам от горшочка и поправил стебли цветов. Харри сделал шаг назад и удостоверился, что все выглядит как надо. Он поднял взгляд и осмотрел шеренги надгробий. Если существует правило, согласно которому человека следует хоронить как можно ближе к месту его проживания, то Харри будет почивать где-нибудь здесь, а не рядом с Ракелью, покоящейся на кладбище при церкви Воксен. От своей квартиры до этого места Харри дошел за семь минут; если бы он бежал, то успел бы за три с половиной – он засек время. По закону всего через двадцать лет в могилу можно подзахоронить еще один гроб. Так что, если судьбе будет угодно, они с Ракелью могут воссоединиться в смерти. Волна озноба прокатилась по его телу, и Харри закутался в куртку. Он посмотрел на часы, а потом быстро зашагал к выходу.

– Как дела?

– Нормально, – сказал Олег.

– Нормально?

– То получше, то похуже.

– Ясно. – Харри плотнее прижал телефон к уху, как будто хотел сократить расстояние между ними, между своей квартирой на улице Софиес-гате, где Брюс Спрингстин в вечернем мраке протяжно пел «Stray Bullet», и находящимся в двух тысячах километрах отсюда домом Олега, из окна которого открывался вид на военный аэродром и на залив Порсангер-фьорд. – Я звоню, чтобы попросить тебя соблюдать осторожность.

– Осторожность?

Харри рассказал ему о Свейне Финне.

– Если Финне мстит мне за то, что я убил его сына, то ты тоже можешь оказаться в опасности.

– Я приеду в Осло, – решительно заявил Олег.

– Нет!

– Как это – нет? Если этот мерзавец убил маму, то я что же, по-твоему, буду сидеть здесь и…

– Во-первых, отдел убийств и близко не подпустит тебя к расследованию. Подумай, какие доводы адвокат может выдвинуть против следствия, в котором ты, сын жертвы, принимал непосредственное участие. Во-вторых, вероятно, Финне выбрал твою мать, а не тебя, потому что ты находишься вдали от его охотничьих угодий.

– Я приеду.

– Послушай, Олег! Если он придет за тобой, я хочу, чтобы ты оставался там, где сейчас находишься, по двум причинам. Во-первых, он не поедет две тысячи километров на машине, а значит, полетит на самолете и прибудет в маленький аэропорт, сотрудникам которого ты заблаговременно раздашь его фотографии. В любом случае Свейн Финне не тот человек, который может легко затеряться в маленьком городке. Если ты будешь на месте, у нас повышаются шансы поймать убийцу. Ясно?

– Да, но…

– Причина номер два. Представь себе, что тебя не будет там в тот момент, когда Финне приедет и застанет Хельгу дома одну.

Молчание. Только Спрингстин и пианино.

Олег кашлянул.

– Ты же будешь постоянно держать меня в курсе событий?

– Ну конечно. Значит, договорились?

После того как они закончили разговор, Харри сидел и смотрел на телефон, лежащий на журнальном столике. А Брюс Спрингстин по прозвищу Босс запел следующую песню, которая также не вошла в альбом «The River», – «The Man Who Got Away»^[717].

Ну уж нет, черт возьми! В этот раз Финне от него не сбежит.

Телефон был холодным и безжизненным.

В половине двенадцатого Харри не выдержал.

