Глава IX
Игровые площадки Нестора Бюрма
Будит меня в это субботнее утро телефонный звонок. Это Дорвиль. Совершенно растерянный, судя по голосу.
– Я хотел бы извиниться за эту ночь перед вами,– говорит он.– Я немного потерял голову. Сообщать фараонам, конечно, бесполезно – это ничего не даст. В этом отношении можете больше не волноваться за меня. Простите.
– Какие могут быть извинения. Вы еще не привыкли в отличие от меня. Вы оказались втянутым во все это случайно, из-за Алжира. Я же здесь по призванию. Я прошел всю испанскую войну, на стороне Дюррути[74], и у нас с Троцким был общий друг, которого уничтожило ГПУ.
– Ах!… Ну!… Что ж…
Эти исторические реминисценции оглушили его. Я чувствую, что он хочет что-то сказать, но не может найти слов. В конце концов, промямлив еще несколько раз «гм», он извиняется и вешает трубку. Я поступаю так же, и, поскольку выспаться в этом городе все равно невозможно, я заказываю в номер белое вино с сельтерской водой, легкий завтрак и газету. Бедный Дельма! О Дакоста напечатано еще меньше, чем о Кристин Крузэ. Трагедия безумия: «Г-н Дакоста, репатриант, в приступе сумасшествия, убил свою дочь и потом сам покончил жизнь самоубийством. Перед этим он сжег остававшиеся у него деньги». Словно басня-экспресс, мораль которой: «Туристический сезон приближается». Как раз в этот момент мне звонит несчастный Дельма, чтобы выяснить кое-что для себя. Я вожу его за нос, испытывая некоторый стыд за то, что я так с ним поступаю. Теперь мне очень хотелось бы, чтобы Элен подала хоть какие-нибудь признаки жизни. Я жду этого, лежа на кровати с трубкой во рту, а заодно ломаю голову над двумя-тремя идейками, которые вертятся у меня в голове.
Проведя час в состоянии тихого помешательства, я вынимаю из кармана купюру, найденную у шпика (это не та купюра, которую получил Дакоста). И я думаю: раз Элен не объявляется и мне нечего делать, я могу еще раз попытать счастья в Сен-Жан-де-Жаку, местечке, откуда был отправлен конверт марки «Фикс» с отметкой «СЖДЖ». Говорят, там одна галантерейщица – тетушка Ламалу или Марфалу – держит подобный товар.
Я останавливаюсь пообедать в Селльнев и около трех часов приезжаю в Сен-Жан. Я навожу справки о тетушке Ламалу – в действительности ее зовут Теналу, безмозглый дурак,– и вскорости вхожу в темную лавку. Я показываю ей конверт. Такие конверты? Да, они, кажется, лежат у нее в коробке, там, на верхней полке. Их у нее нечасто покупают. «Подождите,– говорит она,– я позову сына. В моем возрасте залезать на табуретку…» Она зовет сына, который работает на заднем дворе, плавящемся от солнца. Сын послушно прибегает. Это мой любознательный парень с дороги в Праду – тот, который следил за «Дубками» в бинокль. Он тоже меня узнает и хмурится, явно обеспокоенный. На вид он так же опасен, как новорожденный ребенок.
– Привет,– говорю я.– Меня зовут Нестор Бюрма. Я частный детектив. Я хотел бы с вами поговорить, после того как вы достанете мне конверты.
И действительно, чуть позже мы с ним говорим, стоя на пороге гаража, где относительно прохладно и пахнет бочками. Это он отослал купюру Дакоста. Он нашел ее в городе, на тротуаре на улице Бурсье; теперь она уже так не называется, Бурсье – это ее старое название.
– Я знаю. Я ее тоже знал под этим именем когда-то.
Итак, он нашел эту купюру ночью с третьего мая на четвертое, со вторника на среду, когда он возвращался с работы (он работает на вокзале, и у него скользящий график). Конечно, купюра не просто так валялась на земле, она была в конверте, который нельзя было больше использовать, так как он разорвал его, когда вскрывал. Но он его сохранил. (Позже он мне его показывает. Это конверт довольно высокого качества, с клейкими краями. На нем стоит адрес Дакоста, написанный в спешке и явно женщиной. По всей вероятности это почерк Аньес.)
– Я не ангел,– продолжает Теналу,– первой моей мыслью было забрать эти деньги себе. Но потом меня заинтересовала эта надпись – OAS. Меня, месье, эти истории с OAS очень интересовали, да и сейчас еще интересуют (как и шпионские романы). Я подумал: что все это значит? Пароль? Условный знак? Может быть, готовится какое-нибудь преступление? Несколько дней я ходил сам не свой. В конце концов в следующую субботу ради интереса я положил купюру в конверт, который я взял в лавке моей матери. Я выбрал конверт из плотной бумаги, чтобы на ощупь не было заметно, что в нем лежит банкнота, и отправил по назначению…– И поскольку он действовал совершенно открыто, то опустил конверт в почтовый ящик прямо здесь, в Сен-Жан.– А потом время от времени, когда у меня выдавались свободные минутки, я ходил наблюдать, что творится вокруг лесопилки Дакоста.
