3

Трубы заголосили, застучали.

Струйка плюнула на фаянс, стеклянным червем поползла по ромбам света из окна, высоко вмурованного в бетон. Он отложил орхидею в соседнюю раковину и стал энергично тереть кисти, и запястья, и предплечья, потом наклонился попить. Помылся еще, пока не отогрелся мочевой пузырь.

Отлил в сток на полу. Хлипкая решетка дребезжала под его струей.

Намочил кулаки и побуравил ими под мышками. Снова и снова отирал шею. Набрал воды в горсть, плеснул в лицо, набрал еще. Весь сбрызнут крошками коры, от шеи до плеч. Он смахивал их, тер их, смывал. (Штаны и жилет валялись поперек другой раковины.) Задрал ногу в раковину. Между связками потекла вода. Он потер; фаянс исполосовали чернота и серость. Старательно, с покалыванием в пальцах, он смыл всю грязь, кроме той, что навеки впитали мозоли. Намочил и растер ноги до бедер, потом взялся за другую ступню. Мокрыми руками помял гениталии, и от холодной воды они съежились.

Один раз струйка иссякла.

Спустя минуту трубы заголосили опять. Снова потекла струйка, чуть посильнее.

Вода собиралась в волосах под яйцами, сочилась по ногам. Он руками огладил голову. Волосы сальные. Ребром ладони он с плеч, ног и боков соскреб воды сколько мог. Слякотная лужа на полу дотянулась до стока: плюм-плюм, плюм-плюм, плюм-плюм.

Где-то в кабинках кто-то закашлялся.

Мучительные омовения растворили все вербальные мысли. Однако мозг был перенасыщен мыслительным материалом. Кашель – он повторился, за ним последовала прочистка горла – вылепил мысль.

Человек старый и больной?

Левой штаниной Шкедт промокнул досуха пах, живот и спину. Оделся, прицепил на пояс орхидею, даже вышел наружу и походил, высушивая ноги. Надел сандалию, зашел обратно – заметил, как насвинячил, – и обогнул стенку, огораживающую унитазы.

Парень был не стар, но на вид явно болен.

Завернутые внутрь ковбойские сапоги лежали на боку. Одна отставшая подошва обнажала пальцы – заскорузлые, как у Шкедта до помывки. Сидит на унитазе, головой привалился к пустому держателю для бумаги, на лицо свесились слипшиеся волосы, голые ребра и сморщенный живот обмотаны цепями – в том числе со сферическим проектором светощита.

– Ты тут как? – спросил Шкедт. – Ты, по-моему…

– Ынннн… – Белый скорпион шевельнул головой и, хотя обеими ногами уперся в пол, закачался, как пьяный велосипедист на канате. – Не. Не, я не болею… – Из трясущегося хайра вылез длинный нос. Рядом лиловым веком захлопал покрасневший глаз. – Ты… ты кто?

– А ты кто? – парировал Шкедт.

– Перец. Я Перец. Я не болею. – Он снова прислонился головой к держателю. – Мне просто паршиво что-то.

Шкедта булавочно кольнула печаль; кроме того, подмывало засмеяться.

– Что с тобой?

Перец резко отбросил волосы с глаз и почти перестал трястись.

– Ты с кем ходишь?

Шкедт нахмурился.

– Ты же скорпион? – Перец взмахнул рукой; ногти – графитовые шипы. – Ты с Леди Дракон ходишь, небось.

– Я не хожу, – сказал Шкедт. – Ни с кем.

Перец сощурился:

– Я раньше у Кошмара в гнезде был. – Прищур стал любопытным. – А ты теперь с Леди Дракон? Как, говоришь, тебя зовут?

Поддавшись нелепому порыву, Шкедт сунул большой палец в карман, избочился.

– Кое-кто называет меня Шкетом.

Голова Перца перекатилась на другое плечо. Он засмеялся:

– Эй, я про тебя слыхал. – Десны у него были подернуты гнилью и серебром. – Ага, Кошмар – он что-то говорил про Шкета. С Леди Дракон, когда заходила. Я слыхал. Точно. – Смех оборвался; Перец привалился затылком к стене и застонал. – Мне что-то совсем паршиво.

– И что ты слыхал? – Посреди удивления Шкет (так решил Шкедт) отметил, до чего этот город мал.

