на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 20

Солнечные очки

В семь утра Харри вошел в камеру предварительного заключения № 23, и за ним закрыли дверь. На нарах сидел Беккер и без всякого выражения смотрел на него. Харри уселся на стул, который прихватил из комнаты охраны и поставил в центре пятиметровой камеры полицейского управления.

Вопреки всем правилам он предложил Беккеру сигарету из довольно помятой пачки «Кэмела».

— Здесь вряд ли разрешено курить, — сказал Беккер.

— Если бы я торчал тут с перспективой на пожизненное, — ответил Харри, — то рискнул бы.

Беккер молча смотрел на него.

— Берите-берите. Лучшего места для курения тут не найти.

Профессор криво улыбнулся и взял протянутую сигарету.

— С Юнасом все в порядке, — сообщил Харри, вынимая зажигалку. — Я поговорил с Бендиксенами, и они согласились взять его к себе на несколько дней. Мне, конечно, пришлось здорово полаяться с Охраной детства, но в итоге я их убедил. К тому же прессе о вашем аресте мы пока не сообщили.

— Почему? — спросил Беккер и осторожно наклонился над пламенем зажигалки.

— Я к этому еще вернусь. Вы должны понять, что, если вы не станете сотрудничать, я не смогу дальше скрывать эту информацию от журналистов.

— А, вы — добрый следователь. А злой — тот, что допрашивал меня вчера, да?

— Правильно, Беккер, я — добрый следователь. И я бы хотел задать вам несколько вопросов без протокола. Все, что вы расскажете, не будет, да и не может быть использовано против вас. Вы согласны отвечать?

Беккер пожал плечами.

— Эспен Лепсвик, который допрашивал вас вчера, думает, что вы лжете. — Харри выпустил дым в сторону от датчика пожарной сигнализации на потолке.

— О чем?

— О том, что в гараже у Камиллы Лоссиус вы только поговорили с ней и сразу ушли.

— Но это правда.

— А он думает, что вы похитили ее, убили и расчленили тело.

— Да это же безумие какое-то! — перебил его Беккер. — Мы просто поговорили с ней, правда!

— А почему же вы отказываетесь сообщить нам, о чем был разговор?

— Я уже сказал: это частное дело.

— И вы заявляете, что вы звонили Идару Ветлесену в день его убийства тоже по частному делу, так?

Беккер поискал глазами пепельницу:

— Слушайте. Я не совершил ничего противозаконного, но я отказываюсь отвечать на вопросы, пока не приедет мой адвокат. Он будет здесь сегодня же.

— Вчера вечером мы предлагали вам адвоката, который мог приехать немедленно.

— Мне нужен нормальный адвокат, а не какой-нибудь там… общественный. Вам не кажется, что пора объяснить мне, почему вы думаете, что я что-то такое сотворил с Лоссиусовой бабой?

Харри изумился такой формулировке, вернее, самому словечку — «баба».

— Если она пропала, — продолжал Беккер, — вы должны были арестовать самого Лоссиуса. Ведь всегда в таких историях виноват муж, разве не так?

— Так, — согласился Харри. — Но у него есть алиби: когда она пропала, он находился на работе. А вы здесь по той простой причине, что мы думаем, вы и есть Снеговик.

Беккер приоткрыл рот и захлопал глазами, в точности как позавчера вечером в своей гостиной на Хоффсвейен. Харри ткнул пальцем в сигарету, которая безвольно повисла в руке у Беккера:

— Вы хоть немного затянитесь, а то сигнализация сработает.

— Снеговик? — наконец заговорил Беккер. — Это же Ветлесен.

— Нет, — ответил Харри. — Мы знаем, что это не так.

Беккер еще пару раз хлопнул глазами, а потом издал горький и сухой смешок, больше похожий на кашель, и сказал:

— Так вот почему вы ничего не сообщили журналистам. Они не должны узнать, что полиция так… промахнулась. Теперь понятно, почему вы столь рьяно взялись за поиски настоящего Снеговика или того, кто подошел бы на его роль.

— Точно, — согласился Харри и затянулся сигаретой, — и в данный момент на нее подходите вы.

— В данный момент? Мне казалось, ваша роль — утверждать, что вы совершенно уверены в моей вине, чтобы я мог с вами спорить.

— Но я не уверен, — ответил Харри.

