Глава 9

Луна казалась шаром молочно-белого стекла, который то и дело выныривал в просветы между деревьями. Я ехала по улицам своего района. Было удивительно тихо.

На дороге трепетали тени от густой листвы, испещренный слюдой тротуар поблескивал в свете фар машины. Воздух был чистый и теплый — хотелось открыть все окна или пересесть в автомобиль с откидным верхом. Я же, наоборот, заблокировала двери изнутри, закупорила окна и включила кондиционер.

Да, прежде я бы назвала такой вечер волшебным, чудесным и еще бог знает каким, но сейчас именно тепло, которое я всегда любила, заставляло меня напрягаться и нервничать.

Картины прошедшего дня стояли у меня перед глазами, как эта вот луна, и были не менее яркими. Они преследовали меня, не отпускали. Я снова видела скромные домики в разных районах города. Как, по какому принципу преступник выбирает жертвы? Явно выбор его не случаен — в этом я не сомневалась. Должна же быть какая-то закономерность! Из головы у меня не шли «блестки», что мы обнаруживали на телах всех женщин. У меня не было никаких доказательств, но я верила, что «блестки» и есть то самое недостающее звено, связывающее маньяка с его жертвами.

Но на этой уверенности моя интуиция и застопорилась. Я попыталась развить мысль насчет «блесток», однако в голове точно заклинило. Являлись ли «блестки» той самой ниточкой, что должна была привести нас в логово преступника? Может быть, маньяк имел дело с «блестками» на работе или на отдыхе — и именно на работе или на отдыхе он вступал в контакт с женщинами, которых затем убивал? Или, что еще более странно, «блестки» были как-то связаны только с жертвами?

Возможно, «блестки» имелись в домах убитых женщин, или у них на работе, или на них самих. Например, женщины покупали у маньяка нечто содержащее «блестки». Одному Богу известно, что это за дрянь. Не можем же мы отсылать на экспертизу буквально все, что человек держит в доме, или в офисе, или еще где-нибудь — в ресторане или в спортзале, — тем более мы сами не знаем, что ищем.

Я повернула на свою улицу.

Не успела я припарковаться, как Берта открыла входную дверь. Она стояла на освещенном крыльце — руки в боки, сумочка болтается на запястье. Это означало, что она уже на низком старте. Даже думать не хотелось о том, как вела себя Люси.

— Ну? — спросила я, поднимаясь на крыльцо.

Берта покачала головой:

— Просто кошмар, доктор Кей. Этот ребенок меня в гроб вгонит. Не пойму, какой бес в нее вселился. Сил моих больше нет!

Вот я и приблизилась к изодранному краю изношенного дня. Люси, видимо, сегодня превзошла себя. По большому счету это была моя вина. Я не занималась племянницей. Уделяй я девочке больше внимания в определенный период, сейчас проблем было бы меньше.

Я не привыкла обращаться с детьми так же прямолинейно и резко, как со взрослыми, и поэтому не спросила Люси — даже обиняком — о взломе компьютера. Вместо этого в понедельник вечером, когда Билл ушел, я отключила модем, связывавший компьютер с офисом, и унесла его к себе в спальню.

Я думала, Люси решит — если, конечно, вообще заметит отсутствие модема, — что я либо взяла его в офис, либо отдала в ремонт. Вчера вечером она про модем не спросила, но казалась подавленной: я то и дело ловила на себе взгляд девочки, полный боли, — она украдкой смотрела на меня, а не на экран телевизора, хотя я специально для нее поставила фильм.

Мои действия казались совершенно логичными. Если была малейшая вероятность того, что именно Люси взломала компьютер в офисе, то, убрав модем, я лишу ее возможности вновь проникнуть в базу данных, но при этом избегну прямых обвинений и не спровоцирую скандал, который испортит нам обеим впечатление от общения. Если же проникновения в базу данных будут повторяться, это послужит доказательством невиновности Люси — не исключено, что вопрос встанет именно так.

Единственное, что я знаю наверняка: логика и здравый смысл управляют человеческими отношениями не более успешно, чем ссоры удобряют мои любимые розы. Я понимаю, что поиски убежища за стеной интеллекта и рассудка — всего лишь эгоистичная попытка самосохранения за счет благополучия других.

