27

В начале пятого, когда Эмму увезли делать компьютерную томографию, я взял ключи от «ауди» и пошел искать машину.

Парковка была забита до отказа, но я не заметил на себе ничьих внимательных взглядов. Машину я нашел у входа, как и обещала Мэгги. Седан с механической коробкой передач, серебристый, с системой спутниковой навигации. Жанетт не скупая. Я сел в машину и поехал в Клазери.

Я выбирал проселочные дороги, неожиданно разворачивался, прибавлял скорость, запоминал все машины впереди и сзади, но за мной никто не следил.

Рядом с поворотом на R40 БМВ не было. Только глубокие колеи в высокой траве, раскисшие после дождя. Я запер «ауди» и прогулялся назад, до перекрестка. Все тело болело. От знака «Стоп» я прошел на запад до эстакады, где шоссе R351 проходит над железнодорожными путями. Если бы мне надо было кого-то подстеречь, где бы я устроил засаду?

Два гудронированных шоссе и железнодорожная линия образовывали треугольник. В самом его центре стоял утес, каменистый и поросший деревьями. Вот где я расположил бы снайпера, потому что оттуда хорошо просматривается весь перекресток. Я перелез проволочное ограждение, прошел по траве и взобрался на утес.

Откуда они знали, что мы поедем этой дорогой?

Откуда они знали, что мы поедем в «Мололобе», а не, допустим, в Худспрёйт? Может, все дело в том, что мы ездили таким путем каждый день? Потому, что западная дорога на Худспрёйт находилась примерно на таком же расстоянии? Или они устроили засаду и здесь и там?

Я стоял на утесе и смотрел вниз. Отличный обзор. Видны все машины, едущие по R351, в двух километрах отсюда. Плюс участок не менее километра на дороге R41 в северном направлении. Двести пятьдесят метров до перекрестка, одинаковое расстояние до обеих дорог. Вполне приемлемое расстояние для снайпера, ветер большой роли не играет, отклонение составит всего градусов двадцать.

Тем не менее снайпер должен был быть профессионалом. Покрышка быстро едущей машины — не самая удобная мишень.

Загвоздка в том, что здесь таких сотни. У нас много мужчин, которые умеют стрелять, могут уложить бегущую антилопу с трехсот метров с помощью телескопического прицела. Они убивают дичь ради трофеев везде, где только можно. Но откуда они знали, что на перекрестке мы повернем налево, к северу? Откуда они знали, что мы едем в «Мололобе», а не в Нелспрёйт? Если бы я тогда повернул направо, он бы не попал в цель со второго и третьего раза.

Слишком много вопросов. Слишком много переменных. А информации недостаточно.

Где он мог бы лежать в засаде? Я походил между деревьями и камнями, выбирая лучшее место — там, где можно растянуться на животе, там, где ничто не закрывает обзор, там, где можно водить ружьем в пределах девяноста градусов. Там, где есть достаточное укрытие.

За секунду до того, как он выстрелил, я увидел какой-то отблеск. Я мысленно провел линию от того места, где мы тогда находились на дороге, и стал искать место, где он мог бы лежать.

Там! Я спрыгнул со скалы в ложбинку, которую он тогда мог занимать. Следов нет, об этом позаботился дождь. Трава примята, несколько пучков вырвано. Я лег, сжимая в руках воображаемую винтовку. Да, место неплохое, отсюда можно стрелять, следить за объектом. Отсюда видно, движется он или остановился, можно наблюдать за ним в прицел, выждать, пока БМВ выровняется, выстрелить еще раз, еще — до тех пор, пока БМВ не съехал с шоссе. Как только мы вышли из машины, он уже не мог стрелять в нас, потому что обзор ему закрывали деревья и высокая трава. Ему пришлось время от времени вставать и смотреть, куда мы бежим. Если у него была рация, сообщники могли передавать ему, где мы, но стрелять он все равно не мог. Для этого ему пришлось бы встать, потому что иначе утес слева закрывал ему обзор. Он встал и следил за нами невооруженным взглядом. Увидел, что мы бежим; увидел, как Эмма упала; увидел, как другие двое приближаются к нам. Ему бы тоже надо было бежать. С рацией в одной руке и винтовкой в другой?

Когда я его увидел, в руках у него была только винтовка.

А гильзы? Он их подобрал? У него было время?

