Но по большей части список Бернштейна состоял из малозаметных мелочей, таких как неправильно размещенный тампон, задержка анестезии, неверно услышанное слово или указание. И вот здесь мониторинг имел наибольшее значение. Чтобы находить ошибки, мы должны следить за ними, наблюдать за нашими просчетами — именно для этого после каждой операции Бернштейн заносил все ошибки в свою базу данных, отмечая их серьезность, тип и возможность предотвращения^{2}.

Для мониторинга своих успехов и неудач многие используют журналы наблюдений или дневники. Я сам на протяжении длительного времени вел дневник, где размышлял о своем писательском мастерстве. Как и многие другие, я часто делаю грамматические ошибки — так вот, я выписывал их примеры в дневник наряду с короткими заметками о том, как избежать ошибок — или повысить качество своей работы — в будущем.

Для мониторинга можно использовать и видео. Так, у бывшего тренера Национальной футбольной лиги США Джона Грудена имеется обширная библиотека записей футбольных матчей. Груден работает на кабельном спортивном телеканале и до сих пор хранит базу видеоматериалов, в том числе записи тренировок разных команд более чем за 20 лет. «Я разбираю каждую запись, как будто я — контролер качества», — сказал Груден одному журналисту^{3}.

Преимущество такого мониторинга отчасти в том, что он заставляет нас более сознательно подходить к тому, что мы делаем. Когда мы следим за своими действиями, то более сосредоточены на развитии. К сожалению, люди часто склонны не обращать на свои действия должного внимания.

Возьмем, к примеру, вождение автомобиля. Мало кто из нас прилагает сознательные усилия к тому, чтобы улучшить свои навыки. В самом деле, многие до сих пор паркуются так же плохо, как в свои 17 лет, когда только получили права, или слишком сильно давят на тормоз на поворотах. И я не раз видел, как люди проезжают много километров, так и не выключив поворотник.

Другой пример — публичные выступления. Многим из нас часто приходится выступать перед большой аудиторией — к примеру, перед коллегами на работе, — или делать презентации для начальства или клиентов. И при этом мы раз за разом, как сломанные заводные игрушки, совершаем одни и те же ошибки: слишком быстро говорим, не смотрим людям в глаза или нервно крутим кольцо на пальце.

Очень легко забыть о том, что все мы отчасти автоматы. Не важно, играете ли вы в футбол или делаете операции на мозге, часть задачи всегда превращается в бессознательную привычку. Это помогает объяснить важность мониторинга. Сознательно следя за собой, мы отключаем автопилот и спрашиваем себя: «Все ли я делаю правильно? Не допустил ли я ошибку? Как сделать это лучше?»^{4}

Отслеживая свои действия, мы также лучше распознаем свои поведенческие схемы. Бернштейн, к примеру, обнаружил, что подавляющее большинство хирургических ошибок его команды вполне поддаются профилактике — скажем, загрязнение скальпеля довольно легко предотвратить. Также внезапно выяснилось, что чем больше пациентов оказывается у команды за день, тем меньше совершается ошибок, а вовсе не наоборот. А приход в команду новых сотрудников не приводит к заметному снижению количества промахов.

Конечно, такого рода мониторинг имеет свои недостатки. Мы зачастую стесняемся отмечать свои ошибки. По крайней мере, мне до сих пор стыдно признаваться в том, что я путаюсь в некоторых речевых оборотах, несмотря на то что я — профессиональный писатель. А у команды Бернштейна все гораздо серьезнее. Однажды они во время операции уронили на пол кусок черепа пациента «размером с игральную карту». «Ужасающе» — так охарактеризовал Бернштейн этот случай.

Да, такого рода сосредоточенная осознанность заметно улучшает результаты. Повышенное внимание к собственным действиям полезно практически всегда, чем бы вы ни занимались. Так, на протяжении многих лет ведутся жаркие дискуссии о том, какой подход к снижению веса лучше. Постоянно появляются новые диеты — от диеты Аткинса, которая полностью исключает углеводы, до палеодиеты, которая требует, чтобы ваша еда выглядела как 3000 лет назад. Это не говоря уже о пищевых добавках и коктейлях с громкими названиями, которыми уставлены бесконечные полки в магазинах.

Не так давно Джулия Беллаз, автор сайта Vox, обзвонила два десятка самых авторитетных диетологов страны, чтобы спросить у них, какие подходы к снижению веса действительно работают. Ее собеседниками были исключительно ведущие ученые и мыслители, те, кто опирается только на твердую статистику, подкрепленную исследованиями. «Что общего у тех ваших пациентов, которые сбросили вес и сумели не набрать его снова? — спрашивала Джулия. — Что люди обычно делают неправильно?»