Он натянул сапоги, взял телефон и вышел в коридор. Ключей от машины на комоде, куда он обычно их клал, не было. Обшарив карманы всех брюк и курток, он наконец обнаружил их в окровавленных джинсах, лежавших в корзине с грязным бельем. Харри отыскал «форд-эскорт», уселся в машину, отрегулировал водительское сиденье, повернул ключ в замке зажигания и автоматически протянул руку к радио, но передумал. Его приемник был настроен на «StoneHardFM», потому что на этой станции не разговаривали, а только круглые сутки играли безмозглый обезболивающий хард-рок, но сейчас ему не требовалась анестезия. Харри хотел испытывать боль. И он поехал в тишине по сонным ночным улицам центра Осло, потом вверх по холмам, где дорога, извиваясь, проходила мимо Морской академии и бежала дальше, в Норстранн. Он съехал на обочину, достал из бардачка карманный фонарик, вышел из машины и посмотрел на купающийся в лунном свете Осло-фьорд. Он был черным и блестел, как медь, там, где уходил на юго-запад, в сторону Драммена и открытого моря. Харри достал из багажника фомку и постоял некоторое время, изучая ее. Что-то не укладывалось в общую картину, у него вроде как мелькнула какая-то мимолетная мысль, но тут же ускользнула. Он укусил протез на пальце и вздрогнул, когда зубы соприкоснулись с титаном. Но это не помогло: мысль исчезла, как сон, безвозвратно уплывающий из объятий памяти.

Харри прошел к краю холма и направился по снегу к старым немецким бункерам, куда он, Эйстейн и Треска обычно приезжали, чтобы напиться втроем, пока их ровесники отмечали окончание учебного года, День Конституции, Ночь святого Ханса, или что они еще там праздновали.

После фоторепортажа, появившегося в одной из столичных газет, местные власти повесили замки на двери бункеров. Дело не в том, что ответственные сотрудники администрации не знали, что ими пользуются наркоманы и проститутки, да и фото тоже было отнюдь не первым: газеты и раньше публиковали снимки молодых людей, вкалывающих героин в израненные руки, и иностранок в вульгарных костюмах на дырявых матрасах. Общественность заставила встрепенуться всего лишь одна фотография. Она даже не была слишком жестокой. На матрасе сидел молодой парень, рядом с ним лежали наркотик и шприц. Он смотрел прямо в объектив камеры взглядом усталой собаки. Шок вызывало то, что он выглядел как совершенно обычный молодой норвежец: голубоглазый, в свитере с национальным узором, с коротко подстриженными, ухоженными волосами. Такая фотография вполне могла быть сделана во время пасхальных каникул на семейной даче. На следующий день местные власти повесили замки на все двери и расклеили объявления о наказании за проникновение внутрь и о том, что бункеры будут регулярно патрулироваться. Харри знал, что последнее было пустой угрозой: у начальника полиции не было лишних людей и средств, чтобы этим заниматься.

Харри вставил фомку в щель.

Замок поддался только после того, как он навалился на фомку всем телом.

Харри вошел внутрь. Тишину нарушало лишь эхо от капающей где-то вдалеке воды: у Харри этот звук ассоциировался с пульсацией сонара на подводной лодке. Треска рассказывал, что загрузил из Интернета такой трек, поставил его на повтор и использовал в качестве снотворного. Ощущение нахождения под водой дарило ему покой.

В ударившей в нос вони Харри смог различить только три составляющие: мочу, бензин и мокрый бетон. Он включил фонарик и двинулся вперед. Луч света отыскал деревянную скамейку, которую наверняка украли в одном из ближайших парков, и черный от влаги и плесени матрас. Перед горизонтальной бойницей, выходящей на залив, были прибиты деревянные доски.

Как он и думал, место было идеальным.

И он не смог удержаться.

Харри выключил фонарик.

Он закрыл глаза. Ему хотелось заранее почувствовать это.

Он попытался представить, что будет, но видения не приходили.

Почему? Возможно, ему надо подкормить свою ненависть.

Он подумал о Ракели. Вообразил Ракель на полу в гостиной и склонившегося над ней Свейна Финне. Подкормить ненависть.

И видение пришло.

Харри закричал во мраке и открыл глаза.

Что, черт возьми, случилось, почему его мозг создает такие странные картинки? Он увидел себя самого, всего окровавленного.

Свейн Финне проснулся от треска сломанной ветки.

Он сразу полностью пробудился и стал вглядываться во мрак под потолком своей двухместной палатки.

Неужели его нашли? Здесь, вдалеке от жилья, в густом хвойном лесу, на абсолютно непроходимой территории, по которой даже собакам пробраться непросто?