– Вы, конечно, ожидали увидеть там заговорщиков, в серых пальто, сливающихся с цветом стен, или в пятнистой форме?
– Да. Но там ничего не происходило,– говорит он, разочарованно вздыхая.– Кроме прошлой среды, когда вы меня засекли. В тот момент, когда полы вашего пиджака распахнулись и я увидел ваш револьвер… В порыве фантазии я, простите, вообразил, что вы шпик, и предпочел удрать.
– Вы с тех пор туда не возвращались?
– Один или два раза. Потом бросил. Там ничего не происходило.
– Ничего и не могло произойти,– говорю я.– Во всяком случае того, что вы имели в виду. Это не имело отношение к OAS.
– Но банкнота… Она ведь была помечена буквами OAS?
– Нет. Это было похоже на OAS, но это не было OAS. Это было просто началом фамилии предателя, и к тому же убийцы.
Я снова проезжаю через Селльнев, и там я отправляюсь на поиски хутора, который сторожили мои дедушка с бабушкой, когда я был маленьким. Это далеко, и я иду наугад. В конце концов, пройдя вдоль бесконечных виноградников, я замечаю сквозь сеть густых деревьев заброшенное владение Кастеле. Но я сбился с пути – теперь меня отделяет от него река. Правда, недалеко, справа от меня, через ленивый и ядовитый поток переброшен мост, который воскрешает у меня воспоминания детства. Это железнодорожный мост местного значения, по которому, по-видимому, поезда уже давно не ходят. Он как будто вышел из ковбойского фильма, с заржавевшими металлическими перекладинами и надежными каменными опорами. Я приветствую его, как старого знакомого, оставляю машину у насыпи и взбираюсь туда по крутой тропинке. На бездействующем мосту, перевесившись через шаткие перила, какой-то цыган, в одной рубашке, с философским видом плюет в текущую внизу реку. Он прерывает свое занятие и смотрит на меня. Этому субъекту с типично цыганскими усами уже довольно много лет. На голове у него грязная фетровая шляпа. А глаза какие-то странные, собачьи глаза. Я делаю приветственный знак рукой, но он не отвечает. Расист, конечно же, полный презрения ко всем нецыганам. Я оставляю его за интересным занятием и перехожу на другой берег.
Возможно, владение Кастеле еще и не полностью разрушено, как утверждает моя тетка (одно крыло еще держится под напором мистраля), но все это годится на слом.
Прежде чем перепрыгнуть через ограду, местами уже полностью разрушенную, я смотрю сквозь прутья решетки (створки ворот связаны ржавой цепочкой) на площадку, где я играл в детстве; на участок земли, сейчас заросший сорняками, на котором мой дедушка когда-то выращивал георгины; на колодец, самый обычный колодец, с краями, увитыми вьюнком, который в детстве казался мне огромным – широким и очень глубоким… Ну что ж, Нестор. Вот ты и вернулся в сад Петера Ибетсона… и все еще играешь в индейцев. Я перелезаю через стену, нарушив при этом послеобеденный отдых ящериц.
Окна и двери заперты на замок, но с задней стороны здания одно окно закрыто неплотно, замок взломан. Я вхожу в заброшенный дом с сырым затхлым запахом. Чиркая спичками, я обхожу несколько комнат, в которых еще сохранилась мебель, правда ветхая, негодная даже на дрова. Паркет, на котором лежит слой пыли, покоробился и жалобно поскрипывает у меня под ногами. В одной комнате нет абсолютно ничего, кроме грязного драного матраса. Здесь пыль утоптана, а дверь в коридор, прочная, с хорошим замком, высажена.
Я зажигаю трубку и выхожу на свежий воздух, где греет солнце и дует целебный ветерок. Я огибаю дом и возвращаюсь к его фасаду.
Цыган, сидевший на каменной скамейке под приморскими соснами, встает при моем приближении; он насмешливо улыбается, обнажая волчьи зубы. Похоже, он считает свою улыбку неотразимой. Он останавливается в двух шагах от меня.
– Хы,– рычит он (он больше смахивает на индейца, чем на цыгана).– Хы! Mour`ere[75], hon?… Фюить, ушла…
И он машет руками, словно собираясь взлететь. Теперь он уже откровенно веселится, но глаза у него по-прежнему грустные и добрые, как у собаки.