Перец поднял только взгляд:

– Кошмар, – и опустил. – Сказал ей, что ты в городе, что он считает, ты… – Перец закашлялся; слабо, но все равно раздирая себе нутро. Руки ладонями вверх тряслись на бедрах, тряслись от кашля. – Пока она не ушла.

В чем не обнаруживались бездны смысла, поэтому Шкет спросил:

– Ты всю ночь тут?

Кхе-кхе.

– Ну, я ж не буду шляться по темноте там! – Перцовой руке хватило сил указать на дверь.

– Можно в кусты спрятаться, чтоб никто не нашел. Снаружи довольно тепло и поудобнее, чем на толчке дрыхнуть. Найди себе одеяло на ночь…

– Да там же бродит всякое. – Шкету показалось, что лицо Перца перекосило от боли. Но нет, тот просто сощурился. – Ты так и живешь, а? Ты, небось, храбрый. Кошмар правду ей сказал.

Тоже смысла не вагон.

– А почему ты не с Кошмаром? Я утром видел всю его банду. Леди Дракон с ним не было.

– Не, – сказал Перец. – Не, оно и понятно. Посрались они. Ох, господи, закатили, называется, вечерину в саду! – На сей раз вместо боли было воспоминание.

– А что они не поделили? – спросил Шкет.

Перец клюнул носом, слипшиеся волосы закачались.

– Видал у Кошмара на плече шрамы? Шрамы видел у него? – Перец попытался кивнуть. – Не, сейчас-то, небось, поулеглось уже, они почти даже дружат. Но у нее опять свое гнездо – я слыхал, где-то на Джексон. И корешиться они теперь особо не будут, я так думаю. – Голова откинулась, и он повторил: – Что-то мне паршиво.

– Что с тобой такое?

– Не знаю. Может, съел чего. Или простуда, может.

– У тебя живот болит или в голове все заложено?

– Я ж говорю, не знаю я, что со мной.

– А что болит?

Перец отбросил волосы с лица и выпрямился:

– Как я тебе скажу, что болит, если не понимаю, что не так?

– А как понять, что не так, если не сказать, что…

Перец рывком поднялся.

Шкет подставил руки – ловить.

Но Перец не упал. Потер лицо кулаком, шмыгнул носом и сказал:

– Я у Зайки жил, но она меня, кажись, вытурила. Надо, наверно, сходить к ней, уточнить, да? – Он отнял руку от стены кабинки. – Мне, кажись, получше. Знаешь Зайку?

– Не уверен.

– Танцует в этом кабаке чокнутом, «У Тедди».

– Парнишка такой, серебристые волосы?

– Она клевая. Психованная. Но клевая. – Перец качнулся вперед. – Мне б водички, ексель.

– Пошли к раковине.

Перец нестойко шагнул мимо, проковылял вокруг перегородки.

Шкет пошел следом.

Перец открутил один кран и отдернул руку, едва трубы завели свои жалобы.

– …ничего не течет, – отметил он.

– Погоди секунду.

Струйка текла с полминуты; в конце концов Перец скривился:

– Ексель, тут и пить-то нечего. – Развернулся и заковылял в двери. – Мне б, сука, воды.

Шкет, досадуя и забавляясь, закрутил кран и тоже вышел. Перец взбирался на склон.

Шкет посмотрел, как Перец одолел несколько шагов, и повернул к коммуне.

– Эй!

Шкет обернулся:

– Что?

– Ты со мной не пойдешь?

Забавное съежилось до чуточного.

– Нет.

Но и это чуточное побудило его подождать ответа.

– Эй, тогда это. – Перец повернул назад – теперь он не столько ковылял, сколько кривоного рысил. – Может, я тогда с тобой, а?

Шкет зашагал прочь: ответа он хотел не такого.

Перец его догнал.

– Слышь, пойдем, куда ты идешь, а потом пойдем, куда я, а? Так честно.

– Вон там питьевой фонтанчик.

– Не-не, слышь. Ты ж торопишься. Не хочу тебя тормозить.

Шкет вздохнул, принял решение и взревел:

– А НУ ПОШЕЛ НАХУЙ!

Перец застыл и заморгал.

Шкет перевел дух и пошел дальше, тряся головой. Не люблю орать на людей, подумал он. А затем с улыбкой: неправда, мне просто редко выпадает случай.