Беккер закрыл глаза:

— Это что, такая уловка, да?

Харри пожал плечами:

— Да нет. Просто чутье. Мне нужно, чтобы вы доказали свою невиновность. Потому что первый краткий допрос оставил четкое впечатление: вы многое скрываете.

— Да мне нечего было скрывать! То есть я хочу сказать, мне нечего скрывать. Я просто не вижу причин рассказывать вам о моих личных делах. Поскольку ничего такого не совершал.

— А теперь слушайте, Беккер. Я думаю, вы не Снеговик и не убивали Камиллу Лоссиус, и уверен, что вы здравомыслящий человек, который понимает: лучше рассказать о ваших личных делах мне здесь и сейчас, нежели завтра прочитать в газетах о том, что профессор Беккер арестован по подозрению в совершении ряда убийств на территории Норвегии. Потому что, даже если завтра утром вас выпустят и снимут с вас все подозрения, газетные статейки навсегда испортят вашу репутацию. И повредят вашему сыну.

Харри увидел, как кадык Филипа Беккера заходил туда-сюда на небритой шее. Он обдумывал слова старшего инспектора и наконец решился. Харри услышал сдавленный, возможно, от сигаретного дыма, голос:

— Бирта, баба моя, была шлюхой.

— Вот как? — Харри попытался скрыть удивление.

Беккер отбросил сигарету на цементный пол, потянулся к пиджаку и достал из кармана черную записную книжку:

— Я нашел это в тот день, когда исчезла Бирта. Блокнот лежал в ящике ее письменного стола. Даже не потрудилась спрятать. На первый взгляд совершенно невинный дневничок. Ежедневные заметки, чтобы ни о чем не забыть, и телефонные номера. Однако когда я попытался узнать в справочной, что это за номера, то оказалось — таких не существует. Она их зашифровала. Хотя, боюсь, эта баба не была великим шифровальщиком: мне не понадобилось и дня, чтобы их расшифровать. Все до единого.


Эрик Лоссиус владел и управлял фирмой «Погрузка и перевозка», которая занималась, понятно, грузовыми перевозками и неплохо себя чувствовала в этом не слишком прибыльном сегменте благодаря фиксированным ценам, агрессивной маркетинговой политике, дешевой иностранной рабочей силе и типовому договору, по которому оплата наличными производилась после того, как вещи уже были погружены, но до того, как отправлялись по указанному адресу. Лоссиус не потерял денег ни на одном клиенте, потому что, кроме всего прочего, в договоре было мелким шрифтом указано, что срок для подачи жалоб о повреждениях и потерях при перевозке составляет только два дня. Поэтому девяносто процентов относительно большого числа жалоб поступали позже оговоренного срока и не рассматривались. Что касается остальных десяти процентов, то Эрик Лоссиус виртуозно использовал все бюрократические приемы, и те делали его абсолютно неприступным для любых жалобщиков, а даже обычные рекламационные дела были такими изматывающими, что люди, которые после переезда увидели свое пианино расколоченным или недосчитались плазменного телевизора, в конце концов сдавались.

Эрик Лоссиус пришел в этот бизнес совсем юнцом и работал сначала у прежнего владельца «Погрузки и перевозки». Тот был другом его отца, и, собственно, отец-то и настоял, чтобы Эрик пошел туда работать.

— Парень слишком непоседлив для школы, но слишком умен, чтобы стать мерзавцем, — сказал он владельцу. — Можешь взять его к себе?

Поначалу Эрика взяли на должность менеджера по работе с клиентами. Он получал только процент от сделки и зарекомендовал себя как усердный и трудолюбивый работник. Он был привлекательным мужчиной. От матери ему достались карие глаза, а от отца — густые кудрявые волосы. Когда женщины видели перед собой юного атлета, они забывали, что можно заказать перевозку другой фирме, и подписывали договор на месте. А он был сообразительный, сноровистый, так что, если женщины просили его заняться еще кое-какой работой, проявлял такт и чувство меры.