– Mour`ere? – спрашиваю я.– Ах, да, mour`ere… мисс, фрейлейн, сеньорита, мадемуазель?
– Да, да. Хи, хи, хи! Мадемуазель, oun росо tonto та[76]… фюить, ушла.– Он тычет в меня указательным пальцем с черным ногтем.– Ты, сумасшедший. Ты, болван. Ты, дерьмо. Грязная сволочь.
Так, значит, он все-таки говорит немного по-французски. Это уже лучше. Может быть, нам удастся поговорить.
– Нет,– говорю я.– Я не дерьмо. Amigo[77]. Я amigo сеньориты…
Я достаю из кармана фотографию Аньес и сую ему под нос.
– Да, да,– говорит он одобрительно,– хы, хы.
– Девушка и я – друзья. Сигарету, друг? – Я на всякий случай всегда таскаю с собой пачку сигарет. Я протягиваю ему их, и он берет одну.– Esgourdam'e оип росо[78], сестренка. Девушка и я…
Изрядно попотев, с пересохшим горлом, я в конце концов убеждаю его, что я не негодяй и не хочу причинить зла сеньорите. Тогда нам удается завязать полезный разговор на смеси арго и испанского, пересыпанной лангедокскими словечками. Из этого выясняется следующее.
У этого цыгана есть фургон без колес, который стоит на подступах к поселку, выстроенному в срочном порядке для его соплеменников, недалеко отсюда. Так вот, этот цыган любит бродить по ночам около заброшенных домов. Естественно, для того чтобы убедиться, что туда не забрались воры. Разгуливая таким образом несколько дней назад – точной даты он не помнит,– он услышал в этом доме стоны. Он нашел комнату, откуда раздавались стоны. Там он обнаружил молодую девушку, ту, с фотографии,– она валялась на матрасе, связанная и с кляпом во рту. Он освободил ее. Она была очень слаба и немного не в себе. От перенесенных мучений она помешалась или была близка к этому. С самыми чистыми намерениями он перенес ее в свой фургон, накормил и вылечил. Несколько дней спустя, воспользовавшись отсутствием своего спасителя, она ушла, захватив грязный плащ и пару таких же грязных матерчатых туфель. Ее поведение огорчило цыгана, но он все же радовался, что она удрала от того, кто запер ее в этом доме. С того дня, не постоянно, но когда только предоставлялась возможность, он следил за домом с моста, который уже не действует, чтобы посмеяться над мучителем девушки, когда тот обнаружит, что она исчезла. Но кроме меня, он никого не встречал.
Я думаю, однако, что этот тип, скорее всего, возвращался и, по-видимому, был удивлен, найдя клетку пустой. Но ему удалось быстро поймать птичку снова, и на этот раз он ее не пощадил. И для нее все закончилось под грудой опилок.
Я даю цыгану немного денег, в виде компенсации за плащ, и он оставляет меня одного.
Перед тем как мне в свою очередь покинуть эти места, я отправляюсь взглянуть на колодец, тот самый колодец, который когда-то внушал мне такой страх и казался одним из входов в ад. На тропинке, которая к нему ведет, около мертвого воробья суетятся муравьи, унося на себе частички сгнившего мяса к своему чудесному городку. Они выстраиваются в цепочку, старательно обходя подозрительные кусочки негашеной извести, то и дело попадающиеся в траве. Я отодвигаю тяжелую железную плиту, закрывающую отверстие колодца, и заглядываю в его сырые глубины. Воды мало. Сверху она покрыта неподвижной пленкой. Там ничего особенно не видно, но меня это не переубеждает. Я кладу крышку на место и похлопываю по ней рукой. Спи спокойно, шпик Сигари. Смотри, чтобы у тебя не спутались волосы.
Из бистро в Селльнев, где я в конце концов стал уже завсегдатаем, звоню Лоре Ламбер. Накануне я дал себе обещание раздобыть ее адрес, но потом у меня это выскочило из головы. Однако лучше поздно, чем никогда. Отвечает мне девушка из службы «Отсутствующие абоненты»:
– Г-жа Ламбер вернется не раньше понедельника.
– Спасибо. Г-жа Ламбер живет на улице Одет-Сьё, да?
– Нет, месье, вы ошибаетесь, на улице Фрер-Плате.
– Простите, пожалуйста.
Поскольку улица Фрер-Плате, когда я еду обратно в город, мне по дороге, я туда и держу путь. Особняк, в котором живет Лора, мирно дрыхнет за закрытыми ставнями. Дом заперт – абонент отсутствует… Я бросаю взгляд на почтовый ящик. Там лежит сложенный тетрадный листок без конверта. Улица пуста – я могу туда залезть. Веточкой, выдернутой из изгороди, я вытаскиваю послание, адресованное Лоре, и немедленно читаю его.