Он вошел под деревья, обступавшие поляну.

Шлакоблоки ближайшей стенки очага опрокинуты. В воздух сочится дым. Трава посерела от пепла.

Ни души.

В десяти футах от стола валялся драный спальник, которым никто не пользовался, потому что как-то раз в нем кто-то болел и испачкал его блевотой и поносом.

Недоумевая, Шкет меж оберток и консервных банок пошел к очагу. (На скамье у стола кто-то перевернул коробку с мусором.) Сандалией разворошил золу. Полдюжины углей вспыхнули красными пятнышками – запульсировали, подрожали и погасли.

– Ланья?

Он обернулся, подождал ее ответа, в этом кольце туманной поляны опасаясь любого шума. Даже в зените проектного периода у очага обычно околачивалось с полдюжины человек. Под скамьей лежал драный плед – но он там лежал всю неделю. Спальники и скатки, прежде громоздившиеся под деревьями и за поленницей, все куда-то исчезли.

– Ланья!

Решили переехать? Но она бы знала и сказала ему. Не считая поваленных шлакоблоков очага – ни малейшего признака заварухи; только мусор и сумбур. Он с Ланьей приходил сюда поесть… сколько раз? Вел себя тихо, был взвешенно вежлив. Он минутку пофантазировал: флегматичность и отрешенность его были так невыносимы, что все, при поддержке Ланьи, сговорились его покинуть, нежданно и немо. Он бы пофантазировал дольше минутки, если б от этой мысли не захотелось смеяться; и все равно хмуриться было как-то уместнее.

– Ланья?

И он всмотрелся меж деревьев.

Сообразив, что ее засекли, фигура в кустах – а это был Перец – нерешительно вылезла.

– Ты тут ищешь кого-то, эй? – Перец вытянул шею, поглядел влево, затем вправо. – Они, по-моему, все свалили, знаешь.

Шкет досадливо втянул воздух сквозь зубы и снова осмотрел поляну, а Перец между тем прикидывал дистанцию.

– Интересно, чего это они свалили, да? – Перец шагнул ближе.

Его присутствие раздражало, но раздражение растворялось в тревоге из-за отсутствия Ланьи. Шкет не так уж долго мылся. Она ведь подождала бы?..

– Как думаешь, куда они свалили? – Перец сделал еще шаг.

– Ну, если ты не в курсе, от тебя мне проку нет.

Смех у Перца вышел хриплый, тихий и нетвердый, как и его кашель.

– Пошли со мной к Зайке? Она живет прямо за баром. Раз тут нет твоей подруги. Пожрем. Зайка не против, если я привожу друзей. Говорит, они ей нравятся, если ведут себя хорошо. Видал, как Зайка танцует?

– Пару раз. – Может, она в бар пошла, подумал Шкет.

– А я ни разу. Но она вроде умеет, да? Там всякие чудики тусуются. Я боюсь заходить.

– Ладно. – Шкет снова огляделся: ее нет. – Двинули.

– Идешь? Отлично! – Дюжину шагов Перец прошел следом. Потом сказал: – Эй.

– Что?

– Тут короче.

Шкет остановился:

– Ты сказал, Зайка живет прямо за баром Тедди?

– Угу, – кивнул Перец. – Это вот сюда.

– Ладно. Как скажешь.

– Тут сильно короче, – сказал Перец. – Гораздо. Правда. – И, по-прежнему на негнущихся ногах, направился под деревья.

Шкет в сомнениях пошел за ним.

И удивился, как быстро они добрались до парковой ограды: прямо за лесистым холмом. Видимо, тропа к львиным воротам петляла сильнее, чем он думал.

Сипя и гримасничая, Перец вскарабкался на каменную ограду.

– Кстати, – пропыхтел он с той стороны, когда Шкет присел, готовясь прыгнуть, – Зайка – это мужик, вообще-то. Ага? Но ей нравится, когда ее называют «она».

Шкет скакнул, придержавшись за ограду одной рукой.

– Да-да, это я все понимаю.

Шкет приземлился на мостовую, и Перец попятился.

– Кстати, – повторил он, когда Шкет пружинисто выпрямился, – ты прямо как Кошмар.

– То есть?

– Он много орет. Но не всерьез.

– Я больше не буду на тебя орать, – сказал Шкет. – Могу башку проломить. Но орать не буду.