То, что я сделала с модемом, было настолько умно, что оказалось несусветной глупостью.

Мне вспомнилось детство. Как же я ненавидела игры, в которые играла со мной мама! Она садилась на краешек моей кровати и отвечала на вопросы о папе. То у него обнаружили «жучок» — нечто, что «попадает в кровь» и слишком часто вызывает рецидивы болезни. То он выгонял «одного цветного дядьку» или «кубинца», забравшегося в нашу бакалейную лавку. Или «папа много работает и очень устает, Кей». Все это была неправда.

Мой отец страдал хронической лимфатической лейкемией. Диагноз поставили, когда я еще и в школу не ходила. Мне было уже двенадцать, когда у отца наступило резкое ухудшение здоровья — лимфоцитоз нулевой стадии превратился в анемию третьей стадии. Лишь тогда мне сказали, что папа умирает.

Мы лжем детям, даже если сами в их возрасте уже способны были отличить правду от лжи. Не знаю, почему так происходит. Не знаю, почему я так поступила с Люси — умной не по годам девочкой.

В половине девятого мы с Люси сидели за столом на кухне. Девочка передвигала по столу стакан с молочным коктейлем, я пила скотч — после такого дня он был мне просто необходим. Перемена в поведении Люси меня раздражала — я начинала терять терпение.

Девочка стала подозрительно равнодушной; все ее капризы, все недовольство моим постоянным отсутствием куда-то делись. Я безуспешно пыталась расшевелить племянницу, но даже сообщение, что с минуты на минуту приедет Билл, чтобы пожелать ей спокойной ночи, вызвало лишь слабые проблески интереса. Люси сидела молча, избегая смотреть мне в глаза.

— Ты выглядишь совсем больной, — наконец буркнула девочка.

— Откуда ты знаешь? С тех пор как я переступила порог, ты на меня и не взглянула.

— Знаю, потому что с того момента ничего не изменилось.

— Я не больна, Люси, я просто очень устала.

— А вот мама, когда устает, больной не кажется, — произнесла Люси, почти обвиняя меня. — Она выглядит больной, только когда поругается с Ральфом. Ненавижу Ральфа. Он дебил. Когда он приходит, я заставляю его разгадывать кроссворды только потому, что знаю: он не умеет. Полный урод.

Я не отчитала Люси за грубость, я вообще ни слова не сказала. Люси настойчиво продолжала:

— Ты что, поругалась с Ральфом?

— Не знаю никакого Ральфа.

— А, понятно. — Люси нахмурилась. — На тебя злится мистер Больц.

— Не думаю.

— Злится, злится. Из-за меня…

— Люси, что за чушь? Ты очень понравилась Биллу.

— Ага, как же! Он бесится, потому что не может заняться этим, пока я у тебя гощу!

— Люси… — произнесла я тоном, не предвещавшим, по моим представлениям, ничего хорошего.

— Так оно и есть! Ха! Он бесится, потому что не может снять штаны.

— Люси, — строго сказала я, — замолчи сию же минуту.

Девочка наконец посмотрела мне в глаза, и я испугалась — до того они были злые.

— Видишь, я все знаю! — усмехнулась Люси. — Тебе досадно, что я здесь, потому что я тебе мешаю. Не будь меня, Биллу не приходилось бы уезжать на ночь. А мне по фигу! Трахайтесь сколько влезет. Мама — та все время спит со своими дружками, а мне и дела нет!

— Я не твоя мама!

Нижняя губка у Люси задрожала, точно я дала ей пощечину.

— Я и не говорила, что ты моя мама! И хорошо, что ты мне не мать! Ненавижу тебя!

Мы обе замерли.

Я была в шоке. Никто никогда не говорил, что ненавидит меня — даже если так оно и было.

— Люси. — Я запнулась. Свело желудок, меня затошнило. — Я не это хотела сказать. Я имела в виду, что я не такая, как твоя мама. Понимаешь? Мы с ней очень разные, всегда были очень разные. Но это не значит, что я тебя не люблю.

Люси не отвечала.

— Я знаю, что на самом деле ты не ненавидишь меня.

Люси продолжала играть в молчанку.