Цены тогда были низкими, а размеры компенсации за ущерб или потери при перевозке — высокими. Через пять лет фирма имела весьма солидный оборот, а Эрик стал правой рукой владельца во всем, что касалось бизнеса. Однажды, когда они переносили стол в новый кабинет Эрика, что был этажом выше, рядом с кабинетом владельца, шефа хватил инфаркт, он упал и скончался на месте. В последующие дни Эрик утешал вдову, как умел — а умел он довольно неплохо, — и через неделю после похорон они сошлись на почти символическом изменении в структуре их, как выразился Эрик, «маленького предприятия, работающего в рыночном сегменте с низкой прибыльностью, высоким риском и практически несуществующими гарантиями». В разговоре он не раз подчеркнул, что для него самое главное, чтобы дело всей жизни дорогого покойника не заглохло, а перешло в надежные руки. Когда он произнес это, в его карих глазах блеснула слеза, а вдова, нежно дотронувшись до его ладони, сказала, что теперь он должен непременно лично являться к ней и докладывать о положении дел.

Так Эрик Лоссиус стал владельцем «Погрузки и перевозки» и первым делом выкинул в мусорную корзину все жалобы о повреждениях и потерях груза, переписал типовой контракт и разослал письма с предложениями услуг всем домовладельцам самого дорогого и престижного района Осло — западного, где и переезжали чаще, и платили больше.

К тридцати годам Эрик Лоссиус смог себе позволить два БМВ, дачу к северу от Канна и большую виллу в районе Твейта, где блочные дома (в одном из которых он вырос) не заслоняли солнца. Короче, он смог себе позволить Камиллу Санден.

Камилла была как раз из западного Осло и происходила из рода разорившихся владельцев бизнеса готового платья. Она жила в Бломменхолме, районе, который сыну простого работяги казался таким же иностранным, как и французские вина, которые он теперь у себя в Твейте складировал в подвале метровыми штабелями. Когда он вошел в этот большой дом и увидел все вещи, которые были готовы к перевозке, он заметил и то, чего еще не имел, а стало быть, должен получить: стиль, класс, аристократизм и непоказное высокомерие, которое вежливые улыбки только подчеркивали. И все это олицетворяла Камилла, которая сидела на балконе и смотрела на Осло-фьорд сквозь большие солнечные очки. Очки, как понял Эрик, запросто могли быть куплены на ближайшей бензозаправке, но на ней смотрелись как «Гуччи», «Дольче и Габбана» и все остальные марки, как они там называются.

Теперь он знал, как они называются. Все.

Он перевез их вещи, кроме нескольких картин, которые пошли на продажу. Они переехали в дом значительно меньший по размеру и в значительно менее фешенебельном месте. От них не поступило ни единой жалобы о потере, они не вспомнили ни об одной вещи из тех, которые он стащил из их груза. Даже когда Камилла, уже Лоссиус, стояла в подвенечном платье в церкви в Твейте, а рядом молча стояли свидетели — парни из блочных домов с рабочих окраин, родители Камиллы ни словом, ни взглядом не показали, что не одобряют выбор дочери. Возможно, потому что видели: Камилла и Эрик некоторым образом дополняют друг друга: у него нет стиля, а у нее — денег.

Эрик обращался с Камиллой, словно с принцессой, а она ему это позволяла. Он делал все, как ей хотелось, и даже — когда она потребовала — перестал заходить к ней в спальню, за исключением моментов, когда ждал ее перед выходом в свет или приходом гостей, то есть его друзей детства. Она время от времени интересовалась, любит ли он ее на самом деле, и сама понемногу привязалась к этому целеустремленному трудоголику из восточного Осло.

А Эрик был доволен существующим положением дел. Он с самого начала понял, что Камилла не из горячих женщин, собственно, поэтому в его глазах она и стояла значительно выше остальных — простых девчонок, к которым он привык. Свои физиологические потребности он удачно удовлетворял с помощью клиенток фирмы. Эрик пришел к выводу, что переезды и отъезды здорово влияют на людей, делают их более сентиментальными и открытыми новым возможностям. И он трахался с одинокими женщинами, разведенными женщинами, замужними женщинами, женщинами, живущими в гражданском браке. Трахал их на обеденных столах, на лестничных площадках, на матрацах, завернутых в полиэтилен, и на свежевымытом паркете под голыми стенами, от которых отражалось эхо, а сам в это время думал, что бы такого еще купить Камилле.

Самое привлекательное было то, что этих женщин он больше никогда не видел. Они вот-вот должны были или переехать, или уехать из страны. Что они и делали. За исключением одной.