Он прислушался и попробовал определить источник звука. Фырчание. Это не человек. Тяжелый топот по лесному грунту. Настолько тяжелый, что чувствовалась легкая вибрация земли.

Это большой зверь. Может быть, лось. Когда Свейн Финне был молодым, он постоянно убегал в лес, прихватив с собой палатку, и ночевал в долинах Мариедален или Сёркедален. Окрестности Осло были обширными и дарили свободу и приют парнишке, который частенько попадал в беду, не слишком хорошо уживался с другими людьми: все они, казалось, либо чурались его, либо хотели прогнать. Окружающие сплошь и рядом реагируют подобным образом, когда чего-нибудь боятся. Свейн Финне не понимал, откуда люди могли узнать правду. Он ведь так тщательно все скрывал. Только нескольким он явил себя, дал знать, кто он на самом деле. И неудивительно, что эти избранные пугались. Финне чувствовал себя дома здесь, в лесу, среди зверей, а не в городе, который находился всего в двух часах ходьбы отсюда. Рядом с домами обитает гораздо больше разных зверей, чем думают жители Осло. Косули, зайцы, куницы. Конечно же, лисы – они прекрасно существуют, питаясь отходами. Изредка встречаются лоси. Лунными ночами он видел, как по другому берегу озера крадется рысь. И еще, разумеется, птицы. Скопы. Серая неясыть и мохноногий сыч. Что-то ему редко стали попадаться ястребы-тетеревятники и перепелятники, которых здесь во времена его детства было полным-полно. А вот сарыч парил там, в вышине, между верхушками елей над ним. Лось подошел ближе. Треск веток прекратился. Странно: обычно лось ломает ветки. К ткани палатки прислонился нос, который принюхивался и ходил вверх-вниз. Хищник, учуявший добычу. Тот, кто посреди ночи отправился на охоту. Это не лось.

Финне перевернулся в спальнике, схватил карманный фонарик и ударил им незваного гостя по носу. Нос отлип от внешней стороны палатки, и Свейн услышал снаружи низкое урчание. Но вот нос вернулся, и на этот раз прижался к палатке так сильно, что, когда Финне стал снова бить, он хорошо его разглядел и узнал очертания большой головы и пасти. Огромные когти начали драть палатку, раздался звук рвущейся ткани. Двигаясь со скоростью молнии, Финне схватил ножны с ножом, которые всегда лежали на подстилке рядом с ним, расстегнул застежку на палатке и выкатился наружу, не поворачиваясь спиной к зверю. Он разбил лагерь на свободной от снега площадке размером в пару квадратных метров, на склоне у большого камня, разделявшего ручеек талой воды таким образом, что он обтекал палатку с двух сторон. Сейчас Финне голышом катился по склону. Он не чувствовал боли, когда сучья и камни царапали его кожу, только слышал треск веток под лапами гнавшегося за ним медведя. У хищника, сообразившего, что дичь сбежала, включился охотничий инстинкт, а Свейн Финне знал, что человек не в состоянии убежать от медведя, по крайней мере на такой местности. Бытовало весьма распространенное заблуждение, что при встрече с медведем лучше всего лечь на землю и притвориться мертвым. Сам он ни разу не проверял данный способ на практике, но был уверен, что с медведем, который только что вышел из спячки и отчаянно голоден, этот номер не пройдет. Он и настоящий-то труп сожрет за милую душу. Нет, тут надо действовать иначе. Свейн Финне добежал до конца склона, споткнулся и упал, прислонился спиной к толстому стволу дерева и снова поднялся. Он включил фонарик и направил его в сторону приближавшегося хищника. Зверь резко остановился, когда в глаза ему ударил свет. Ослепленный, он встал на задние лапы и замахал передними. Перед Свейном был бурый медведь высотой около двух метров. Это еще не самый крупный экземпляр, подумал Финне, сжал зубы и вынул нож пуукко. Его дедушка утверждал, что последнего медведя в окрестностях Осло завалили в буреломе в местечке Грённволлиа, около Опкювена, в 1882 году. Его убил лесник Хельсос, и тот медведь был около двух с половиной метров ростом.