Я поднялась, чтобы налить еще скотча. Конечно, Люси не могла меня ненавидеть. Дети часто говорят такие вещи, на самом деле не имея в виду ничего подобного. Я попыталась вспомнить себя в десять лет. Я никогда не заявляла маме, что ненавижу ее. Думаю, втайне я действительно ненавидела мать, по крайней мере когда была маленькой, из-за того, что она мне лгала, из-за того, что, потеряв отца, я и ее потеряла. Болезнь и медленное умирание отца измучили маму не меньше, чем его самого. На нас с Дороти тепла не осталось.

Я солгала Люси. Я тоже измучилась, но мне не давали покоя не умирающие, а мертвые. Каждый день я боролась за справедливость. Только что значит справедливость для живой девочки, которая не чувствует себя любимой? О Господи. Люси меня не ненавидела, хотя могла бы я ее винить, если бы ее слова оказались правдой? Вернувшись за стол, я начала издалека.

— Думаю, я кажусь обеспокоенной потому, что у меня действительно крупные неприятности. Видишь ли, кто-то взломал компьютер у меня в офисе.

Люси молча слушала.

Я глотнула скотча.

— Я не уверена, что этот человек узнал что-то важное, и все же если бы я могла объяснить, почему он вообще смог влезть в базу данных, у меня бы гора с плеч свалилась.

Люси по-прежнему молчала.

Я продолжала уже с намеком:

— Если я не выясню, как это произошло, у меня будут большие проблемы.

— Почему у тебя будут проблемы?

— Потому что, — мягко объяснила я, — информация, что хранится у меня в компьютере, секретная и важные люди, которые управляют нашим городом, да и штатом, очень обеспокоены тем, что эта информация каким-то образом попала в газеты. Кое-кто думает, что журналисты получили сведения из моего офисного компьютера.

— Да?

— Если, например, журналист как-то проник в базу данных…

— А о чем там было написано?

— О последних убийствах.

— О той тете, что работала доктором?

Я кивнула.

Мы помолчали.

Затем Люси мрачно спросила:

— Тетя Кей, ты поэтому спрятала модем? Ты подумала, что я сделала что-то плохое?

— Нет, Люси, я так не подумала. Если ты и вошла в мой офисный компьютер, ты ведь не хотела ничего плохого. Не могу же я обвинять тебя за любопытство…

Люси подняла на меня глаза, полные слез.

— Ты спрятала модем, потому что больше мне не доверяешь?

И как прикажете отвечать? Солгать я не могла, а сказать правду значило согласиться, что я не доверяю племяннице.

Люси отодвинула молочный коктейль и сидела неподвижно, кусая нижнюю губку и уставившись в стол.

— Я действительно убрала модем, потому что решила, что это ты влезла в базу данных, — призналась я. — Зря я это сделала. Нужно было просто спросить тебя, Люси. Но наверное, я поступила так потому, что мне было больно. Мне было больно думать, что ты разрушила наше взаимное доверие.

Люси посмотрела на меня долгим взглядом. Когда она заговорила, мне показалось, что она очень довольна, почти счастлива.

— Ты хочешь сказать, что, когда я поступаю дурно, тебе бывает больно?

Кажется, мои слова вселили в девочку уверенность в своей силе — а именно этой уверенности ей так не хватало.

— Да. Потому что я тебя очень люблю, Люси, — ответила я. Кажется, я никогда раньше так прямо не говорила племяннице о своих чувствах. — Я не хотела сделать тебе больно — так же как и ты не хотела сделать больно мне. Прости меня.

— Мирись-мирись-мирись-и-больше-не-дерись…

Ложечка звякнула о край стакана — Люси снова взялась за коктейль. Она радостно провозгласила:

— Я знала, что ты спрятала модем. От меня, тетя Кей, не спрячешь! Я видела модем у тебя в спальне — заглянула, пока Берта готовила ленч. Он лежит на полке, как раз рядом с твоим револьвером тридцать восьмого калибра.

— Откуда ты знаешь, что тридцать восьмого? — ляпнула я (конечно, нужно было сказать что-нибудь другое).

— Энди, что был до Ральфа, носил такой на ремне, вот здесь, — пояснила Люси, указывая на попу. — У Энди ломбард, вот он и ходит с револьвером. Он мне его показывал и позволял пострелять. Вынет все пули и дает, чтоб я стреляла в телевизор. Бах! Бах! Классно! Бах! Бах! — повторяла Люси, нажимая на ручку холодильника, как на курок. — Энди нравился мне больше Ральфа, но, по-моему, маме он надоел.