Бирта Олсен была темноволосой красавицей с телом, достойным журнала «Пентхаус». Она была моложе его, а звонкий голос и манера выражаться делали ее совсем девчонкой. Она была беременна на втором месяце и собиралась переехать из родной Твейты на Хоффсвейен к отцу будущего ребенка, какому-то мужику из западного Осло, который к тому же собирался на ней жениться, — в этом судьбы Бирты и Эрика были чем-то схожи. И тут, отымев ее на простом сосновом стуле посреди оборванной гостиной, он понял, что без такого секса он обойтись не может.

Иными словами, Эрик Лоссиус нашел свою половину.

Он думал о ней, как думает мужчина, который и мысли не допускает, что она хочет не того же, что и он, а именно — затрахать друг друга до потери сознания. И, собственно, им это удавалось. Во всяком случае, они стали встречаться не реже раза в месяц в опустевших квартирах, откуда жильцы уехали или куда вот-вот должны были въехать. И всегда их встречи сопровождались риском: их в любой момент могли застукать, и оттого они были быстры, полны энтузиазма и однообразны. Но все равно Эрик Лоссиус радовался этим встречам, как ребенок Рождеству: это было нетерпеливое и бесхитростное ожидание, которое только усиливалось при мысли, что оно всегда будет оправданно. У них были параллельные жизни в параллельных мирах, и все это, кажется, ей подходило, как и ему. Так они и продолжали встречаться, сделав перерыв только на время родов, которые, к счастью, были произведены с помощью кесарева сечения, на время отпусков и кратковременной и легкой венерической болезни, источник которой он не мог, да и не пытался определить. Так прошло десять лет, и вот перед Эриком Лоссиусом, посреди пустой квартиры в районе Торсхов, сидит на упаковочном ящике высокий, коротко стриженный мужик и голосом как у газонокосилки спрашивает, был ли он знаком с Биртой Беккер.

Эрик Лоссиус занервничал.

Мужик представился старшим инспектором отдела убийств Харри Холе, но внешне он больше походил на какого-нибудь парня из команды его грузчиков. Полицейские, с которыми Эрик встречался после того, как заявил о пропаже Камиллы, были из отдела розыска пропавших без вести. Но даже когда этот мужик показал удостоверение, Эрик первым делом почему-то подумал, что тот расскажет что-то о Камилле. И, судя по тому, что полицейский не вызвал его в управление, а явился сюда сам, расскажет что-то ужасное. Поэтому он выставил грузчиков за дверь, предложил старшему инспектору присесть, а сам полез за сигаретами, готовясь к самому худшему.

— Ну? — спросил старший инспектор.

— Бирта Беккер? — повторил Эрик Лоссиус и предложил мужику сигарету, пытаясь по-быстрому сообразить, как лучше ответить. Не получилось. Господи, да он даже медленно соображать был не в состоянии.

— Я так понимаю, вам надо собраться с мыслями, — заметил старший инспектор и достал собственный «Кэмел».

Эрик смотрел, как тот выудил из пачки сигарету, прикурил, протянул все еще горящую зажигалку.

— Спасибо, — выдавил Эрик и затянулся так глубоко, что табак затрещал.

Дым наполнил легкие, никотин проник в кровь, и Эрика понемногу отпустило. Он и раньше думал, что полицейские так или иначе обнаружат ниточку, ведущую от Бирты к нему, и придут задавать свои вопросы, и изобретал, как скрыть это от Камиллы. А теперь все было не так. Потому что — до него это дошло только сейчас — полиция наверняка хочет проверить, нет ли за этими двумя исчезновениями чего-то большего, чем просто совпадение.

— Муж Бирты, Филип Беккер, нашел ее записную книжку, где была зашифрована кое-какая информация. Расшифровать ее не представляло труда, — сообщил полицейский. — Там были номера телефонов, даты и небольшие заметки. Все это не оставляет никаких сомнений в том, что Бирта встречалась с другими мужчинами.

— Мужчинами? — вырвалось у Эрика.

— Если вас это утешит, могу сообщить, что, по подсчетам Беккера, с вами она встречалась чаще, чем с остальными. Причем, как я понял, каждый раз по новому адресу, так?

Эрик ничего не ответил. Ему показалось, что он сидит в лодке и смотрит на огромный вал, который несется на него с большой скоростью.