Медведь опустился на все четыре лапы. Луч света метался вверх-вниз и крутился вокруг него. Зверь фырчал, мотая головой из стороны в сторону: смотрел то в лес, то на фонарь, как будто не мог принять решение.

Финне держал нож перед собой.

– Еду надо заработать, косолапый! Что, слабоват сегодня?

Медведь зарычал, будто от отчаяния, а Финне рассмеялся так громко, что смех его эхом разнесся над обрывом.

– Мой прадед сожрал твоего еще в прошлом веке! – кричал Финне. – Говорят, на вкус он был не очень, даже со специями! Но я бы все равно не отказался попробовать кусочек тебя, косолапый, так что давай подходи! Ну же, иди сюда, зверюга тупорылый!

Финне сделал шаг по направлению к медведю, который слегка попятился, перенося тяжесть тела с одной лапы на другую. Казалось, он растерялся и понурился.

– Я-то знаю, каково это, – сказал Финне. – Ты был в заключении целую вечность, а потом внезапно вышел на свободу. Но здесь слишком много света и слишком мало еды, а ты совсем один. Не потому, что тебя выгнали из стаи, просто ты – не один из многих, ты – не стадное животное, так что это ты выгнал их. – Финне сделал еще один шаг вперед. – Но это не значит, что ты не можешь испытывать одиночества, так ведь? Хочешь дельный совет? Сей свое семя, косолапый, делай подобных себе, тех, кто будет тебя понимать. Кто станет почитать своего родителя. Хо-хо! Уходи отсюда, в Сёркедалене нет медведиц. Уходи, это мои угодья, бедный голодный медведь! Здесь ты сможешь найти только одиночество.

Зверь сделал движение передними лапами, как будто снова хотел подняться на задние, но у него не вышло.

Теперь Финне видел: медведь стар. И возможно, болен. А еще Финне учуял явственный запах – запах страха. Зверя напугало не маленькое существо, стоявшее перед ним на двух ногах, а то, что это существо не источало тот же запах, что и хищники. Оно было лишено страха. Сумасшедший человек. Готовый на что угодно.

– Ну что, старпер косолапый?

Медведь оскалился, обнажив ряд желтых зубов.

А потом он развернулся и пошел прочь, и тьма поглотила его.

Свейн Финне стоял и слушал, как треск веток раздается все дальше и дальше. Медведь непременно вернется. Когда проголодается еще сильнее или когда найдет пищу и накопит больше сил для того, чтобы отвоевать территорию. Завтра Финне надо начать поиски еще менее доступного места, возможно – укрытия со стенами, которые удержат хищника снаружи. Но сначала надо сходить в город и купить капкан. И навестить могилу Валентина. Побывать в стаде.

Катрина никак не могла заснуть.

Ничего, главное, что малыш в своей кроватке у окна безмятежно спал, а остальное было не так уж важно.