Перец ухмыльнулся:

– Нам сюда.

Они пересекли пустую улицу.

– Встречаешь нового человека, идешь с ним, – вслух задумался Шкет, – и вдруг перед тобой совершенно новый город. – Это задумывалось как мелкий и околичный комплимент.

Перец только с любопытством на него покосился.

– Бродишь по новым улицам, видишь дома, каких прежде не видел, проходишь места, про какие даже не знал. Все меняется.

– Сюда. – Перец нырнул в проем между домами – меньше двух футов.

Они бочком пробрались между лупящимися досками. Земля поблескивала битыми окнами.

Перец сказал:

– Иногда все меняется, даже если идешь той же дорогой.

Шкет припомнил разговоры с Тэком, но Перца решил не расспрашивать – тому, похоже, абстракции не очень-то давались. В проулке Шкет остановился и смахнул стекло с босой ступни.

– Не порезался? – спросил Перец.

– Мозоль каменная.

Они прошли между раззявленных гаражей. Заднюю стену протаранила синяя машина – «олдсмобиль» 75-го? – треснувшие доски и просевшие балки, брызги стекла, следы покрышек поперек дорожки. Автомобиль вогнан в ломаную древесину до болтающейся дверцы. Кто, гадал Шкет, пострадал в аварии, кто пострадал в доме? С подоконника разбитого окна свешивалась голубая телефонная трубка – швырнули в страхе или гневе? Случайно уронили или разбили нарочно?

– Во. – Перец подбородком указал на открытую дверь.

Шагая темным коридором, Шкет учуял дуновение некой подгнившей органики, которая вот-вот приведет на ум… когда он вспомнил что, они уже вышли на крыльцо.

Некто в зеленом комбинезоне и оранжевых рабочих сапогах, на высокой стремянке под фонарем на углу – женщина, которую он видел в первую ночь в баре, – отвинчивала уличную вывеску.

Металл скрежетал по металлу; «ХЕЙЗ-СТ» вылезла из рамки. С верхней ступеньки женщина взяла «АВЕ КЬЮ», вставила в рамку и принялась закручивать шурупы.

– Эй? – Это было забавно и любопытно. – А какая из них правильная?

Женщина насупилась через плечо:

– Ни та и ни эта, насколько я знаю, милок.

Но Перец шел через дорогу к знакомой двери без вывески. Шкет зашагал следом, оглядывая улицу, отчужденную в дымчатом свете дня.

– Я, по-моему, в такой час здесь ни разу не бывал.

Перец только что-то буркнул.

Дверь была через две от входа в бар.

На вершине лестницы Перец заслонил щели света и постучал тылом ладони.

– Хорошо, хорошо. Секундочку, дорогуша. Не конец же света, – (дверь распахнулась внутрь), – пока еще. – Белый шелковый шарфик на тонкой Зайкиной шейке был прихвачен серебряным кольцом для салфеток. – Если конец света, в такую рань я слышать об этом не хочу. А, это ты.

– Привет! – Голос Перца старательно излучал бодрость и энтузиазм. – Это мой друг Шкет.

Зайка отступила в квартиру.

Когда Шкет перешагнул порог, она наставила на Перца костистый наманикюренный палец.

– Это все потому, что у него зубы.

Перец выдал пятнистую и щелястую улыбку.

– Синантроп – знаешь синантропа? Синантроп умер от дырки в зубе. – Зайка отбросила с лица обесцвеченные шелковистые волосы. – Как увижу парнишку с плохими зубами, мне его сразу так жалко делается, что я… короче, я не виновата. Перец, радость моя, где тебя носило?

– Господи, пить охота, – ответствовал Перец. – У тебя есть попить? Во всем этом, сука, парке воды, сука, не найти.

– На буфете, милый. Никуда не переехало.

Из бутыли с замысловатой этикеткой Перец налил вина в чашку без ручки, затем в стеклянную банку.

– А ты имеешь представление, где он был? Я понимаю, он мне не скажет. – Зайка увернулась, когда Перец протянул банку Шкету.

– Тебе в стекле, потому что ты гость.

– Мне бы тоже мог налить, солнце мое. Но ты славишься тем, что о таких вещах не думаешь.

– Господи боже, Заинька, я думал, у тебя уже есть. Правда. – Но наливать ей Перец не стал.

Зайка задрала досадливые бровки и пошла за чашкой.