— Тогда Беккер нашел ваш адрес, взял игрушечный пистолет своего сына — точную копию «глока-двадцать один» и отправился в Твейту поджидать, когда вы вернетесь домой. Говорит, что просто хотел увидеть страх в ваших глазах. Он думал угрозами заставить вас рассказать все, что вы знаете, а потом сообщить об этом нам. Беккер прокрался за въезжавшим в гараж автомобилем, но оказалось, что это приехала ваша жена.

— А он… он…

— Рассказал ей обо всем, да.

Эрик встал с ящика и отошел к окну. Вид из квартиры открывался на парк Торсхов и освещенный бледным утренним солнцем Осло-фьорд. Ему не нравились квартиры, выходящие на старые парки: там всегда были лестницы. Чем лучше вид, тем больше ступенек, дороже квартира, а значит, дороже и тяжелее вещи, выше компенсация за причиненный ущерб и более вероятны больничные у грузчиков. Но такова жизнь: когда идешь на риск, предлагая самое быстрое обслуживание по самым низким ценам, побеждаешь в конкуренции, но при этом брать приходится самые поганые заказы. Со временем все риски окупаются. Эрик глубоко дышал и слушал, как полицейский шаркает по паркету. Он чувствовал, что этого следователя не измотать какой-нибудь хитроумной стратегией уклонения, что это такая жалоба об ущербе, какую просто так в мусор не выкинешь. Что Бирта Олсен — ныне Беккер — первый клиент, с потерей которого он должен будет смириться.


— И он рассказал, что у него в течение десяти лет была связь с Биртой Беккер, — неторопливо говорил Харри, — и о том, что, когда они впервые встретились и переспали, она была беременна своим мужем.

— Можно быть беременной мальчиком или девочкой, но никак не мужем, — поправила Ракель и расправила подушку, чтобы его было лучше видно.

— Хм. — Харри приподнялся, перегнулся через нее и дотянулся до сигаретной пачки, лежавшей на тумбочке. — Можно и мужем, но не чаще, чем в восьми случаях из десяти.

— Что? — не поняла Ракель.

— По радио сказали, что в Скандинавии настоящий отец у пятнадцати-двадцати процентов детей вовсе не тот, которого они таковым считают. — Он вытряхнул из пачки сигарету и повертел ею в лучах пробивающегося сквозь жалюзи вечернего солнца. — Одну на двоих?

Ракель кивнула. Она не курила, но еще когда они были вместе, у них появилась общая привычка — выкурить после секса сигаретку на двоих. В первый раз Ракель попросила поделиться потому, что, как она сказала, ей хотелось чувствовать то же, что и он, получить тот же яд и допинг и таким образом стать к нему как можно ближе. А он подумал обо всех тех наркоманках, которые первый раз ширнулись именно по этой же дурацкой причине. Тогда он отказался. Но потом Ракель его переубедила. Если секс получался медленным и долгим, сигарета его как бы продолжала. А в других случаях выходило, будто они курят трубку мира после схватки.

— Но у Эрика Лоссиуса есть алиби на весь вечер того дня, когда исчезла Бирта, — сказал Харри. — Мальчишник в Твейте. Начало в шесть, гулянка до самого утра. Человек десять свидетелей, большинство, естественно, были в хлам, но все равно до шести утра никто не вырубился.

— А почему вы держите в тайне, что Снеговика еще не поймали?

— Пока он думает, что мы думаем, что знаем, кто убийца, он, надеюсь, будет сидеть тихо и на новые убийства не решится. А мы спокойненько, без спешки будем вести его разработку…

— Это ты шутишь так по-дурацки, что ли?

— Возможно. — Харри протянул ей сигарету.

— Но сам ты на это не надеешься?

— Знаешь, у руководства было более чем достаточно времени, чтобы понять, что Ветлесен — не тот, кто нам нужен. Но Хаген с начальником управления провели пресс-конференцию, на которой поздравили друг друга с раскрытием дела…

Ракель вздохнула:

— А я скучаю по управлению.

— Хм.

Ракель посмотрела на сигарету:

— Ты когда-нибудь изменял, Харри?

— Что значит «изменял»?

— Когда ты любишь человека и при этом спишь с кем-нибудь еще.

— Да.

— А когда мы с тобой были вместе?

— Ты же знаешь, я не могу быть вполне в этом уверен.

— О'кей, а в трезвом виде?

— Нет, никогда.

