6

– Давай проверим, Рой… Значит, ты в тот вечер, когда случилось несчастье, стоял возле дома. Времени было… – Ленсман Сигмунд Ольсен, склонив голову, просматривал документы.

Глядя на его густые светлые волосы, я вспомнил швабру, стоявшую в школьном актовом зале. Волосы у него были со всех сторон одинаковой длины – и спереди, и сзади, и с боков. А еще у него были такие толстые усы, наподобие моржовых. Наверняка он и швабру на голове, и усы заимел еще в семидесятых. А что, мог себе позволить – на склоненной голове не было ни намека на лысину.

– …половина восьмого. И ты видел, как машина твоих родителей свалилась с обрыва?

Я кивнул.

– Говоришь, видел стоп-сигналы?

– Да.

– Ты уверен, что это не габаритные огни были? Они тоже красные.

– Стоп-сигналы ярче.

Он быстро взглянул на меня:

– Тебе восемнадцать, верно?

Я снова кивнул. Возможно, он прочел это в документах, а может, вспомнил, что в школе я был на класс старше его сына Курта.

– В старшей школе учишься?

– Нет, я у дяди в автомастерской работаю.

Ленсман опять склонился над документами:

– Замечательно, значит, ты понимаешь, почему нам это кажется странным: никаких следов торможения мы не нашли. Судя по анализу крови твоего отца, он в тот вечер выпил рюмочку, однако вряд ли он настолько опьянел, что забыл о повороте, ошибся педалью или уснул за рулем.

Я ничего не ответил. У меня было три объяснения наготове, а он их одним махом уничтожил. Четвертого я еще не придумал.

– Карл говорит, вы собирались в больницу – навестить твоего дядю Бернарда Опгарда. Это ты у него в мастерской работаешь?

– Да.

– Но мы побеседовали с Бернардом, и, по его словам, его никто не предупреждал, что к нему гости приедут. Твои родители часто ездили в гости без предупреждения?

– Нет, – ответил я, – они вообще редко куда-нибудь ездили.

Ленсман медленно кивнул и опять уткнулся в документы. Похоже, от этого ему становилось спокойнее.

– Твой отец переживал из-за чего-то?

– Нет, – ответил я.

– Точно? Все, с кем мы уже беседовали, говорят, он казался расстроенным.

– Вам чего, хочется, чтоб я сказал, будто у него депрессуха была?

Ольсен опять поднял взгляд:

– Ты о чем это, Рой?

– Так вам будет проще. Вы сможете сказать, что это он сам и себя, и маму убил.

– Почему проще?

– Его никто не любил.

– Рой, это неправда.

Я пожал плечами:

– Ладно, у него наверняка была депрессуха. Он все время сидел один – на улицу не выходил и почти ни с кем не разговаривал. Пил пиво. Обычно при депрессиях так и бывает.

– Иногда те, кто страдает от депрессии, очень умело это скрывают. – Ленсман Ольсен старался перехватить мой взгляд, а когда наконец получилось удержать его, спросил: – Твой отец когда-нибудь говорил о том… что ему не нравится жить?

Не нравится жить. Выпалив это, Сигмунд Ольсен облегченно вздохнул и теперь спокойно смотрел на меня.

– Да вашу ж мать – кому жить-то нравится? – спросил я вместо ответа.

На секунду Ольсен замер, пораженный. А потом склонил голову, так что его хиппарская грива укрыла одно плечо. Может, волосы у него и впрямь из швабры сделаны? Мне было не видно, но я знал, что за письменным столом прячется ремень со здоровенной пряжкой в виде белой бычьей головы. А ниже – сапоги из змеиной кожи. Мы одеваемся в мертвечину.

– Зачем тогда жить, если все равно не нравится, а, Рой?

– А разве не ясно?

– Нет.

– Затем, что мертвым быть еще хуже.

Губернатор назначил нашим опекуном дядю Бернарда. Из службы опеки в Нотоддене приехали две тетки – они осмотрели дом дяди Бернарда, и их, видать, все устроило. Бернард показал им спальни, которые подготовил для нас, и пообещал почаще справляться о том, как у Карла идут дела в школе.