Перец взмахнул своей:

– Не говори ей, где я был. Я знаю, а она пусть гадает. – Он вылакал вино и пошел за добавкой. – Ты давай, садись. Присаживайся. Зайка, ты меня вчера отсюда вытурила?

– Ты, пупсик, так себя вел – тебя надо было вытурить. – Зайка вернулась, держа чашку на кончиках пальцев, поднырнула Перцу под локоть. – Но мне шанса не выпало. Бывают такие тупицы особого розлива, не замечал? Бес-чувст-вен-ные, – на втором слоге она прикрыла глаза, – ко всему. Но за миг до катастрофы сливаются. Вот ее они предчувствуют отлично. Надо думать, у них выбора нет. Иначе сдохнут. Или им руку оторвет, или бошку, например. – Зайка сощурилась на Перца (а тот, налив себе уже третью, отвернулся от бутыли; его слегка отпустило). – Радость моя, вчера я готова была тебя пришибить. Могла бы грех на душу взять. Вытурила? Если б вытурила, ты бы сейчас здесь не сидел. Но сегодня я уже успокоилась.

Шкет решил не спрашивать, что Перец натворил.

– Валяй, – сказал тот. – Садись. На диван. Это я там сплю, так что нормально. Она спит там.

– Мой будуар. – Зайка указала на соседнюю комнату, где Шкет разглядел зеркало и туалетный столик с флаконами и банками. – Перец очень на это напирает, когда приводит новых друзей. Да ты садись.

Шкет сел.

– Нет, ну пару раз – ты, наверно, на приходе не запомнил, – ты становился прямо тигр. Перец, дорогой мой, не надо так переживать, что люди подумают.

– Если б я переживал, что он подумает, я б его сюда не потащил, – возразил Перец. – Шкет, хочешь еще вина – сам налей. Зайка не против.

– Вообще-то, – Зайка отступила в дверь будуара, – Перец у нас – иллюстрация к трагическому феномену Великого Американского Недотрахита. Горазд болтать, как бы ему чего хотелось, но, если угодно знать мое мнение, за все свои двадцать девять лет Перец ложился в койку только с теми, кто его перекатывал туда-сюда, пока он спит. Это-то ему нравится. Но боже упаси его разбудить!

– Что я не делал, я про то и не болтаю, – сказал Перец, – чего не скажешь о тебе. Отстань, а?

Шкет с дивана сообщил:

– Я-то пришел глянуть, нет ли кого у Тедди. Я хотел…

– Глянь, если надо. – Зайка посторонилась. – Но вряд ли. Иди сюда. Тут видно.

Не вполне понимая, Шкет поднялся и мимо Зайки вошел в соседнюю комнату. Вроде все по местам, но будуар – три кресла, кровать, по стенам дюжина картинок из журналов (но все в рамочках) – как будто под завязку забит хламом. На покрывале теснилось оранжевое, красное, лиловое и синее. На спину розовой керамической голубке свешивались желтые пластиковые цветы. Обои – тоже цветочные – перечеркивал черный занавес.

– Сюда.

Шкет обогнул грязный белый пуфик из винила (все вокруг испещряли серебристые блестки) и отодвинул черный бархат.

Сквозь прутья клетки он увидел перевернутые табуреты на стойке. В свете потолочного люка, которого он прежде не замечал – он и в самом деле впервые видел бар днем, – пустые кабинки и столы смотрелись гораздо рахитичнее, а весь зал – просторнее и убоже.

– Бармен там? – спросила Зайка.

– Нет.

– Так они, значит, еще даже не открылись.

Шкет отпустил занавес.

– Удобно, да? Я выбегаю, танцую свое, убегаю прямо сюда – и до свиданья, ребятки. Иди к нам. Не убегай. – Зайка поманила Шкета в гостиную. – Скорпионы меня восхищают. Вы в этом городе – единственная действующая правоохранительная служба. Перец, как звали твоего друга – у него еще уродские мускулы и прелестный сломанный?.. – Зайка пальцем поддернула верхнюю губу. – Вот этот?

– Кошмар.