— А как ты думаешь, почему я сейчас здесь?

— Это ты из любопытства спрашиваешь?

— Я серьезно, Харри.

— Я знаю. Но не знаю, хочу ли я отвечать на этот вопрос.

— Тогда больше сигарету не получишь.

— Ой! Ну ладно, я думаю, что ты думаешь, что хочешь меня, а хотела бы хотеть его.

Эти слова повисли над ними, как грозное «Мене, текел, фарес», начертанное на стене спальни.

— Ты такой… прямолинейный. — Ракель протянула Харри сигарету и скрестила руки на груди.

— Может, не будем тогда об этом говорить? — предложил он.

— Но мне надо об этом поговорить! Неужели ты не понимаешь? Или я сойду с ума. Боже мой, я и так уже сошла с ума, раз я здесь… — И она натянула одеяло до подбородка.

Харри повернулся к ней. Он еще до нее даже не дотронулся, а она уже вдавила голову в подушку, прикрыла глаза, и сквозь ее приоткрытые губы вырывалось учащенное дыхание. И он подумал: как ей это удается? Так быстро перескочить от стыда к похоти? Почему она такая… прямолинейная?

— Как ты думаешь, — спросил он, и она тотчас открыла глаза, полные разочарования и обиды, оттого что он так и не прикоснулся к ней, — может, угрызения совести и разжигают в нас страсть? Мы изменяем не вопреки стыду, а благодаря ему?

— В этом что-то есть, — подумав, согласилась она. — Но так бывает не всегда. И уж точно не сегодня.

— Однажды я спросил тебя, и ты сказала…

— Я солгала, — призналась она. — Я изменяла и раньше.

— Хм.

Так они лежали в тишине, и до них доносился лишь шум переполненной в час пик Пилестредет. Ракель пришла к нему сразу после работы, и он знал, что у нее впереди немало дел. С Олегом и вообще. Скоро ей придется уходить.

— Знаешь, что я в тебе ненавижу? — спросила она в конце концов, сильно дергая его за ухо. — Что ты такой чертовски гордый и никогда не спросишь ни о чем.

— Ну, — ответил Харри, принимая потухающую сигарету и глядя на ее обнаженное тело, пока она вставала с кровати. — Зачем мне знать?

— Затем же, что и мужу Бирты. Покончить с ложью. Правду — на бочку!

— Думаешь, правда сделала Филипа Беккера менее несчастным?

Она просунула голову в ворот свитера. Черный вязаный свитер из тяжелой шерсти обтягивал ее грудь, льнул к коже. Харри подумал, что если когда и ревновал ее, то только к этому свитеру.

— Знаете что, господин Холе? Для человека, работа которого заключается в поиске неприглядной правды, вы слишком любите ложь в собственной жизни.

— Хорошо, — согласился Харри и ткнул сигарету в пепельницу. — Я слушаю.

— Это было еще в Москве, когда я жила с Федором. Все началось с молодого атташе из норвежского посольства, с которым мы вместе учились в аспирантуре. И были сильно влюблены.

— И что?

— А у него была еще женщина. Когда он решил с ней расстаться, она заявила, что беременна. А поскольку у меня всегда был хороший вкус относительно мужчин… — Закусив губу, Ракель натянула сапоги. — Я выбрала того, кто не стал бы бегать от ответственности. Атташе выхлопотал себе работу в Осло, и мы больше не виделись. А я вышла замуж за Федора.

— А вскоре ты узнала, что беременна?

— Да. — Она застегнула пальто и посмотрела на него. — Вообще-то я думала, что забеременела как раз потому, что мы расстались. Что Олег — плод не счастливой, а несчастной любви. Как ты считаешь?

— Не знаю, — ответил Харри. — Знаю только, что результат вышел отличный.

Она благодарно улыбнулась ему, наклонилась и чмокнула в лоб:

— Мы больше никогда не увидимся, Холе.

— Конечно нет, — сказал он, сел на кровати и смотрел на голую стену, пока не услышал, как тяжелая дверь внизу захлопнулась с глухим гулом.

Тогда он встал, дошел до кухни, открыл кран и достал с полки чистый стакан. И пока ждал, когда вода станет похолоднее, скользнул взглядом по календарю с фотографией Олега и Ракель в небесно-голубом платье, а потом по полу. Там были следы от обуви. Наверное, их оставила Ракель.