Стреляные гильзы должны были упасть вправо. Вон туда. В камни и траву. Ему надо было найти их быстро. Три покрышки. Но выстрелов было не три, а больше. Один попал в дверцу машины. Значит, он выстрелил не менее четырех раз. А может, и больше? Значит, ему надо было найти четыре гильзы, но он спешил, ему важно было не упустить нас из виду, он должен был убить нас, такое ему дали задание.

Я разделил предполагаемые пять квадратных метров на квадраты и сантиметр за сантиметром обшарил траву. Я искал между ржаво-коричневыми камнями, начав с наиболее вероятного участка. Ничего. Во втором и третьем квадратах тоже ничего.

Последний квадрат, справа и чуть позади снайпера. Ничего.

И тут я увидел гильзу — она лежала практически на нарисованной мной воображаемой линии. Она лежала в расщелине между двумя камнями, почти незаметная в высокой траве.

Я отломил прутик с дерева и сунул его в расщелину. Вытащил гильзу, продев прутик в отверстие.

Новенькая гильза калибра 7,62, натовский стандарт, в нашей стране налажено массовое производство.

Я повернул прутик, и гильза скатилась ко мне в карман рубашки.

Что там было не так с винтовкой?

Я видел ее всего секунду, в тот ужасный миг, когда стоял за Эммой. Снайпер, здоровяк в бейсболке, лежал на животе с винтовкой на сошках и с телескопическим прицелом.

Винтовка была небольшая. Может быть, меня именно это поразило? Снайперская винтовка уменьшенного размера.

Возможно. Но было и что-то еще. Только вот что — никак не удается вспомнить. Он был слишком далеко. Судя по сошкам, у него было не охотничье ружье.

Недавно кто-то забрал оружие из сейфа, который открыл Донни Бранка. Есть ли связь?

Придется все выяснить.

Я спустился по склону туда, где в траве остановился БМВ. Ограда по-прежнему была порвана. Мимо по обеим дорогам ехали машины. Солнце спускалось за склоны Марипскопа. Моя тень вытянулась по изумрудно-зеленой траве.

Я старался вспомнить, как именно бежали мы с Эммой. Нашел нору трубкозуба, о которую она споткнулась. Потом мы повернули и побежали вдоль железнодорожных путей. Я взглядом обшаривал траву в поисках своего мобильного телефона. Шансов найти его практически не было.

Вот здесь я помог ей перелезть через ограду у железнодорожной насыпи. Остановился, оглянулся, увидел два вязаных шлема, которые размахивали руками, и снайпера. Он упал на землю. Чтобы лучше целиться? В такой высокой траве? Невозможно.

Почему он упал ничком? Может быть, споткнулся? Нет, не похоже, он упал нарочно. Зачем?

На сей раз я перелез через ограду. Мы бежали на юг за поездом. Должно быть, сумочка Эммы упала здесь. Да вот же она!

Сумочка лежала в траве, не очень заметная, но ее легко можно было разглядеть. Если бы здесь побывали люди Патуди, они бы ее нашли. Значит, они не дошли до железной дороги.

Я поднял сумочку и открыл ее.

Она пахла Эммой.

Вроде бы все ее вещи на месте. И сотовый телефон тоже.

Я закрыл сумочку и побрел назад, к «ауди».

— Кажется, кровоизлияния нет, — сказала доктор Элинор Тальярд у себя в кабинете. — Как нет и никаких признаков того, что осколок кости повредил мозговую ткань. Я оптимистка.

Я не мог скрыть облегчения.

— Но опасность еще не миновала, Леммер, вам следует это понимать.

— Я понимаю.

Ей хотелось сказать что-то еще. Я видел, что она мнется в нерешительности.

— В чем дело, Элинор?

— Леммер, нужно смотреть на вещи реально. Когда речь идет о пациентах в коме, мы всегда боремся за их жизнь, а ее прогноз кажется благоприятным.

— Но?.. — Я всегда заранее предчувствовал плохое.

— Да. Всегда есть но. Она, возможно, и выживет, но останется в коматозном состоянии на неопределенный период. Может быть, пролежит так несколько месяцев. Может быть, несколько лет. А может быть, она проснется завтра, и…

— И что?

— Возможно, она никогда уже не будет такой, как прежде.

— Вот как…

— Не хочу внушать вам ложные надежды.

— Понимаю.

— Вечером можете снова поговорить с ней. Если хотите.