– Обворожительный мальчик. – Зайка глянула на Шкета. – Мой сверстник, но я, солнце, все равно считаю, что он ужасно юный. (Ну правда, сядь. Бродить и всех нервировать дозволяется только мне.) Вы, скорпионы, защищаете закон и порядок лучше всех в городе. Только добрые и чистые сердцем смеют выйти на улицу после темна. Но пожалуй, закон всегда таков. Добрые люди живут, стараясь не пересекаться с ним вообще. А злым не везет – они вляпываются. Здесь мне нравится: поскольку закон – вы, он здесь кровожаден, громко топает и не вездесущ, так что нам, добрым людям, легко от него уворачиваться. Ты точно больше не хочешь вина?..

– Я ему сказал: захочет – пусть нальет.

– Я ему налью сама, Перец. Может, ты и не джентльмен, зато я леди. – Зайка вынула банку у Шкета из рук и пошла налить еще – в банку и в чашку. – Я девочка старомодная, бросаться в ревущий поток мирской славы стесняюсь, к отбытию на бал в запряженной мышами тыкве опоздала, для Освобождения Геев – не говоря уж о Радикальной Феминности – слишком стара! – (Вряд ли ей больше тридцати пяти, прикинул Шкет.) – Не телом, заметь. Душою. Что ж… Утешаюсь философией – или как, блин, ни назови.

Шкет подсел на диван к Перцу.

Зайка принесла ему до краев полную банку.

– И каким же зверюгой ты блистаешь, когда зажигается твой огонек?

– Я не скорпион.

– Ты из любви к стилю так одеваешься? И щит на шее носишь? Мммм?

– Одежду мне дали, когда я попортил свою. – Шкет забрал у Зайки банку и приподнял проектор на цепи. – А тут, кажется, нет батарейки. Я его просто нашел.

– Выходит, ты пока что не скорпион. Как Перец, да? Перец был скорпионом. Но у него села батарейка.

– На то похоже. – Перец погремел цепью щита среди прочих цепей. – Надо новую добыть и проверить.

– Перец был пленительной райской птицей. Красно-желто-зеленые перья – почти забываешь, что она родня обычному попугаю. А потом стал мигать, все чаще и чаще, фырчать, тускнеть. И в конце концов, – Зайка закрыла глаза, – совсем погас. – Открыла. – С тех пор Перец переменился.

– А где их берут? Батарейки?

– В радиомагазине, – ответил Перец. – Только ребята уже все лавки обчистили. Может, в универмаге. Или у кого лишняя найдется. Небось, у Кошмара полно.

– Как увлекательно предвкушать твое сияние, гадать, в кого ты претворишься.

– Тут внутри, – Перец щелкнул крышкой щита, – такая штучка: определяет, кем ты будешь. Но я эти разноцветные точки не понимаю. Батарейку сюда. – Он серым ногтем поковырял механику. – Это… – и он выковырял красно-белый полосатый прямоугольник с синими буквами «26 1/2 вольт пост. ток» под букетом молний. – Это говно сдохло. – И щелчком отправил прямоугольник в полет по комнате.

– Перец, драгоценный мой, не надо на пол. – Зайка подобрала батарейку и положила на полку за фарфоровыми лягушками, вазочками разноцветного стекла и несколькими будильниками. – Поведай же мне, Шкет, раз ты уже нашел меня: кого ты искал?

– Одну девушку. Ланью. Ты ее знаешь: вы разговаривали в баре, вечером, когда Джордж Харрисон приходил.

– Ах да: Та, Кому Надлежит Повиноваться. И ты был с ней. Вот теперь я тебя вспомнила. В ту ночь, когда Джорджа объявили новой луной, да? Бедняжка сводит черных педиков с ума, и без того невеликого и хлипкого. Ужасно.

Шкет покрутил банку в руках.

– Фан-клуб у него мощный.

– И тем больше власти, я считаю. – Зайка подняла чашку над головой. – Но, радость моя, если Джордж – Новая Луна, тогда я – Вечерняя Звезда.

Перец испустил чахоточный смешок.

– Я пойду ее искать, – сказал Шкет. – Если зайдет к Тедди, когда он откроется, передашь ей от меня?..

– Не вижу ни малейшей причины. Ей гораздо проще получать свое, чем мне. Что передать?

– Чего? Ну просто – что я ее ищу и приду снова.

– Улыбочку.

– Что?

– Улыбнись. Вот так. – Костистое Зайкино лицо посмертной маской разъехалось вокруг блестящих ровнехоньких зубов. – Узрим гримасу счастливого экстаза.