На следующий день я должна была отправить Люси домой. Так вот с какими познаниями девочка уедет к матери! Я принялась читать ей лекции об огнестрельном оружии, повторяя страшилки о не в меру любопытных детях, игравших с пистолетами. Вдруг зазвонил телефон.

— Да, забыла сказать, — встрепенулась Люси. — Пока тебя не было, бабушка звонила. Целых два раза.

Нет, только не это. Мама умудрялась даже за самым бодрым голосом обнаружить тревогу или грусть, снедающие меня в тот или иной момент, и, раз обнаружив, не успокаивалась, пока не выясняла их причину.

— Ты чем-то огорчена. — Мама успела уже дважды сообщить мне эту новость.

— Я просто устала, — автоматически ответила я.

Я так и видела маму: сидит в кровати, обложившись подушками, перед телевизором — только звук убавила на время разговора. Цвет волос и глаз я унаследовала от отца; у мамы волосы темные — сейчас, конечно, уже седые. Они мягко обрамляют ее круглое полное лицо. Темно-карие глаза кажутся еще больше за толстыми очками.

— И неудивительно — ты только и делаешь, что работаешь, Кей. Что там у вас в Ричмонде творится — просто ужас! Я читала во вчерашнем «Геральде». Неслыханно! Я бы и не знала, да сегодня заскочила миссис Мартинес и принесла мне журнал. Я-то больше не выписываю воскресные издания — там одни купоны да реклама. Делать мне больше нечего — читать всю эту ерунду. А миссис Мартинес пришла, потому что в журнале было твое фото.

Я вздохнула.

— Я бы тебя и не узнала, если б не подпись. Фотография неудачная. Конечно, ведь было темно. Кей, почему ты не надела шляпу? Дождь, сыро, промозгло — а ты без головного убора. Куда это годится? Я тебе столько шляпок связала! Почему бы не надеть шляпу, которую мама сделала своими руками? Ты заработаешь воспаление легких!..

— Мама…

Она гнула свое.

— Мама!

Господи, да что за день сегодня! Будь я хоть Мэгги Тэтчер, мама все равно обращалась бы со мной как с пятилетним ребенком, у которого не хватает ума не выходить на улицу в дождь.

Следующим номером шли вопросы о том, как я питаюсь и достаточно ли сплю.

Тут я решила атаковать.

— Как дела у Дороти?

Мама на миг замолчала.

— Кстати, о Дороти. Из-за нее-то я и звоню.

Мама взяла тоном выше — новость того стоила. Дороти, оказывается, улетела в Неваду, чтобы… выйти замуж. Я осела на стул.

— Почему в Неваду? — задала я идиотский вопрос.

— Спроси чего полегче! Спроси, например, почему твоя единственная сестра встречается с каким-то типом, который занимается книгами и с которым она раньше только по телефону разговаривала, и ни с того ни с сего звонит мне из аэропорта и сообщает, что летит в Неваду, чтоб выйти замуж. Спроси, как моя дочь могла выкинуть такой фортель! Ты всегда считала, что у Дороти макароны вместо мозгов…

— А чем конкретно занимается этот тип? — Я бросила взгляд на Люси — девочка смотрела на меня округлившимися глазами.

— Не знаю. Дороти вроде говорила, что он художник. Думаю, он иллюстрирует ее книги. На днях он приезжал в Майами на какую-то конференцию, встретился с Дороти, чтобы обсудить ее книгу, или что-то в этом роде. Я не разбираюсь. Его зовут Джейкоб Блэнк. Еврей, конечно. Я сама догадалась — Дороти разве скажет! Зачем говорить матери, что собираешься замуж за еврея, который тебе в отцы годится, которого мать в глаза не видела и который за гроши рисует картинки для детских книжек?!

Что я могла сказать?