Харри надел пиджак и ботинки и уже собрался было выходить, но вернулся, забрал из шкафа свой табельный «смит-вессон» и сунул его в карман пальто.

Любовь все еще бродила в его теле, он дрожал, чувствовал небывалый подъем, легкое опьянение. Он уже дошел до уличной двери, когда легкий щелчок заставил его остановиться и вглядеться в глубину двора, где тени лежали гуще. Ему надо было идти, и он пошел бы, если бы не следы. Следы обуви на линолеуме. Поэтому он свернул во двор позади дома. Желтый свет окон освещал сверху серый снег, который лежал там, куда днем не доставало солнце. Она стояла у входа в подвал. Кривая фигура с покосившейся головой, глазами-камушками и выложенной гравием улыбочкой, которая была обращена именно к нему, — беззвучный смех, скакавший между кирпичными стенами и перешедший в истерический визг, наверное, его собственный, потому что он схватил лопату, которая стояла у лестницы, и начал яростно ею размахивать. Острый край вошел в снег у шеи, подхватил голову и метнул влажный ком прямо в стену. Следующий удар разрубил снеговика пополам, а последний — отправил то, что осталось, на черный асфальт в центре двора. Харри стоял, хрипло дыша, и вдруг услышал у себя за спиной еще щелчок. С таким звуком взводят курок. Он мгновенно бросился вниз, перекатившись по снежной каше, и выхватил из кармана револьвер.

У заборчика под старой березой стояли, застыв, Мухаммед и Сальма и смотрели на соседа огромными испуганными глазами. В руках у них были сломанные сухие ветки. Ветки, которые должны были стать тонкими ручками снеговика, если бы Сальма в страхе не сломала свою надвое.

— Наш… наш снеговик, — пролепетал Мухаммед.

Харри поднялся, сунул револьвер в карман пальто и закрыл глаза. Выругался про себя, сглотнул и, сделав усилие, послал мозгу приказ отпустить рукоять. И тогда открыл глаза. Сальма заливалась слезами.

— Простите, — прохрипел он, — я помогу вам делать нового.

— Я хочу домой, — прошептала Сальма сквозь слезы.

Мухаммед взял сестренку за руку, и, обойдя Харри, они отправились восвояси.

Харри стоял, все еще ощущая ладонью рукоять револьвера. Щелчок. Он решил, что это звук взводимого курка. Но это ошибка, как раз это-то происходит беззвучно. Если что и слышно, так это звук, когда отведенный курок встает на место, звук отмененного выстрела — «ты-еще-жив». Он снова достал свой «смит-вессон». Наставил на насыпь и нажал на спусковой крючок. Курок дернулся к барабану. Харри нажал сильнее. Курок не двигался. И только когда в третий раз он отвел спуск на треть назад и подумал, что выстрел вот-вот может грянуть, курок начал подниматься. Харри ослабил нажим. Курок с металлическим щелчком упал обратно. Харри узнал этот звук и понял, что человек, который настолько отвел спусковой крючок, что курок поднялся, точно собирался выстрелить.

Харри посмотрел вверх, на свои окна на третьем. Там было темно, и тут его поразила мысль: он же понятия не имеет, что там происходит, когда его нет дома.


Эрик Лоссиус сидел, уставившись в окно своего кабинета, и удивлялся, как мало он знал, что скрывалось за взглядом карих глаз Бирты, и тому, что от сознания — у нее были другие мужчины — ему было хуже, чем от известия о ее исчезновении и даже, возможно, смерти. Как он мог из-за этой женщины кинуть Камиллу в руки убийцы! А еще Эрик Лоссиус думал, что он, должно быть, любил Камиллу. И любит до сих пор. Он звонил ее родителям, но те ничего о ней не знали. Возможно, она уехала к одной из своих подруг из западного Осло, с которыми он сам едва перемолвился словом.

Он смотрел, как вечерняя тьма медленно ползет по Гроруддалену, стирает детали пейзажа. Дела на сегодня все закончились, но он не хотел возвращаться в свой огромный и теперь еще более пустой дом. Не сейчас. Позади него в шкафчике стояла какая-то выпивка — так называемые «потери» при перевозке баров, но содовой не было. Он налил себе в кофейную чашку джину и успел пригубить, как вдруг раздался телефонный звонок. На дисплее появился цифровой код Франции. Этого номера в списке жалобщиков не было, так что он смело взял трубку.