— Поговорю.

Я пошел в мой номер для особо важных персон, сел на кровать и открыл сумочку Эммы. Мне нужны были ее записи, которые она время от времени делала с тех пор, как мы приехали.

Я расстегнул «молнию» на сумочке. Вдохнул аромат Эммы Леру. Возможно, она никогда не проснется. Или никогда не будет такой, как прежде. Я вспомнил, как нес ее в номер — она была такая теплая, живая. «В другую комнату», — прошептала она. И улыбка, когда я ее уложил, которая как будто говорила: «Смотрите, что я заставила сделать молчаливого, туповатого Леммера».

Прошло десять месяцев с тех пор, как я в последний раз обнимал женщину.

Надо сосредоточиться на сумочке.

Я заглянул внутрь, но не сразу нашел лист бумаги. Придется все оттуда вытряхнуть. Сумочка была небольшая, но внутри было много всего напихано.

Один сотовый телефон. Я положил его на кровать.

Один снимок Якобуса Леру.

Одна книжка на африкаанс, «Экватория» Тома Дрейера.

Одно письмо неизвестного происхождения — точнее, записка, переданная Эмме привратником «Мололобе».

Одна черная косметичка на «молнии». Я расстегнул «молнию». Косметика. Я снова застегнул косметичку.

Один зарядник для сотового телефона.

Один кошелек. Несколько сотен наличными. Кредитные карты. Визитные карточки Эммы.

Один лист бумаги, распечатка с Интернета — карта проезда к «Мололобе». На обороте сделанные рукой Эммы записи. Я отложил лист в сторону.

Найдется ли в недрах сумочки что-то еще, способное мне помочь?

В женских сумочках рыться нельзя, но что, если…

Один очешник с темными очками.

Одна картонная коробочка с тампонами.

Одна маленькая черная записная книжка, какие-то страницы заложены, списки фамилий, номера телефонов, адреса, дни рождения; записи сделаны давно.

Одна пачка бумажных салфеток — «Клинекс, трехслойные».

Два банковских чека. На них я смотреть не стал. Не мое дело.

Два старых списка покупок, кратких и полных сокращений. Она покупала продукты.

Девять визитных карточек. Одна из них — Жанетт Лау. Остальные — незнакомые мне фамилии менеджеров по рекламе и маркетингу.

Семь слипов — она расплачивалась кредиткой. Один из продовольственного отдела «Вулворта», один из магазина «Дизель», два из супермаркета «Пик энд Пэй», один — из гостиницы в Калицдорпе. На обороте напечатан рецепт калицдорптского яблочного пирога.

Одна записка от управляющего курортом Бадплас с номерами телефонов Мелани Постхумус.

Одна гарнитура Bluetooth для мобильного телефона.

Одна упаковка противозачаточных таблеток.

Одна невскрытая упаковка аспирина в виде жевательных пастилок.

Одна круглая коробочка. Бальзам для губ.

Один круглый речной голыш.

Одна черная ручка «Монблан».

Одна шариковая ручка «Бик».

Упаковка спичек из отеля «Сандтон Холидей Инн».

Один наполовину исписанный карандаш.

Три разномастные скрепки.

Вот и все. Я покидал обратно все, кроме записок, фотографии и мобильного телефона. Нажал кнопку телефона. Дисплей осветился. «У вас четыре непринятых вызова». Я начал нажимать кнопки. «Пропущенные вызовы». Три от Карела. Один — с неизвестного номера.

«У ВАС ОДНО ГОЛОСОВОЕ СООБЩЕНИЕ. НАБЕРИТЕ 121».

Я набрал.

«Эмма, это Карел. Просто хотел узнать, как дела. Перезвони, когда сможешь».

Я сохранил сообщение, выключил телефон и положил его назад, в сумку.

Звонить ли Карелу? Сказать ему, что случилось?

Я догадывался, какой будет его реакция. «Разве вы не должны были защищать ее?»

Нет. Пусть Карелом займется Жанетт.

Я взял лист бумаги, испещренный записями. Их оказалось меньше, чем я ожидал. Лишь отдельные фразы, написанные мелким, аккуратным почерком Эммы.

Через пять дней после того, как исчез Коби де Виллирс, родители Якобуса Леру погибли в автокатастрофе.

Через пять дней.