«Скотина! Гадина!»
Мне приходится выпить три мартини, чтобы прийти в себя.
После этого я возвращаюсь в гостиницу.
Там меня ждет записка от Элен, пришедшая совсем недавно. Девица по имени Мод ничего сообщить не может. Если я хочу дать какие-то дополнительные инструкции своему секретарю, я могу позвонить ей в Лурд по такому-то телефону. Я звоню.
– Вы можете возвращаться сюда,– говорю я.– У меня есть и имя, и адрес. Мод Фреваль нам больше не нужна.
Из гостиницы же я звоню капитану Шамбору и Дорвилю, который, на мое счастье, дома. Я говорю ему, что сейчас приеду.
На улице Сен-Луи я вижу За в машине с откидным верхом, на которой раньше разъезжала блондинка.
– Ничего особенного?
– Ничего. Один раз он вышел. Я пошел за ним. Он ни с кем не встречался, никуда особенно не заходил, не пытался заговорить с фараонами. Дошел до Пейру. Покормил хлебом лебедей, затем вернулся домой. Я в порядке, уже начинаю скучать.
– Не вы один. А как Раймонда?
– Порядок! Я засунул ее на утренний поезд, а потом взял напрокат этот автомобиль.
– О'кей. Я заберу с собой нашего клиента. Вы поедете за нами, так, чтобы вы были рядом, когда мне понадобитесь.
– Черт возьми, Бюрма! – восклицает Дорвиль, открывая мне дверь.– Вы выглядите очень усталым.
– Я такой и есть. Последние часы расследования всегда самые утомительные. Все это дерьмо, которое всплывает наверх…
– Последние часы? Вы хотите сказать…
– Да, дело в шляпе.
– Черт возьми, Бюрма!
Он выглядит совершенно ошалевшим. У него подкашиваются ноги, и он падает на стул.
– Черт возьми, Бюрма! Черт возьми! Мне надо выпить чего-нибудь. Вы тоже, конечно? А можно мне узнать?…
– Потом. Выпьем тоже потом. Поедемте со мной.
Он как сомнамбула идет за мной. Усаживаясь в мой «дофин», взятый напрокат, он в двадцатый раз повторяет: «Черт возьми, Бюрма!»
Остановившись на улице Дарано, бывшей Бурсье, я велю Дорвилю, все еще находящемуся в состоянии глубокого изумления, подождать меня в машине, а сам иду к магазину безделушек «Мирей». Продавщица – надушенная брюнетка в выходном костюме – собирается закрывать магазин. Узнает она меня или нет, но автоматически улыбается мне. Я спрашиваю, на месте ли хозяйка или г-н Кастеле. Кастеле отсутствует, но госпожа наверху, в своей квартире.
– Спасибо,– говорю я, забирая из ее хорошеньких ручек ключи.– Я поднимусь к ней. Вы можете идти. Я сам закрою.
Она пытается возразить, что это невозможно, что госпожа больна, что закрывать магазин должна она и т. п. Я ей нежно отвечаю, что если сейчас ей и надо что закрыть, так это ее пухленький ротик, иначе мне придется открыть свой, и ей, скорее всего, вряд ли понравится, если люди узнают, что она шлюха. Я говорю это наугад. Но меня не удивило бы, если бы девица была замешана в этом деле. Я попадаю в самую точку.
– Ах,– говорит она, побледнев,– вам известно?
– Да. Но меня это не шокирует. Я антиаболиционист.
Я не знаю, знакомо ли ей это слово. Во всяком случае, она отбывает углубить свои познания по этому вопросу в другом месте. Я засовываю ключи в карман и поднимаюсь наверх. В маленьком скромном особнячке тихо, как в могиле.
Прекрасную Мирей я обнаруживаю в гостиной, где она меня принимала в прошлый раз. Неподвижная и бледная под слоем макияжа, она полулежит в кресле, вытянув свои все еще аппетитные ножки – она похожа на сломанную марионетку. «Черт возьми, Бюрма!» – как любит говорить Дорвиль. Волосы у меня встают дыбом. Я не испытывал до сих пор потребности торопиться. Мне незачем было спешить. Он уже совершил слишком много убийств, думал я, он больше не станет убивать, в этом больше нет необходимости. Но я не учел того, как он ненавидел эту женщину.
Я наклоняюсь к Мирей и почти плачу от облегчения. Она всего лишь мертвецки пьяна – бутылка лежит, зажатая между ее ногой и ручкой кресла.