Она повернулась на супружеском ложе и посмотрела на бледное лицо Бьёрна. Глаза мужа были закрыты, но он не храпел, и это означало, что Бьёрн тоже не спит. Она изучала его. Тонкие красноватые веки с проступающими сосудами, светлые брови, белая светящаяся кожа. Казалось, он проглотил включенную лампочку, которая раздулась и сияла внутри его. Многие удивились, когда Катрина вышла за Бьёрна. Конечно, никто ничего не спрашивал напрямую, но она читала на лицах окружающих вопрос: что заставило красивую, материально независимую женщину выбрать не слишком привлекательного и небогатого мужчину? Одна дамочка-депутат из Комитета по правопорядку однажды во время какого-то приема для «женщин, занимающих ответственные посты» даже отвела ее в сторону и одобрительно сказала: мол, это просто замечательно, что Братт вышла замуж за коллегу-мужчину ниже себя по статусу. Катрина ответила, что Бьёрн Хольм чертовски хорош в постели, и спросила политика, не стыдится ли она немного того, что состояла в браке с высокопоставленным мужчиной, который зарабатывал больше ее, и какова, по ее мнению, вероятность того, что следующий супруг будет ниже ее по статусу? Катрина понятия не имела, за кем ее собеседница была замужем, но по выражению лица мадам поняла, что более или менее попала в цель. Вообще-то, она ненавидела такие «мероприятия для женщин», но не потому, что была противницей феминизма или не понимала необходимости борьбы за истинное равноправие. Просто Катрина не могла из-под палки проявлять сестринскую солидарность и не выносила эмоциональной риторики. Иногда ей хотелось попросить ораторов заткнуться и поинтересоваться, не могут ли они ограничиться требованием предоставления равных возможностей и одинаковой зарплаты за выполнение одинаковой работы. Конечно, время для изменения общественных взглядов уже настало, и не только в отношении прямых сексуальных домогательств, но и касательно более завуалированного и во многих случаях неосознанного сексуального подтекста в действиях мужчин. Но эти вопросы не должны стоять во главе повестки дня и отвлекать внимание от того, что на самом деле подразумевает равноправие. Женщины вновь обманывают самих себя, отдавая приоритет оскорбленным чувствам, а не размеру заработной платы. Но ведь только более высокие зарплаты, дающие больше экономической независимости, могут сделать их действительно неуязвимыми. А вообще, все это так индивидуально, у каждого человека своя история. Сама Катрина, например, пришла к Бьёрну, когда была совсем слабой и уязвимой, когда ей требовался человек, который любил бы ее без всяких условий. И теперь этот добродушный криминалист-тутенец, немного полноватый и неуклюжий, но такой милый и порядочный, не веря своей удаче, почти жертвенно преклонялся перед своей королевой. Катрина пообещала себе, что не будет злоупотреблять его отношением, она слишком часто видела, как мужчины и женщины превращались в сущих троллей просто потому, что партнеры позволяли им это сделать. И она старалась. Очень старалась.

Однако, когда дело доходит до настоящей проверки – появления третьего человека, ребенка, – мигом включается материнский инстинкт и внимание к мужу неизбежно ослабевает.

Третий человек. Тот, кого любишь больше, чем партнера.

Правда, в случае Катрины третий человек был с ними все это время.

Вернее, это было только один раз. Всего один раз она лежала вот так же, в этой самой кровати, и слушала его дыхание, в то время как окна комнаты содрогались под порывами осеннего ветра, стены трещали, а ее мир погружался в пучину. Этот мужчина принадлежал другой, а Катрина лишь ненадолго украла его. Однако она так долго мечтала заполучить его, что была согласна на все. Сожалела ли она о том приступе сумасшествия? Да. Ну конечно же сожалела. Был ли тот миг самым счастливым в ее жизни? Нет. Она пребывала в отчаянии и каком-то странном оцепенении. Можно ли было избежать того, что случилось? Никак нельзя, от судьбы не уйдешь.

– О чем ты думаешь? – прошептал Бьёрн.

Что, если бы она рассказала правду? Может, признаться ему во всем?

– О расследовании, – соврала Катрина.

– Серьезно?

– Как могло случиться, что вы совершенно ничего не нашли на месте преступления?

– Я ведь уже объяснял: преступник тщательно подчистил следы. Ты и правда думаешь о расследовании или… о чем-то другом?

В темноте Катрина не видела выражения его глаз, но хорошо слышала голос мужа. Он всегда знал о том, третьем человеке. Катрина полностью доверилась Бьёрну в то время, когда он был всего лишь другом, когда сама она только что поступила на работу в Полицейское управление Осло и по глупости безнадежно влюбилась в Харри. Это было очень давно. Но она никогда не рассказывала Бьёрну о той ночи.