Нечего было и думать отсылать Люси к Дороти сейчас, когда у той в разгаре очередной роман. Маме и раньше приходилось оставлять девочку у себя на больший срок, чем планировалось — когда моя сестрица уезжала на какую-нибудь встречу с издателем, или в деловую поездку, или на презентацию очередной книги, — эти мероприятия всегда длились подозрительно долго. Люси жила у бабушки, пока блудная писательница не вспоминала о том, что у нее есть дочь, и не забирала девочку домой. Мы привыкли квалифицировать такие провалы в памяти как вопиющую безответственность. Возможно, даже Люси так считала. Но бежать в Неваду, чтобы выйти замуж? Видит Бог, это уже переходит все границы.

— А она не сказала, когда вернется? — спросила я, понизив голос и повернувшись к Люси спиной.

— Зачем? — снова вскинулась мама. — Зачем сообщать об этом мне? Кто я такая — подумаешь, мать! Кей, скажи мне, как она могла во второй раз такое сотворить? Он ей в отцы годится! Армандо тоже был вдвое старше, и вот результат — упал замертво у бассейна, когда Люси еще и на велосипеде кататься не умела…

Несколько минут ушло на то, чтобы как-то успокоить маму. Повесив наконец трубку, я поняла, что мне предстоит еще более трудная задача.

Как я сообщу обо всем Люси? «Детка, твоя мама ненадолго уехала из Майами. Она только выйдет замуж за мистера Блэнка, который рисует картинки к ее книжкам…»

Люси сидела неподвижно, как изваяние. Я распростерла для нее объятия со словами:

— Они сейчас в Неваде…

Люси вскочила, зацепив стул — он с грохотом упал, — и, увернувшись от меня, побежала в свою комнату.

Так поступить с родной дочерью! Этого я никогда не прощу Дороти, пусть не надеется! Такое не прощают. С нас и ее первого замужества хватило. Дороти было всего восемнадцать. Мы ее предупреждали. Мы приводили самые убедительные аргументы. Армандо едва говорил по-английски, по возрасту годился невесте в отцы. И его здоровье, и «мерседес», и золотой «Ролекс», и роскошные апартаменты с видом на море — все внушало нам подозрения. Армандо появился бог знает откуда, шиковал неизвестно на какие средства — таких типчиков в Майами полно.

Паршивка Дороти! Знала же, что я работаю как проклятая! Знала, что я и так сомневалась, стоит ли Люси приезжать, ввиду последних убийств! Но поездка была запланирована, и Дороти употребила все природное обаяние, чтобы убедить меня не отказываться от визита племянницы.

«Кей, если Люси будет тебе мешать, просто отошли ее обратно. Можно все переиграть, — сладко пела моя сестрица. — Сама знаешь — Люси так ждет этой поездки. Только о тебе и говорит. Она тебя просто обожает. Ты ее кумир. Никогда не видела, чтобы ребенок кем-то так восхищался!»

Люси сидела на краешке кровати, не шевелясь и уставившись в пол.

— Хорошо бы самолет разбился — вот и все, что сказала девочка, пока я помогала ей надеть пижаму.

— Ты ведь на самом деле так не думаешь, — произнесла я, расправляя вышитый маргаритками воротничок. — Побудешь у меня подольше. Это же здорово!

Люси зажмурилась и отвернулась к стене.

Я осеклась. Где найти слова, которые могли бы утешить Люси? Я села на край кровати и некоторое время беспомощно смотрела на девочку. Потом осторожно придвинулась и принялась гладить ее по спине. Кажется, подействовало — постепенно дыхание Люси стало ровным, как у спящей. Я поцеловала девочку в макушку и тихо закрыла дверь.

Входя в кухню, я услышала у дома машину Билла.

Я успела открыть дверь прежде, чем он позвонил.

— Люси спит, — прошептала я.

— Какая жалость, — игриво прошептал он в ответ. — Действительно, кто такой дядя Билл, чтобы его дожидаться?

Он внезапно замолчал, поймав мой испуганный взгляд. Я смотрела на дорогу. Фары выхватили из мрака поворот и тут же погасли, а невидимая машина внезапно остановилась. Потом дала задний ход. Громко работал двигатель.

Автомобиль развернулся — из-под колес полетели камешки и гравий — и на полной скорости скрылся.

— Ты кого-то ждешь? — спросил Билл, вглядываясь в темноту.

Я отрицательно покачала головой.

Билл украдкой бросил взгляд на часы и подтолкнул меня в дом.