Я оставляю ее проспаться и отправляюсь осматривать дом. На третьем этаже я обнаруживаю в углу одной очень большой комнаты проектор и переносной экран. Пленок нет, но это неважно. Соседние комнаты – спальни, «спальни для друзей». В платяном шкафу спальни, которую занимает парочка, заправляющая судьбами дома, я нахожу мужские ботинки с невысоким ортопедическим каблуком. Предатель, которого видел Шамбор, действительно хромал. Благодаря тому, что один каблук выше другого, хромота теперь незаметна. В этом же шкафу, в папке для бумаг, лежит несколько фотографий девушек в вечерних платьях, среди которых копия той, что нашли в «Дубках». Это, конечно же, комплект, который предлагался членам клуба, чтобы они могли сделать выбор… Я спускаюсь на второй этаж, в кабинет, расположенный рядом с гостиной. На массивном столе лежит обычный для такого места набор вещей: бювар, несколько записных книжек, бумага, конверты с клейкими краями и все необходимые письменные принадлежности. Но телефона не видно. Тем не менее около самого пола я замечаю розетку. Аппарат спрятан в ящике. Его вынимают и подключают, когда возникает необходимость. Им может воспользоваться только хозяин. У Аньес не было такой возможности. Мне кажется, я вижу ее…
В ту ночь она нечаянно узнала секрет бывшего легионера, секрет, который снимал вину с ее отца. Из разговора между предателем и шпиком. И она была свидетелем убийства второго первым. Она в свою очередь была застигнута убийцей. Он оставил ее на короткое время одну в этой комнате. Единственной мыслью Аньес было предупредить своего отца. Но так как телефона не было, она схватила конверт, в спешке написала адрес… Если он не убьет ее сразу, если он увезет ее отсюда, она бросит его где-нибудь на землю… и будь что будет! У нее не было времени на длинное письмо. Ей нужно было только назвать имя виновного. Почему бы не воспользоваться для этого одной из банкнот, которыми расплачивались с ней в этом доме за проституцию. Возможно, она обратила внимание на дату ее выпуска… июнь 1962 года… трагическое время, с которого начались несчастья ее отца. Своей красной губной помадой – неосознанный кровавый символ – она начинает писать на банкноте имя негодяя. Звук шагов возвращающегося убийцы, видимо, заставляет ее прерваться. Быстро! Купюра кладется в конверт, конверт под платье… То, что все потом будут принимать за OAS, было на самом деле CAS[79]. Букву «т» она начала, но не успела написать.
Я возвращаюсь к Мирей. Она пришла в себя и изменила позу. Наклонившись вперед, опершись локтями на колени, она поднимает ко мне осунувшееся лицо. Сейчас ей можно дать на двадцать лет больше, чем на самом деле.
– А, здравствуй, Нестор,– говорит она.
Меня переполняет острое чувство жалости. Она для меня кое-что значила, эта женщина, когда я был подростком. И еще больше – в период моих первых сексуальных переживаний. Из-за этого я даже забываю, что мне еще надо кое-что сделать.
– Здравствуй,– говорю я.
Ты рад, что вернулся в свой родной город?
– Не особенно. Но чему быть, того не миновать. Кастеле уехал?
– А почему он должен был уехать?
– Потому что он виновен в смерти пяти человек. Вместе с вами – шести.
– Я не мертва.
– Близки к этому. Он наверняка собирается прикончить вас. Он вас ненавидит. Вы его когда-то разорили. И все, что он сделал с тех пор, хорошего или плохого, героические подвиги в легионе или подлое предательство, идет оттуда.
– Не говори глупостей. Послушай…– Она приподнимает одно бедро, достает бутылку водки, на которой она сидела, и начинает ею размахивать.– Сходи за стаканом, выпьем по рюмочке.
– Заткнитесь!…
Я вырываю у нее из рук бутылку и ставлю ее вне досягаемости.
– Вы уже достаточно выпили.
– Настоящим пьяницам всегда мало.
– Вы не настоящая пьяница. Если бы вы давно так зашибали, вы в вашем возрасте не выглядели бы так, как вы выглядите. Я имею в виду не в данный момент, а вообще. Вы стали пить недавно… с третьего числа этого месяца, скорее всего… чтобы избавиться от страха, но безуспешно. Ну, г-жа Кастеле…– Я беру ее руку, она не сопротивляется.– Как вы могли снова связаться с этим мерзавцем? Да вы что, Мирей! Вы все еще сомневаетесь? Вы что ж, его так плохо знаете? Он заработал пятьдесят миллионов, выдав людей, которые, что бы вы о них ни думали, ему доверяли. Здесь он вас втянул в эту грязную аферу с «бале роз» в надежде скомпрометировать со временем какого-нибудь простака, чтобы тот помог ему потом обменять его грязные деньги, которые лежали на нем тяжким бременем. Это делается не так быстро. Мне кажется, что ему удалось поймать на удочку директора (а может, кассира) банка «Бонфис» только совсем недавно. И в этот-то момент и появляется Сигари, поставщик литературных и художественных штучек, предназначенных для оживления ваших светских вечеров. Кастеле его убивает, так же как и Аньес. Но ту не сразу. Может быть, при виде ее молодости его охватывают сомнения. Может быть, если он не знает, что именно ей известно, он думает, что она знает только об убийстве шпика, и надеется ее в конце концов обезвредить. Как бы то ни было, но он везет ее в Селльнев, где сбрасывает в колодец труп Сигари, слегка присыпав его негашеной известью, и запирает ее в уединенном доме, связав и засунув в рот кляп. Ей удается сбежать, но он ее снова ловит. Однако остается еще ваша поставщица, парикмахерша Кристин Крузэ, которая слишком много знает…
– И ты тоже, ты слишком много знаешь,– раздается за моей спиной голос убийцы.– Не двигайся, малыш. Стой на месте.