Какой же оказалась одна из основных рекомендаций? Как ни странно, никто не говорил о каких-то конкретных методах вроде использования определенного приложения для смартфона или диеты. Ни слова не было сказано о трехчасовых тренировках в спортзале. Вместо этого Беллаз узнала, что люди, которым удается сбросить вес и поддерживать его, «успешно следят за собой — за тем, что именно они едят и сколько весят».

Иными словами, люди, которым удалось похудеть и не поправиться снова, ведут постоянный мониторинг. Они как минимум раз в неделю встают на весы — и считают каждую калорию. Исследователь Йони Фридхофф из Университета Оттавы рекомендует вести дневник питания, в который нужно записывать абсолютно все, что вы съедаете за день. В этом «нет ничего сексуального или забавного, просто, прежде чем садиться на диету, нужно знать, от чего отталкиваться, чтобы понять, что следует изменить», — сказал Фридхофф.

Учение в этом смысле ничем не отличается от похудения, и совет Фридхоффа применим к обретению мастерства в той же степени, что и к диетам. Для выработки любого навыка необходимо знать, что вам уже известно — и что нужно изменить.

Есть и другая форма обратной связи, более мощная, чем мониторинг^{5}. Как правило, она требует определенной внешней оценки, критики со стороны. Мои баскетбольные навыки улучшились в первую очередь именно благодаря ей.

Это стало очевидно буквально на первых же тренировках с Дуэйном Самуэльсом. Он, словно настоящий волшебник, смог увидеть то, чего не видел я. На самом деле я и представить себе не мог, насколько у меня хромает техника.

Возьмем, к примеру, положение тела во время броска — вы должны развернуться к корзине, нацелиться прямо на нее. Это каноническая идея в баскетболе, первая заповедь в библии нападающего, и я сталкивался с ней множество раз до того, как стал брать уроки.

Но, сам того не сознавая, я делал все совершенно неправильно — пытался забросить мяч в корзину, держась от нее наискосок и вертясь, как малолетняя балерина. Самуэльс указал мне на это на первой же тренировке, и очень скоро мои броски изменились. Потребовалось еще несколько недель на то, чтобы правильная техника вошла в привычку, зато теперь мои шансы попасть мячом в корзину существенно возросли.

Разумеется, ценность такого рода обратной связи простирается далеко за пределы баскетбола. Во многом она объясняется именно тем, что нам самим сложно заметить и раскрыть свои ошибки. Даже при внимательном мониторинге мы не видим всего. Такова природа учения, природа знания. Это еще одно напоминание о ценности наставников: нам нужен взгляд со стороны, чтобы получить целенаправленную критику, объективные суждения о том, что и как мы делаем.

Еще одним примером может служить написание этой самой книги. До того как передать черновик редактору, я перечитываю текст множество раз, размышляя над каждым предложением с упорством и въедливостью средневекового монаха. Опечатки? Кажется, их здесь нет. Логические ошибки? Кажется, я исправил их все.

Но мой редактор Мариса Вигиланте все равно находила шероховатости — очевидные промахи, слабые аргументы, неровный слог и структуру. Еще до того, как я отдал ей черновик, она объяснила, что такое происходит со всеми авторами без исключения, знаменитыми и неизвестными, новичками и опытными писателями. «Собственную работу редактировать невозможно именно по этой причине, каким бы умным и опытным вы ни были, — сказала она. — Я — ваш второй читатель».

Теперь мы понимаем, почему критика со стороны порой кажется несколько унизительной. Всем нам нелегко выслушивать, что мы сделали что-то не так, особенно если мы сами знаем, что могли сделать лучше. Лично я нередко болезненно воспринимал правки Вигиланте, именно потому, что они попадали в точку.

Несомненно, с обратной связью не все так однозначно. Во-первых, она тоже может быть чрезмерной, а во-вторых, хорошая обратная связь — это не инструкции о том, что именно мы должны делать. Мы все равно должны сами активно заниматься своим самообучением, и полезная обратная связь по большому счету обеспечивает нам руководство. Она показывает нам путь к развитию.

Допустим, вы считаете, что «петух» по-испански — pollo. В случае плохой обратной связи вам просто дадут готовый ответ. («Это неверно, „петух“ по-испански — gallo».) Или же вы можете не получить вообще никакой обратной связи («Пожалуйста, переходите к следующему вопросу»).

Но самая лучшая обратная связь — та, в которой наблюдение сочетается со структурированным поиском правильного ответа. Так, в примере с петухом при эффективной обратной связи вам укажут на неверный ответ — а затем дадут какую-нибудь подсказку («Нужное испанское слово начинается с буквы g»). Если правильный ответ так и не получен, можно прибавить следующую букву, пока вы не вспомните слово gallo.