Когда тетки свалили, я попросил дядю Бернарда отпустить нас с Карлом на пару дней домой, в Опгард: тут, в деревне, прямо под окнами гудит шоссе и толком не выспишься. Бернард не возражал и даже дал нам с собой здоровенную кастрюлю лабскауса.

Обратно к дяде мы больше не вернулись, хотя официально наш адрес был там. Это вовсе не означает, что он о нас не заботился. И все деньги, которые дядя получал как опекун, он отдавал нам.

Спустя пару лет, вскоре после ночи, которую я называл ночью «Фритца», дядю Бернарда снова положили в больницу. Как оказалось, опухоль у него разрослась. Он рассказывал мне, как обстоят дела, а я сидел возле его кровати и ревел.

– Если грифы без спроса въезжают к тебе в дом, то дело ясное – жить тебе осталось недолго.

Грифами он называл дочь с зятем.

Дядя говорил, что ничего плохого дочка ему не сделала и что она просто не нравится ему как человек. Однако я прекрасно знал, о ком думал дядя, объясняя, кто такие мародеры: это, мол, те, кто по ночам подает кораблям ложный сигнал, а после кораблекрушения эти самые корабли грабит.

Дочка дважды приходила к нему в больницу. В первый раз узнавала, сколько ему осталось, а во второй – за ключом от дома.

Дядя Бернард положил руку мне на плечо и рассказал древний анекдот про «фольксваген» – видать, хотел меня рассмешить.

– Ты же умрешь! – завопил я, разозлившись.

– Так и ты тоже, – сказал он, – причем как раз в таком порядке это и случится, и это правильно. Согласен?

– Да чего ты анекдоты-то травишь?

– Ну, – начал он, – когда ты по горло в дерьмище, самая глупость – это вешать голову.

Я рассмеялся.

– И у меня есть последняя воля, – добавил он.

– Сигарету тебе?

– И сигарету тоже. А второе – сдай этой осенью теоретический экзамен.

– Этой осенью? – не поверил я. – Так мне же пять лет практики надо, а у меня столько нету.

– Есть. Со всеми сверхурочными еще как есть.

– Но это же не считается…

– Для меня считается. Я бы зеленого механика сроду до экзамена не допустил, ты и сам это знаешь. Просто ты – мой лучший механик. Поэтому в конверте на столе лежат документы, в которых написано, что ты работал у меня пять лет. На даты особо внимания не обращай. Ясно?

– Как божья тень, – сказал я.

Это была наша шутка – у Бернарда как-то работал один механик, который вот так перевирал это выражение, хоть и использовал его на каждом шагу, а Бернард не поправлял. Тогда я в последний раз услышал, как дядя Бернард смеется.

Когда я сдал теоретический экзамен, а через несколько месяцев – практический, дядя Бернард уже лежал в коме. И когда его дочка велела врачам отключить его от систем жизнеобеспечения, мастерской заправлял я – сопляк в возрасте двадцати одного года. Тем не менее я был поражен, хотя нет, поражен – это уж чересчур, скорее, просто удивлен, когда выяснилось, что в завещании дядя Бернард отписал автомастерскую мне.

Дочурка его, ясное дело, возражала, говорила, что я все эти годы манипулировал ее бедным отцом, старым и больным. Я отвечал, что собачиться у меня сил нет и что дядя Бернард оставил мне мастерскую не для того, чтобы я разбогател, а чтобы кто-то из семьи и дальше продолжал его дело. Поэтому, если ей хочется, я могу выкупить у нее мастерскую по той цене, которую она назовет, тогда я, по крайней мере, выполню дядину волю. Она назвала цену. Мы, Опгарды, не торгуемся, но столько заплатить я не мог, было это намного больше доходов, которые мастерская приносила. Тогда дочка выставила мастерскую на продажу, однако покупателей не нашлось, хотя она все снижала стоимость, так что в конце концов пришлось ей вернуться ко мне. Я заплатил столько, сколько предлагал с самого начала, она подписала договор и вышла из мастерской с таким видом, будто ее обманули.