– Супружеская пара, проживающая в Хольменколлене, в ночь убийства приехала домой на машине, – сказала Катрина. – Без четверти двенадцать они заметили идущего вниз по склону взрослого мужчину.

– Совпадает с предполагаемым временем совершения убийства, между десятью вечера и двумя часами ночи, – ответил Бьёрн.

– Взрослые трезвые мужчины в Хольменколлене ездят на машинах. Последний автобус уже ушел, и мы проверили камеры наблюдения на станции метро «Хольменколлен». В тридцать пять минут двенадцатого подошел трамвай, но из него вышла только одна женщина. Что пешеход делал так поздно ночью на улице? Если он на своих двоих проделал весь путь от какого-нибудь бара в городе, то он шел бы вверх по склону, а если бы собирался в город, то отправился бы к метро, согласен? Если только, конечно, он не старался избегать камер наблюдения.

– Мужчина, идущий по улице. Как-то маловато, не находишь? Они дали его описание?

– Все как обычно. Среднего роста, возраст от двадцати пяти до шестидесяти, национальная принадлежность неизвестна, но кожа, по крайней мере, не слишком темная.

– Слушай, а почему ты зациклилась на этом мужчине?

– Потому что это пока единственная зацепка, которая у нас есть.

– А у соседки ничего разузнать не удалось?

– Фру Сивертсен? Окно в ее спальне было открыто. Но она утверждает, что всю ночь проспала сном младенца.

И тут, оцените иронию ситуации, со стороны детской кроватки раздалось предупредительное всхлипывание. Они посмотрели друг на друга и чуть не рассмеялись.

Катрина отвернулась и прижалась ухом к подушке, но не смогла заглушить еще два всхлипывания. Затем воцарилась недолгая пауза, обычно возникающая перед началом воя сирены. Она почувствовала, как прогнулся матрас, когда Бьёрн вскочил с кровати.

Сама она сейчас не думала о ребенке. Не думала о Харри. И о расследовании тоже не думала. Катрине хотелось спать. Она отчаянно нуждалась в глубоком сне, когда отключаются оба полушария мозга.

Кайя провела рукой по твердой шершавой рукоятке пистолета. Она выключила все источники звука в гостиной и теперь вслушивалась в тишину. Он был снаружи, она чувствовала это. Кайя раздобыла пистолет сразу после того, что случилось в Кабуле с Халой.

В общежитии, рассчитанном на двадцать три человека, проживало девять женщин, в том числе Хала и Кайя. Большинство из них работали в Красном Кресте, некоторые занимали гражданские должности в миротворческих силах. Хала была удивительной женщиной с удивительной историей, но главное ее отличие от прочих обитателей дома заключалось в том, что она была не иностранкой, а афганкой. Их общежитие располагалось недалеко от гостиницы «Кабул Серена» и президентского дворца. После теракта, устроенного талибаном в 2008 году в «Серене», стало ясно, что ни один район Кабула не может считаться безопасным. Но все относительно, и они чувствовали себя в безопасности за высоким забором под защитой охранников. По вечерам Хала с Кайей выходили на плоскую крышу и запускали змея, которого купили на местном базаре за пару долларов. Кайе казалось, что это типичная романтическая сцена из бестселлера, – змей в небе над Кабулом был символом освобождения города от режима талибов, при котором в девяностые годы запуск воздушных змеев был запрещен, потому что это занятие отвлекает внимание от молитв. Но по выходным в небо поднимались сотни, да что там – тысячи воздушных змеев. И по словам Халы, расцветки этих змеев сейчас стали еще ярче, чем в былые времена, благодаря появившейся на рынке новой краске. Подруга объяснила Кайе, как им следовало взаимодействовать во время запуска: одна управляет змеем, другая следит за веревкой, иначе не избежать столкновения с другими змеями, которые стремились напасть и перерезать их веревку или же самого змея своими веревками в тех местах, где он был склеен. Ну да, в этом нетрудно было усмотреть параллель с миссией, которую Запад добровольно возложил на себя в Афганистане, но, с другой стороны, это была просто игра. Если один змей терялся, они просто-напросто запускали другого. Множество воздушных змеев в небе над Кабулом – воистину впечатляющее зрелище, но еще красивее был свет в прекрасных глазах Халы, появлявшийся, когда она смотрела на эту картину.