Шкет дернул губами и решил, что это его последняя любезность.

На его оскал Зайка ответила печальной усмешкой:

– Привлекательных черт ты, похоже, лишен. В моем списке оказался на нижних строчках. Сугубо личное, сам понимаешь. Пожалуй, я могу себе позволить передать твоей подруге, что ты ее ищешь. Увижу – передам.

– Каждый из нас – чей-нибудь фетиш, – сказал Шкет. – Может, у меня все-таки есть надежда?

– Я о том и твержу Перцу. Но он не верит ни в какую.

– Да я верю, – сказал Перец из угла дивана. – Это ты не веришь, что ты – не мой.

– Едва ли я открою постыдный секрет, если скажу, что, когда тебя отпустит, ты очень мил и нежен. Да нет, Перца страшно парит, что привлекательным могут счесть его. Простая история.

– Такое бывает редко – не сказать, что я привык. – Перец сощурился в чашку, с размаху встал и отошел к буфету. На ходу пихнул Зайку локтем в плечо. – Зайка – хороший чел, только она псих.

– Ай! – Зайка потерла плечо, но ухмыльнулась Перцу в спину.

Шкет тоже ухмыльнулся и подавил желание покачать головой.

– А вы чего заявились-то? – спросила Зайка. – Чем нынче заняты скорпионы? Вам разве не надо на работу?

– Опять хочешь меня вытурить? – Перец нагнулся, открыл дверцу, достал новую бутыль и поставил подле первой, уже опустевшей.

Шкет разглядел за дверцей еще четыре галлона и решил, что надо уходить, едва допьет.

– А куда это банда Кошмара сегодня утром намылилась?

– Ты сказал, что их видел. Сколько их было?

– Человек двадцать, двадцать пять, – ответил Шкет.

– Может, в набег на «Эмборики». Прикинь, а?

– Только не это! – Зайка отставила чашку. – Эх, что ж. – И снова взяла и меланхолично отхлебнула.

– Он уже месяц про это талдычит, но хочет целую армию подписать.

– Зачем ему такая толпа? – спросил Шкет. – Что такое «Эмборики»?

– Большой универмаг в центре.

– Прелестные вещицы, – загрустила Зайка. – Прелестнейшие. Не хлам за пятак. Я бы и сама от них не отказалась. Придать этому дому стиля. Ой, вообразить тошно, как вы разгуливаете в такой красоте.

– И туда еще никто не добрался?

– Видимо, нет, – ответил Перец.

– Может, по верхам, – пояснила Зайка. – Но понимаешь, «Эмборики» сейчас «занят». Недавно один пацан полез – так его убили.

– Убили?

– С третьего этажа, – сказал Перец. – Высунулись из окна и застрелили дебила насмерть. – Он засмеялся. – Еще по другим палили, а те всего-навсего мимо шли. Но не пострадали.

– Может, это мистер Эмборики охраняет свое земное имущество. – Зайка обозрела дно чашки, покосилась на новую бутыль, но передумала. – Я бы его не упрекнула.

– Не-не, – возразил Перец. – Там целая кодла окопалась. Стреляли, например, в Кошмара. Он говорил, со всех сторон палили.

Зайка рассмеялась:

– Ты представь! Две дюжины продавцов храбро отражают натиск варварских орд! Надеюсь, бедные детки не пострадают.

– Думаешь, там продавцы? – спросил Перец.

– Нет, – вздохнула Зайка. – Там те, кто первым добрался до оружейного отдела в «Спорттоварах».

– Кошмара прямо заклинило. Не терпится залезть и глянуть, что там и как. Если бы по мне палили с третьего этажа, мне бы тоже, небось, не терпелось.

– Тебе? – рявкнула Зайка в потолок. – Ты бы мигом примчался сюда и нырк головой под подушку! Ты почему сейчас не с ними? Нет-нет, нормально. По мне, ты лучше сиди здесь, целый и невредимый. Я же понимаю: если тебе жопу начинят дробью, это непременно выйдет по глупости.

– А по мне, начинить себе жопу дробью – по-любасу глупость.