Я хозяйничал в мастерской, стараясь управлять ею по возможности правильно, вот только опыта мне недоставало, да и мода на такие мастерские давно прошла. Впрочем, могло бы быть хуже: когда другие мастерские в округе начали закрываться, нам работы прибавилось. У меня даже Маркус продолжал работать. Но по вечерам, сверяя бухгалтерию – Карл, который в школе углубленно изучал экономику и отличал дебет от кредита, мне помогал, – я понимал, что две бензоколонки перед входом в мастерскую приносят нам больше, чем сама мастерская.

– Сегодня дорожная полиция приезжала, – сказал я как-то раз, – если мы хотим сохранить лицензию, то нам надо оборудование обновить.

– Дорого? – спросил Карл.

– Тысяч двести. Может, чуть больше.

– Столько у нас нету.

– Сам знаю. И чего теперь делать?

Я сказал «нам», потому что мастерская кормила нас обоих. А спросил я потому, что, хоть и знал ответ, хотел, чтобы Карл произнес его вслух.

– Продай мастерскую, а бензоколонку оставь, – сказал Карл.

Я потер шею, там, где Грета Смитт прошлась бритвенным танком и где теперь торчали отросшие волоски. «Под ежик» – так она сказала. Немодно, но зато классика, поэтому даже через десять лет, разглядывая фотографии, я буду думать, что не сильно изменился. А потом люди скажут, что я сделался совсем как отец, вылитый, и меня это бесило, потому что я знал, что они правы.

– Я прекрасно понимаю, что тебе больше нравится в железках копаться, чем бензин заливать, – сказал Карл, когда прошло уже несколько минут, а я не кивал и не плевался.

– Ничего, все равно железок все меньше и меньше, – вздохнул я, – машины теперь делают по-другому. И работа нам достается дурацкая. Сейчас все делают без души. – Мне был двадцать один, а говорил я, словно шестидесятилетний дед.

На следующий день взглянуть на мастерскую явился Виллум Виллумсен. Виллумсен был тучный от природы. Во-первых, сами пропорции требовали внушительного живота, ляжек и подбородка – так вся фигура приходила в равновесие. Во-вторых, ходил он, говорил и жестикулировал, как толстяк, – даже и не знаю, как иначе объяснить. Впрочем, могу попробовать: шагая, Виллумсен выкидывал ноги вперед и переваливался с боку на бок, как утка, говорил громко, размахивая руками и корча гримасы. Иначе говоря, места Виллумсен занимал много. Ну а в-третьих, он курил сигары. А если ты не Клинт Иствуд, да при этом еще и толстый, но изо рта у тебя торчит сигара, тебя едва ли кто будет воспринимать всерьез – из-за этого даже Уинстону Черчиллю и Орсону Уэллсу нелегко приходилось. Виллумсен торговал подержанными автомобилями, а те, которые ему не удавалось никому навязать, Виллумсен разбирал на запчасти – порой и я у него кое-что покупал. Он и другие подержанные вещи продавал, и ходили слухи, что, если у тебя водится ворованный товар, Виллумсен им не побрезгует. И если тебе надо по-быстрому одолжить деньжат, а у банка нет к тебе особого доверия, то у Виллумсена вполне можно разжиться нужной суммой. Но боже тебя упаси не вернуть долг вовремя – для таких случаев Виллумсен приглашал из Дании головореза, а тот, вооружившись кусачками, убеждал тебя, что даже ограбить собственную мать – преступление не такое уж и страшное. Этого датского головореза никто не видел, однако в бытность мою мальчишкой мы как-то заметили возле магазина Виллумсена белый «ягуар» с датскими номерами. Белая, похожая на торпеду машина из Дании – других доказательств нам не требовалось.

Виллумсен оглядел инструменты и технику, все, что можно открутить и отвинтить, а затем назначил цену.

– Как-то не особо щедро, – сказал я, – ты сам в теме и знаешь, что здесь все самого лучшего качества.

– Ага, но ты же сам сказал, Рой, чтобы сохранить лицензию, оборудование надо обновить.

– Но тебе не нужна лицензия, Виллумсен, – ты ж рухлядью торгуешь, и починить ее достаточно так, чтоб неделю после продажи бегала, а дальше пускай хоть на куски разваливается.