А потом как-то вечером ее подруга не вернулась домой. Кайя очень беспокоилась, не могла уснуть и вот, когда уже перевалило за полночь, услышала вой сирен и увидела из окна гостиной синий свет мигалок полицейских машин. Она оделась и вышла на улицу. Полицейские автомобили припарковались в переулке. Оградительную ленту не натянули, и вокруг уже начали собираться любопытные – молодые афганские мужчины в поддельных кожаных куртках от «Гуччи» и «Армани»: в это время суток на улицах находились в основном они. Сколько мест преступлений Кайя повидала, когда работала в отделе по расследованию убийств? Но она до сих пор не могла отогнать кошмарные видения той ночи. Нож, которым воспользовались убийцы, проделал большие прорехи в шальвар-камизе Халы, и через них просвечивало ее тело, а голова откинулась назад под неестественным углом, как будто шея сломалась, так что рана на вспоротом горле открылась и Кайя видела розовые, уже высохшие внутренности. Когда она склонилась над трупом, из раны, словно джинн из лампы, вылетел рой черных мух, от которых она принялась отчаянно отмахиваться.

Вскрытие показало, что непосредственно перед убийством у Халы был половой контакт, и хотя эксперты не исключали того, что она вступила в него добровольно, это вызывало большие сомнения. Ведь Хала была одинокой девушкой, воспитанной в семье хазарейцев и придерживавшейся строгих религиозных правил. Скорее всего, ее изнасиловали. Полиция так и не нашла преступника или преступников. Вообще-то, считалось, что на улицах Кабула вероятность попасть в руки насильника намного меньше, чем подорваться на самодельном взрывном устройстве. Правда, после падения режима талибана количество изнасилований увеличилось, однако у полиции имелась теория, согласно которой за этим стояли талибы, которые пытались таким образом показать, что ожидает афганских женщин, работающих на МССБ, «Решительную поддержку» и другие западные организации. Конечно, то, что произошло с Халой, напугало всех женщин в общежитии. И тогда Кайя обучила их обращаться с оружием. И этот пистолет, передававшийся из рук в руки как эстафетная палочка, когда кому-то из них требовалось выйти по делам после наступления темноты, удивительным образом связал соседок и превратил в единую команду. В команду воздушного змея.

Кайя взвесила пистолет в руке. Когда она работала в полиции, то, держа в руках заряженное боевое оружие, испытывала смешанное чувство ужаса и защищенности. В Афганистане она стала рассматривать пистолет в качестве необходимого инструмента, наличие которого ценишь весьма высоко. Все равно как нож. Пользоваться им ее научил Антон. И еще он объяснил Кайе, что сотрудники Красного Креста, по крайней мере его подчиненные, должны уметь защищать свою собственную жизнь, и если придется, то и ценой убийства. Она помнила, что при первой встрече с Антоном подумала, что этот утонченный, почти жеманный и слишком красивый швейцарец, высокий и белокурый, уж точно не для нее. И ошиблась. Или же оказалась права – это как посмотреть. Однако что касается убийства Халы, то тут она однозначно не заблуждалась.

За ним стоял вовсе не талибан.

Она знала, кто это сделал, но, увы, не имела доказательств.

Кайя крепче сжала рукоятку, прислушалась, глубоко вдохнула. Подождала не шевелясь. И вот что удивительно: хотя сердце ее бешено колотилось, сама она оставалась совершенно безразличной. Да, Кайя боялась смерти, однако не испытывала особенного желания жить. И все-таки она сделала это на разборе полетов во время обязательной остановки у психолога в Таллине по дороге домой: благополучно проплыла мимо радара.