Я застываю на месте, проклиная себя in peto[80]. У меня-то были совсем другие планы!… Убийца обходит нас и останавливается передо мной. Пистолет, который он держит в руке, выглядит не особенно привлекательно. Так же, как и он сам, что, впрочем, гораздо хуже. Он облокачивается на комод, слегка склонив голову на одно плечо. Одно плечо выше другого, как и говорил Шамбор.
– Встань,– говорит он медленно.– Забери у него пушку, Мирей, и дай ее мне. А потом закрой окно. Побудем в тесном домашнем кругу.
– Я не знаю, на что ты надеешься,– говорю я.– За мной следят мои люди, которые начнут волноваться, если я не выйду отсюда.
Мои слова вызывают у него взрыв хохота. Он даже икает.
– А, да ты шутник, да? Его люди? Не беспокойся о своих людях…– Он хмурится.– В конце концов, ты не такой уж умник.
– Я совсем не умник. Те, кто считает себя умником,– а похоже, что в этом городе таких навалом,– вызывают у меня смех.
– Ну что ж, смейся! Мирей, ты собираешься делать то, что я тебе велел?!
Она встает, забирает у меня пушку и относит Кастеле. Тот кладет ее в карман. Нетвердой походкой Мирей идет закрывать окно. Глухой шум, доносившийся из города, сменяется гнетущей тишиной. И в этой тишине из-за двери слышится звук шагов.
– Сюда,– кричит Кастеле,– входи, приятель.
Дверь открывается, впуская Дорвиля, слепого, толстяка Андре, еще одного алжирца, по виду типичного кетчиста. Убийца их явно не ждал. Он вздрагивает от неожиданности. Я бросаюсь на него со сверхзвуковой скоростью… И пять минут спустя он уже валяется в кресле с ногами и руками, связанными подвязками для чулок, которые этот шутник Андре принес из лавки.
– Мы не знали как следует, что нам делать,– объясняет мне Шамбор.– Как было условлено, мы ждали ваших указаний в том бистро. Поскольку вы не появлялись, мы на всякий случай решили узнать, в чем дело. На тротуаре перед домом мы встретили г-на Дорвиля.
– Я тоже беспокоился,– говорит Дорвиль.
В этот момент Мирей, забившаяся в угол, начинает истерично смеяться. Ее неприятный смех похож на завывание. Она производит не меньше шума, чем автоматная очередь. Это выводит из себя Кастеле.
– Заставьте ее заткнуться, эту шлюху! – орет он в свою очередь.
Дав ей несколько оплеух, я заставляю ее замолчать – не из желания послушаться этого негалантного прохвоста, а потому, что боюсь, что она поднимет на ноги весь квартал. Она продолжает смеяться, но уже беззвучно. Я протягиваю ей бутылку водки, и она опустошает ее прямо из горлышка. Это ее успокаивает.
– Может быть, сходить за остальными?-спрашивает Шамбор.
– Да. А я пойду за своим коллегой.
Мы с Андре спускаемся.
– Я надеюсь, вы знаете, что делаете, да?– говорит денщик.
– Не беспокойтесь, отвечаю я, улыбаясь.
Некоторое время спустя в гостиной собирается военный совет. Мирей отсутствует: За, большой специалист по уходу за дамочками, уложил ее в постель, напичкав снотворными.
– Господа,– говорю я,– позвольте представить вам Кастеле, или Блуа, если угодно. Это, впрочем, одно и то же. Блуа – это маленький замок… Кастеле[81]… Одно время я считал, что Блуа обозначает другой замок, но, как говорится, ошибка была совершенно законной. Этот Блуа и есть тот предатель, которого вы ищете и которого капитан видел в коридорах жандармерии. Он хромает, и одно плечо у него выше другого, а очки, которые он теперь носит, всего лишь маскировка, в них вставлены простые стекла.
Я рассказываю, что произошло с того момента, как шпик Сигари его узнал.