Виллумсен громко заржал:

– Я даю такую цену не потому, что это нужно мне, а потому, что это больше не нужно тебе, Рой Опгард.

Я каждый день узнавал что-нибудь новенькое.

– На одном условии, – сказал я, – пускай Маркус останется в деле.

– Прямо как волшебный гномик, да? Потому что, между нами говоря, гном из Маркуса лучше, чем механик.

– Это мое условие, Виллумсен.

– Не уверен, что мне нужен гном, Рой. Налоги и страховка – лишние расходы.

– Я в курсе, но Маркус будет следить, чтоб развалюхи, которыми ты торгуешь, разваливались не прямо посреди дороги. Сам-то ты за таким не следишь.

Виллумсен почесал самый нижний из своих подбородков, сделал вид, будто обдумывает мои слова, глянул на меня огромными осьминожьими глазами и назвал цену еще ниже.

Мне все это осточертело. Я согласился, и Виллумсен тотчас же протянул мне руку, наверняка чтобы я не успел передумать. Я посмотрел на его торчащие серо-белые пальцы, похожие на наполненную водой резиновую перчатку, и, передернувшись, пожал ее.

– Я завтра приду и все заберу, – сказал Виллумсен.

Виллумсен уволил Маркуса спустя три месяца, во время испытательного срока, чтобы не выплачивать деньги за увольнение. Уволил он его на том основании, что Маркус якобы опаздывал на работу и, даже получив предупреждение, продолжал опаздывать.

– Это правда? – спросил я Маркуса, когда тот явился ко мне и спросил, можно ли устроиться на мою заправку, состоявшую из одного заправщика. Теперь я проводил на этой заправке по двенадцать часов в день.

– Да, – ответил Маркус, – в сентябре на десять минут. И в ноябре на четыре.

Так два бензиновых шланга стали кормить троих. Я поставил на заправке холодильник с газировкой и стойку со всякой снедью. Но местным до супермаркета было ближе, да и выбор там был побольше.

– Ничего не выходит. – Карл показал на вычисления, которые мы с ним записывали вместе.

– Дальше в долине участки под дачи начали продавать, – сказал я, – подожди до зимы – тогда все эти дачники через нас поедут.

Карл вздохнул:

– Упрямый ты как осел.

Однажды перед заправкой остановился здоровенный кроссовер, из которого вылезли двое. Они обошли вокруг здания бывшей мастерской и мойки, будто чего-то искали. Я вышел на улицу.

– Если вам в туалет, то он тут, внутри! – крикнул я.

Эти двое подошли ко мне, вручили визитные карточки, где было написано, что они работают в крупнейшей в стране сети автозаправок, и предложили поговорить. Я спросил:

– О чем поговорить? – А потом понял, что это Карл их пригласил.

Они сказали, что я молодец: из такой маленькой заправки столько выжал, и объяснили, что можно добиться и еще кое-чего.

– Франшиза, – сказали они, – на десять лет.

От их внимания не укрылись новые дачи, как и прибывающий поток машин у нас на шоссе.

– Что ты им сказал? – спросил Карл, когда я вернулся домой.

– Спасибо сказал. – Я сел за стол, на который Карл поставил тарелку с фрикадельками быстрого приготовления.

– Спасибо? – переспросил Карл. – В том смысле, что… – он вглядывался в мое лицо, а я подцепил вилкой фрикадельку, – в смысле, спасибо, но нет? Рой, да отвечай же, мать твою!

– Они всё хотели купить, – сказал я, – и здание, и землю. Естественно, кучу денег предлагали. Но мне нравится на себя работать. Это во мне фермер говорит.

– Но твою ж мать, мы еле-еле держимся.

– Чего ж ты меня не предупредил?

– Ты бы тогда сразу же и отказался и даже слушать их не стал.

– Тоже верно.

Карл застонал и закрыл руками лицо. Посидев так немного, он вздохнул.

– Ты прав, – наконец проговорил он, – зря я влез. Прости, я просто помочь хотел.

– Знаю. Спасибо.

Он раздвинул пальцы и посмотрел на меня одним глазом:

– То есть ты от них так ничего и не получил?

– Почему же, получил.

– Правда? И что?

– Им до дома долго было добираться, поэтому они полный бак залили.