– Вот и отлично! – Зайка с укоризной наставила на него палец. – Не забывай об этом, не огорчай мамочку. Хоть один мужчина благородных помыслов! – Зайкина рука опять нащупала чашку. – Ага, даже в отсутствие мужчин благородных помыслов. И женщин – я без предрассудков. Вот чего не хватает Беллоне. – Зайка посмотрела на Шкета: – На вид ты чуткий. Тебя такая мысль не посещала? Видит бог, все остальное у нас есть. Хорошо бы у нас завелся один хороший честный гражданин – хватит одного, для контраста.

– Ну, есть Калкинз, – сказал Шкет. – Он у нас столп общества.

Зайка скривилась:

– Солнце мое, он владеет прибежищем беспутства, где я каждый вечер верчу своей бледной гибкой тушкой. Тедди – просто управляющий. Нет, боюсь, Мистер К не прокатит.

– В церкви кто-то есть, – предложил Перец.

– Пастор Эми? – Зайка снова скривилась. – Нет, дорогуша, она по-своему, по-странному милая. Но я абсолютно не об этом. Это все совсем не то.

– Не в той церкви, – поправил ее Перец. – В другой, на том конце города.

– В монастыре? – задумалась Зайка, а Перец кивнул. – Я про него почти ничего не знаю. Что ему в плюс, конечно.

– Да, мне про него кто-то раз говорил, – сказал Шкет и вспомнил, что это была Ланья.

– Приятно допустить, что где-то в его стенах ходит и предается размышлениям поистине хороший человек. Вы себе можете такое представить? В черте города? Аббат, скажем, или мать настоятельница, или как они там называются? А между тем скорпионы резвятся в «Эмборики».

– Может, если прийти в монастырь, оттуда тоже палить начнут.

– Как это грустно. – Зайка снова покосилась на бутыль. – Как вероятно. И отнюдь не радует.

– А где это? – спросил Шкет; вместе с воспоминанием его посетила фантазия о том, что Ланья отправилась в монастырь – ей же было интересно.

– Я, вообще-то, не знаю, – ответила Зайка. – Он как всё в этом городе: на слуху, пока не свалится тебе на голову. Отдаешься на милость географии и надеешься, что спуски и подъемы, благоприятно совпав с твоей готовностью к бою и приятию, в итоге выведут куда надо. Рано или поздно найдешь. Нам всем уже до смерти наскучило это слышать, но тем не менее: городок у нас ужасно маленький.

– Я слыхал, это на другом конце Беллоны, – сказал Перец. – Но я даже не знаю, на каком конце мы.

Шкет засмеялся и встал.

– Всё, я пошел. – Он допил вино и языком поболтал горечь послевкусия. Вино первым делом с утра, задумался он. Что ж, я чего и похуже творил. – Спасибо за завтрак.

– Ты уходишь? Но, радость моя, тут хватит и на бранч, и на ланч, и на вечерний чай, и на ужин!

– Да ладно, – сказал Перец. – Налей себе еще. Зайка не против гостей.

– Извините. – Шкет убрал банку, чтоб Зайка не достала. – Спасибо. – Улыбнулся. – Я еще как-нибудь приду.

– Я тебя отпущу, только если дашь слово. – Зайка вдруг потянулась к его груди. – Нет-нет, ты не дергайся. Мамочка тебя не изнасилует. – Она сунула палец под цепь поперек Шкетова живота. – У нас с тобой есть кое-что общее. – Другой рукой Зайка приподняла белый шелк и показала оптическую цепь на тощей шейке с выпуклыми венами. – У нас с Кошмаром. У мадам Браун с Кошмаром. У тебя с мадам Браун. Сказать об этом – не предательство? Даже не знаю, – засмеялась Зайка.

Невесть почему щеки Шкета окатило жаром, тело – холодом. Не может быть, что я так быстро и так полно впитал всеобщую привычку к скрытности, подумал он. И по-прежнему тревога и нетерпение гнали его прочь отсюда.

Зайка тем временем говорила:

– Я все передам твоей подруге, если увижу. И кстати, я бы передала, даже будь твоя… кхм, улыбка неотразима. Потому что тогда, понимаешь, я бы хотела тебе понравиться и чтоб ты опять пришел. Сделать, как ты попросил, – тоже способ. Я, конечно, нехороший человек, – подмигнула она, – но не думай, что я плохая.

– Ага. Не вопрос. Спасибо. – Шкет отцепился от ее пальца. – До скорого.

– Пока! – крикнул Перец от буфета, куда направился за добавкой вина.