Идиоты, взрывается Кастеле, когда я кончаю рассказывать. Я знал этого Бюрма совсем ребенком, он уже тогда врал как сивый мерин. Смотрите, чтобы он не завел вас слишком далеко своим неумелым детективным романом. То, что он говорит,– сплошной бред, у него полно пропусков и темных мест.
– Мне,– вмешивается алжирец, выглядящий очень выразительно, типичный школьный учитель,– мне плевать на темные места. Темные места есть в любом рассуждении. Вот, например, я, который вас немного знал там, Кастеле… и вы меня знаете, хотя и не подаете виду, с тех пор как мы здесь… Я знаю, и вам это известно, что вы входили в одну группу… о, вы, конечно, не занимали особых постов, но в конце концов… Вот поэтому я и не понимаю, как вам удалось узнать дату и место той встречи…
– Это, скорее, очко в мою пользу, разве нет?
– Не спорю. Или другой неясный момент. Я говорил уже, что я знал вас там и никогда раньше не замечал, что вы хромаете или что у вас одно плечо выше другого. Темное место. Капитан заметил эти особенности, когда он вас увидел, потому что его внимание было обострено.
– Я никогда не был на вилле «Джемиля»,– гремит Кастеле.
– Это еще надо доказать. И это будет трудно. Как, впрочем, и обратное. Но я возвращаюсь к темным местам. Темные места или не темные, но то, в чем вас обвиняет этот сыщик,– очень серьезно; маловероятно, что он говорит необдуманно, по-видимому, совесть у вас действительно нечиста. Лично мне,– заканчивает этот парень с еще более важным видом,– все представляется достаточно ясным.
– Тем более,– говорю я,– раз г-н Блуа пытается нас убедить, что он никогда не был на вилле «Джемиля». Однако никто, если я не ошибаюсь, не произносил этого названия. Как оно пришло вам в голову?
– Вилла тайной полиции и вилла «Джемиля» – это одно и то же,– возражает тот.
– Да, но существовала не одна «Джемиля». Были «Раджа», «Хуффа» и другие. Эти упоминались в печати, а «Джемиля» нет. Я лично никогда раньше о ней не слышал. Вот уж действительно угораздило вас выбрать в качестве примера виллу «Джемиля».
– Пошел ты! – ругается Кастеле.
Слепой стучит своей тростью по паркету.
– Вопрос ясен,– говорит он.
Атмосфера накалена. Гнетущее молчание прерывает кетчист.
– Можно мне сказать несколько слов по поводу этих неясных моментов? – спрашивает он слащавым голосом, не внушающим доверия.– Спасибо. Единственный неясный пункт, который меня интересует,– это где деньги. Они нам нужны.
Я предлагаю дождаться ночи и отправиться в какое-нибудь подходящее место – например, в имение Кастеле,– чтобы обсудить это неясное обстоятельство.
Все выражают согласие. Даже Кастеле. Он следует политике г-жи Дюбарри: «Еще одну минуту, г-н палач!»
Мы подходим к дому по единственной знакомой мне дороге, поскольку я воспользовался ею днем, то есть по той, которая ведет через мост. Я и не пытался вспомнить (это было бы бесполезно), как туда добирались обычно, а Кастеле мы решили не задавать никаких вопросов из опасения, что он нас надует. Впрочем, эта дорога оказалась не хуже. Сразу же после того, как мы проехали поселок и свернули с общегосударственной дороги, перед нами открылось безлюдное пространство.
Мы оставляем машины внизу, у насыпи старой железной дороги, и карабкаемся на мост. Под нашими ногами качающиеся железные пластины издают гулкий звук.
Вместе с Кастеле, которого мы конвоируем, нас восемь человек. Кастеле, с наброшенным на плечи плащом, чтобы не было видно связанных рук, идет между Дорвилем и кетчистом. Затем идут алжирец, похожий на школьного учителя, и Шамбор. Почва неровная, и Шамбор, несмотря на то что его ведет Андре, то и дело спотыкается. Я шагаю впереди всех, сбоку от меня идет еще один товарищ капитана. За я оставил около Мирей, чтобы быть готовым ко всяким случайностям.
Вокруг заброшенного дома все спокойно. В полной тишине слышны лишь стрекочущие звуки сверчков и других представителей южной фауны. Время от времени в эту музыку вливается грустная песня совы. Тихо журчит вода в реке. Под звездным пологом ночи верхушки сосен раскачиваются с легким шелестом. Дует теплый ветерок. Со стороны разрушенной части дома поднимается летучая мышь, неуклюже преследующая жирных мошек. Луна освещает колодец и оставшиеся на краю следы от проползшей улитки.