Совпадение? Возможно. Но Эмма так не считала. Она подчеркнула фразу двойной чертой. Моя вера в совпадения за последние два дня была серьезно поколеблена.

Но, если это не было совпадением, какое отношение к несчастному случаю имеет исчезновение Коби?

Куда он направлялся, когда покинул «Хёнингклип»? Что тогда сказала Мелани Постхумус? «Прежде чем мы поженимся, ему надо было кое-что сделать. Он сказал, что его не будет две недели, а потом он привезет мне обручальное кольцо». Что-то в этом роде. Когда она спросила, что именно он собирается сделать, он уклонился от ответа. Только заверил, что дело у него правое и что когда-нибудь он все ей расскажет.

Правое дело.

Что бы все это значило? И к каким выводам пришла Эмма?

Не хватает сведений. Их слишком мало для того, чтобы выдвигать какие-либо версии. Впрочем, один план у меня все же был. Я нашел в сумочке Эммы ручку, взял лист бумаги и составил таблицу из всех дат и происшествий, какие только смог вспомнить.

Восемь лет разделяют исчезновение Якобуса Леру и появление Коби де Виллирса в «Хёнингклипе». Допустим, Якобус и Коби — один и тот же человек. Несмотря на то что все — и Патуди, и Волхутер, и Моллер, и Мелани — в один голос твердят, что Якобус на фото не похож на Коби. Может ли человек так сильно перемениться за восемь лет? Я снова посмотрел на снимок. Якобус был скорее мальчик, чем мужчина. Можно ли так сильно измениться между девятнадцатью и двадцатью семью годами? Трудно поверить. И все же Эмма углядела сходство.

Через восемь лет после того, как он пропал без вести после перестрелки с браконьерами в парке Крюгера, он появляется вновь. И всего в двухстах километрах от того места, где тогда исчез. Он сказал Мелани, что вырос в Свазиленде. Парк Крюгера находится недалеко от Свазиленда. Меньше чем в ста километрах. Имеет ли это какое-нибудь значение?

Восемь лет.

Почему восемь лет? Почему он вернулся именно в 1994 году? Год новой Южной Африки. Он работает на Моллера в течение трех лет, а затем снова уходит. Пропадает неизвестно где еще года три, а потом объявляется в «Могале». Почему? Почему не в Намибии, не в Дурбане, не в Занзибаре? Если Якобус и Коби — одно и то же лицо и у него есть причины для того, чтобы исчезать, почему он все время возвращается в эти края? Что его здесь удерживает?

тствия, шесть лет в «Могале». Совпадение?

Браконьеры. Дважды он исчезает потому, что стрелял в браконьеров. В 1986 году он стреляет в охотников за слоновой костью, в 2006-м, как подозревают, он застрелил тех, кто отравил редких птиц. Между двумя происшествиями прошло двадцать лет, но сходство остается.

И что, скажите на милость, все это значит?!

Я понятия не имел.

Я вынул из сумки Эммы книгу и понес к ней в палату, чтобы почитать ей вслух.

Повязки у нее на голове и на плече были свежими и не такими пухлыми, как предыдущие. И все равно выглядела она такой же хрупкой.

— Здравствуй, Эмма! Я нашел твою сумочку. Все твои вещи целы. И твой телефон, и кошелек. Я заглянул в твои записи. Мне кажется, теперь я лучше все понимаю. Но все равно как-то… Все как-то бессмысленно. Но больше всего меня беспокоит то, почему он так по-разному выглядит. Из-за чего его лицо так сильно изменилось между восемьдесят шестым и девяносто четвертым годами? Именно поэтому я до сих пор сомневаюсь, один ли и тот же это человек. Я знал, что ты считаешь по-другому. Ты верила. Может быть, из-за того странного телефонного звонка. А потом ты поняла: он покинул «Хёнингклип» незадолго до того, как погибли ваши родители. Может, было и что-то другое, о чем ты мне не говоришь.

Женщина, чье обнаженное тело я видел два дня назад, лежала под простыней. Тогда она отражалась в стекле картины — она была такая совершенная, такая живая.

Я посмотрел на книгу, которую держал в руках. У нее была зеленая обложка, увеличенный снимок листа. В книге лежала закладка; я открыл ее на заложенной странице.

— Эмма, я решил почитать тебе вслух. Надеюсь, тебе понравится.

И я начал читать. Я читал описание охоты на единорога. Когда преследователь становится преследуемым.