3

Это был обычный хайлендский дом: таким и должно быть жилище горца среднего достатка. Обложенная дерном крыша — не враз подожжешь ее! Тяжелые двери — надорвешься, выламывая! И узкие, словно бойницы, пролеты окон: оттуда, при нужде, можно отстреливаться.

На случай же крайней нужды рядом высилась родовая башня, сложенная из дикого камня. В ней нет ворот, лишь узкий лаз между двух бойниц на высоте семи ярдов, под самой крышей. Туда взбирались по приставной лестнице — и туда же затем эту лестницу втягивали. А втянув — сиди, пока не устанут враги штурмовать, либо пока не кончатся в башне запасы воды и пищи…

Было видно при свете фитиля, плавающего в масляной плошке: лежит на кровати лицом вверх человек, до пояса прикрытый клетчатым пледом. Поперек живота у лежащего проходит холщовая повязка, насквозь пропитанная кровью.

И девушка сидит рядом с ложем, — волосы цвета льна рассыпались у нее по плечам, а дрожащие губы шепчут не то молитву, не то заклятье…

В прошлый раз — в этом же году, но почти семь веков назад — все было не так. Вернее, не совсем так.

Воистину: не войдешь дважды в одну реку…

А как было?

Было же — так:

Снова стонали волынки, снова собравшиеся горцы пили светлый эль и дымящуюся «воду жизни», снова хвалились друг перед другом собственными подвигами — и нелегко было отличить в их речах правду от вымысла.

Потом настал час состязаний. И мерились между собой юноши в беге до вершины крутого холма и обратно, сравнивая выносливость и уменье владеть своим дыханием. Играли в кэбер, бросая на дальность шестиярдовое бревно, — сравнивая силу. И стреляли по подброшенным в воздух клетчатым шапочкам, меткость равняя.

В конце же соревнований мерились в воинском искусстве, сходясь в ножной борьбе. Ведь чтобы прижать противника спиной к земле, используя при этом лишь ноги, — тут и точность нужна, и умение рассчитать свою силу, да и сама эта сила, конечно.

(Кулачный же бой и борьба британская, с применением рук — не в чести были. Пусть женщины в своих сварах друг друга за волосы таскают! А мужчине руки в бою нужны лишь для того, чтобы держать в них оружие…)

Не так уж много лет назад еще одна воинская забава практиковалась: встанут двое друг против друга, мечи наголо — и пошел свист стали…

Нет, не сражались — проверяли мужество и выдержку друг друга. Чуть шевельнулся, отклоняясь от сверкнувшего вплотную перед лицом железа, даже мигнул, даже просто бровью дрогнул — уходи, понурив голову, с ристалища, под насмешки зрителей.

Так продолжалось, пока девятнадцатилетний Дарда Мак-Лауд, сын Криденбелла, не разнес череп своему сверстнику, Лох Мак-Лауду, сыну Дайн Кехта.

Быть может — случайно.

А быть может — оттого, что оба были влюблены в юную Айфе, дочь Эохайда, а Айфа не давала явно знать, к кому из двух она благоволит больше.

Взялись тогда за оружие отцы Дарды и Лоха. А за ними вслед — братья отцов, друзья отцов, друзья отцовских братьев…

И уж грозила кровная месть ополовинить клан Мак-Лаудов.

Тогда собрались старики клана и, обсудив, постановили: смерть на состязаниях убийством не считать. И освободили род Дайн Кехта от права и долга кровников, позволив роду Криденбелла внести за кровь выкуп половиной своих стад, третью оружия и четвертью золота, которым владела семья.

А потом еще одно решение вынесли старики: впредь, чтобы избежать повторения такого, — не быть на состязаниях мечевой игре…

И мудрым было решение это, но с завистью косилась молодежь на сидевшего в рядах зрелых воинов Дункана Мак-Лауда. Он, ныне тридцатилетний, был последним из победителей клинковых игрищ, превзойдя выдержкой в тот самый день одного за другим четверых противников.

Эндрю Каннингхейма он одолел тогда, из рода Каннингхеймов с горы Балвери, за ним подряд трех молодых Мак-Лаудов: Балода, Майкла и Дарду.

(Того самого Дарду, который минуту спустя пролил кровь своего единородца, — что и послужило концом состязаний…)

А сейчас Дункан в игрищах не участвовал: как по возрасту (был он зрелым бойцом, закаленным во многих битвах — и не было нужды ему, подобно юношам, доказывать свое мужество), так и по другим причинам.

Знал он (многократно было проверено!), что нет ему равных. Ни на дубинках, ни на мечах. Ни в стрельбе, ни в борьбе. Но знал это не он один…

Ведал об этом также Ронар ап Форгейм Мак-Лауд. А Ронар недаром звался таном, главой клана Мак-Лаудов. Перед боем же не следует вызывать неудовольствие тана, — ведь завтра именно он поведет свой род на врага…

Но все же хмуро косился тан в сторону Дункана: очень ревнив был он к чужой славе. И так же хмуро провожала Дункана взглядами тройка остальных ап Форгеймов, братьев Ронара.

…А Дункан пил, смеялся и пел песни наравне со всеми — и вскоре подозрения оставили четырех братьев. Успокоившись, они тоже отдали дань элю и виски.

И ночь, накинув на Мак-Лаудов черное одеяло с прорехами звезд, застала весь клан в состоянии, весьма отдаленном от трезвого.

Если бы враг атаковал этой же ночью — благо, кроме звезд светила и полная луна… Да, тогда враг снискал бы легкую победу.

Но враги — клан Фархерсонов, с которыми Мак-Лауды не поделили пастбищные земли, — были сейчас не более трезвы, чем те, с кем им предстояло драться наутро. Да и вообще — мерзостью почитают горцы нападать при свете лунного диска на спящих неприятелей…

Утро застало их там же, где и вечер, — кого за пиршественным столом, а кого и под ним…

С первым криком петуха с трудом приподнял тан Ронар над столешницей тяжелую похмельную голову и повел по сторонам мутным взглядом.

Ко второму петушиному крику взгляд Ронара ап Форгейма приобрел осмысленность.

А к третьему — встал тан на ноги, почти не качаясь, и поднес к губам медный рог, служащий для подачи сигналов.

И когда затрубил он, раздувая легкие, — зашевелились вокруг Мак-Лауды, стремительно, до звона в ушах, трезвея, будто пробуждалась от векового сна фианна Финна Мак-Хумайла^[7].

И каждый шарил вокруг себя руками — ища оружие, проверяя, на месте ли доспехи…

…А где-то далеко, за грядой холмов, пробуждались и осматривали свое оружие Фархерсоны.

Говорили в старину: зло есть добро, добро есть зло…