– Ну, – говорит кетчист своим слащавым, не внушающим доверия голосом, с удовлетворением оглядываясь вокруг, – классно! Вы говорите, что шпик в этом колодце, г-н Бюрма? Бедный парень. Он там, наверное, умирает со скуки. Ну… ладно. Я предлагаю пойти в сарай, чтобы обсудить это знаменитое темное место. Я взял большой фонарь в машине,– он достает его и включает,– хотя для того, что я собираюсь сделать, он, возможно, не очень нужен.
– Что вы затеваете, Адриан?– сухо спрашивает Шамбор.
– Войдем внутрь, и я вам объясню.
Да, этот тип много о себе возомнил. Мы входим. У меня нет лампы, но, предвидя предстоящее заседание, я перерыл дом на улице Дарано и нашел целый склад восхитительных цветных свечек, которые, по-видимому, там использовались во время галантных праздников. Я зажигаю их и ставлю на колченогий столик. На грязных стенах с рваными обоями шевелятся фантастические тени. Мне кажется, что на лице Кастеле промелькнула улыбка.
– Вот,– говорит кетчист, доставая еще какой-то предмет из-под своей куртки. Штуковина, которую он вынимает на этот раз, отличается от пушки только отсутствием колес.– Вот. Нас здесь две неравные группы. За осуществление моего плана, конечно, меньшинство. Но поскольку случилось так, что я не демократ, я могу обойтись без большинства.
– К какой группе вы причисляете меня, Адриан? – спрашивает слепой.
– Вы, г-н капитан, среди противников смертной казни, если вы понимаете, что я имею в виду. Я думаю, что Андре последует вашему примеру. Г-н Нестор Бюрма тоже. В качестве внештатного сотрудника французского правосудия. Я не знаю, что думает г-н Дорвиль, но эти г-да – он показывает на двух оставшихся парней, они согласны со мной. Мне этого достаточно.
– Вы собираетесь сделать глупость,– говорю я.– Если вы убьете этого человека, у вас будут ужасные неприятности и ни копейки из его припрятанных денег.
– Месье, я действую только из высоких побуждений. Я презираю деньги, и мне жалко шпика, который мокнет в воде. Я собираюсь отправить к нему г-на Кастеле. Снова вместе, как там, в Алжире.
Я опрокидываю стол прямо на него. Свечи разлетаются, как падающие звезды. В наступавшей темноте, разойдясь не на шутку, парень нажимает на курок. Выстрел оглушает нас, но никто не кричит. Счастье еще, что в таком маленьком пространстве, где столько людей, никого не задело.
Среди разных возгласов и восклицаний вдруг слышится шум, напоминающий звук закрывающейся двери, и звук шагов убегающего человека. Кастеле, воспользовавшись суматохой, сбежал. Вот так заканчивается этот цирковой номер. Мы выбегаем наружу, но слишком поздно – он исчез в ночи. Кетчист разражается потоком ругательств, орет, что он сядет в машину и объездит все дыры и захолустья и т. п., но он его поймает.
– Не глупи больше,– говорю я,– он не уйдет далеко. У него нет денег при себе или если есть, то совсем немного. Если он пойдет за деньгами домой, то он наткнется на моего помощника. А тогда… Но если даже случится худшее, завтра за ним будет охотиться уже вся полиция. Так как, хотим мы этого или нет, теперь мне придется объясняться с комиссаром Вайо. А пока давайте немного приберемся внутри. Фараоны наверняка захотят осмотреть место происшествия. Ни к чему давать им дополнительный повод для размышлений[82].
Мы возвращаемся, чтобы навести порядок при свете вновь зажженных свечей. Гильзу и пулю мы забираем себе.
– Все-таки, г-н Бюрма,– говорит кетчист, суетясь,– это отчасти из-за вас он удрал. Если бы вы не опрокинули стол…
– …вы бы убили Кастеле, вас судил бы суд присяжных, и это вышло бы боком для ваших соотечественников. А теперь, когда мы представим доказательства, судить будут его.
– А неясные моменты? – усмехается он.– Неважно! Он, однако, смелый мужик: убежать со связанными руками!
– Посмотрите-ка, что Дорвиль только что поднял с земли,– говорю я, показывая на то, что оставалось от подвязок, стягивавших запястья Кастеле, и что теперь находится в руках у Дорвиля.– Ему удалось их разрезать.
– Скотина! У него с собой был перочинный ножик!
– Ах так?…
Он очень уморительный, этот малый, когда у него нет в руках пушки.
– Перочинный нож! Как бы он вытащил его из кармана со связанными руками? Нет, ему его сунули между пальцами, после того как набросили на плечи плащ. Вот как это было! И пока мы шли, он потихоньку перерезал ножом подвязки. А вы были одним из его охранников.
– Эге! Я был не один!
– И это очень досадно для вас, да, Дорвиль?
Я прыгаю на него и бросаю его на землю.