Эрик узнал ее по дыханию, не успела она сказать и слова.

— Где ты? — спросил он.

— А ты как думаешь? — Ее голос долетал к нему откуда-то очень издалека.

— Откуда ты звонишь?

— От Каспера.

Каспер держал кофейню в трех километрах от их каннской дачи.

— Камилла, тебя разыскивают.

— Правда?

Судя по ее голосу, она лежала в шезлонге и загорала. Изображала интерес, но на самом деле смертельно скучала, и это было отзвуком той отдаляющей холодности, в которую он влюбился тогда, на террасе в Бломменхолме.

— Я… — начал он. И остановился. В самом деле, что он может ей сказать?

— Мне показалось, что лучше позвонить тебе, пока наш адвокат этого не сделал, — сообщила она.

— Наш адвокат?

— Моей семьи, — уточнила она. — Боюсь, он самый лучший специалист в подобных делах. Мы будем требовать раздела недвижимости и всех денежных средств, и мы считаем, что дом должен перейти в мою собственность. И я его получу, хотя, не скрою, подумываю продать.

Ну разумеется, подумал он.

— Я вернусь домой через пять дней. Этого тебе хватит, чтобы съехать.

— Довольно короткий срок, — сказал он.

— Ничего, справишься. Я слышала, что «Погрузка и перевозка» работает быстрее других, да и цены приемлемые.

Последнюю фразу она произнесла с таким презрением, что Эрик весь сжался. Точно так же, как сжимался во время разговора со старшим инспектором Харри Холе. Боже мой, думал Эрик, я был для нее чем-то вроде кофтёнки, по ошибке постиранной при слишком высокой температуре, — маловат и потому негоден. И с той же четкостью, с какой он ощущал, что теперь, в эту самую минуту, любит ее больше, чем когда-либо, понял: он потерял ее безвозвратно, примирения не произойдет никогда. Когда она положила трубку, он будто воочию увидел, как она — там, на Французской Ривьере, — щурится на закат сквозь солнечные очки, купленные за двадцать евро, но выглядящие как трехсоткроновые «Гуччи», или «Дольче и Габбана», или… Он забыл, как называются остальные марки.


Харри ехал вверх по склону холма в западном Осло. Он остановил машину на большой парковке возле трамплина. Постоял немного, глядя вместе с забредшими туда туристами на вид, открывающийся сверху на пустые трибуны, которые спускались по обеим сторонам озерка-арены. По направлению к фьорду простирался город.

Веских улик и следов так и не удалось обнаружить. Они подобрались к Снеговику так близко, что, казалось, только руку протяни. Но тут он снова уклонился и ускользнул, как опытный боксер. Старший инспектор почувствовал себя старым, тяжелым и неловким. Один из туристов уставился на него. Правый карман оттягивал табельный револьвер. А тела? Где, черт возьми, тела жертв? Ведь находят даже закопанные тела. Может, он кончился как полицейский?

Он почувствовал, как подступает смирение… Черта с два! На курсах в ФБР они разбирали дела, когда преступника находили лет через десять. И обычно дело раскрывалось благодаря маленькой, почти неприметной детали. Но на самом деле — только благодаря тому, что люди, работавшие над ним, не сдавались, бились все положенные пятнадцать раундов, а если противник оставался на ногах, шли на матч-реванш.

Вечерние сумерки поднимались со стороны города, звуки замолкали.

Надо начинать искать там, где светло. Банальное, но важное правило. Начинай там, где у тебя есть следы. В данном случае это означало взять в разработку наименее подходящего человека и наиболее сумасшедшую версию, которая у него когда-либо была.

Харри вздохнул, достал мобильный и, откинувшись назад, пролистал принятые вызовы. Их было не так много, и он быстро нашел номер, на который ответил, сидя в гостинице «Леон».

Уда Паулсен, тратившая столь много времени на поиски подходящих гостей для программы «Боссе», немедленно ответила радостным, полным энтузиазма голосом, какой бывает у людей, любой звонок воспринимающих как шанс заполучить что-то новенькое и захватывающее. И на этот раз она не ошиблась.


Глава 19 День шестнадцатый. Телевизор | Цикл романов:Харри Холе Компиляция. | Глава 21 День восемнадцатый. Приемная