Такого рода структурированная обратная связь важна на ранних стадиях процесса учения, и продуманная критика и руководство могут иметь огромное значение для начинающих. Однако со временем обратная связь теряет свою силу — теперь мы сами должны более старательно искать ответы, мыслить более активно и вырабатывать собственное понимание. «Простое представление факта или идеи — в качестве реакции на ошибку или без нее — гораздо менее эффективно, чем побуждение людей к самостоятельному „генерированию“ информации», — считает психолог Боб Бьорк.

Понимание роли обратной связи помогает объяснить важность учебного плана. Оказывается, учебники, рабочие тетради и другие формы практических учебных пособий оказывают огромное влияние на процесс обучения. Это наглядно показали результаты моего совместного исследования с Мэттом Чиньосом и Челси Штраус — влияние качественного учебного плана почти равно влиянию качественного преподавателя, притом что учебный план, как правило, обходится дешевле^{6}.

Иначе говоря, если вы — ученик, которому достались плохой учитель и плохая учебная программа, разумнее будет бороться за хорошую программу. Результаты будут практически теми же, но это обойдется вам дешевле — и, честно говоря, обычно гораздо проще купить новый учебник, чем найти нового учителя.

Как же выглядит плохая учебная программа? Она не обеспечивает хорошей обратной связи, а практические пособия и учебники часто просто предоставляют учащимся ответы, не побуждая их мыслить самостоятельно. Плохим учебникам, как правило, недостает глубины — они знакомят учащихся с множеством различных тем, но так поверхностно, что ни о каком серьезном погружении в изучаемый предмет не может быть и речи.

Несмотря на все данные в пользу обратной связи, создается впечатление, что в большинстве случаев мы приходим к этой идее самостоятельно. Нам самим нужно почувствовать потребность в руководстве со стороны. Не так давно Атул Гаванде, врач и автор еженедельника The New Yorker, нанял инструктора, чтобы усовершенствовать свои навыки хирурга. Вначале ему было трудно. Врачи, подобно священникам, обычно работают за закрытыми дверями, и Гаванде чувствовал неловкость. Никто не наблюдал за его работой в операционной на протяжении почти десяти лет. «С какой стати кто-то будет придираться к моей работе и выискивать в ней ошибки?» — спрашивал он себя.

Однако даже для такого первоклассного специалиста, как Гаванде, занятия с инструктором оказались небычайно полезными. Они помогли Гаванде добиться более глубокого понимания своей работы, освоить новые навыки и подходы. Со временем он сам научился оказывать более действенную поддержку другим врачам, давая им возможность самим открывать новые идеи, прежде чем предлагать конкретную помощь. Но, вероятно, самый главный эффект Гаванде сформулировал так: «Я знаю, что снова учусь».

Когда мы говорим об обратной связи и процессе обучения, нельзя упускать из виду один важный момент: объяснения очень нужны^{7}. Чтобы учиться, мы должны понимать, в чем были неправы, — и получить стороннюю оценку своего мышления. Это крайне важно для развития профессионализма, потому что, как правило, мы приобретаем навыки и понимание, чтобы открыть новые способы мышления и действия в различных ситуациях.

Для решения этой задачи некоторые педагоги разрабатывают программы так называемого «сознательного ученичества». Чтобы узнать об этом больше, я встретился с психологом Гэри Кляйном. Кляйн — весьма известная фигура в сфере психологии. Его исследования, посвященные интуитивным решениям, произвели революцию в понимании роли эмоций в профессионализме, а книга Малкольма Гладуэлла «Озарение» во многом основана на работах Кляйна.

Недавно Кляйн разработал компьютерную программу под названием ShadowBox, в которой используется метод сознательного ученичества. Я посмотрел видео из этой обучающей программы. Оно начиналось с любительского ролика: полицейский остановил молодого парня на скейтборде.

— Отдай мне доску, — велел полицейский.

Место действия — пригород Бостона, полицейский был низеньким и коренастым, с широкой грудью футбольного нападающего. Парнишке на скейте было лет шестнадцать — семнадцать. Он был выше полицейского, но гораздо худощавее, и вцепился в свою доску, как четырехлетка, не желающий расставаться с любимой игрушкой.

— Я — гражданин Соединенных Штатов, — сказал скейтбордист.

— Отдай мне доску.

— Могу я узнать, на каком основании?

— На таком, что тебя уже предупреждали, — ответил страж порядка, подступая ближе к парню. — Отдай мне доску.

Я нажал на паузу, и двое мужчин замерли нос к носу.

В тот момент мы с Кляйном сидели у него в гостиной перед компьютером с большим экраном. Кляйн прибавил звук, и мне показалось, что мы смотрим снятое на телефон видео, которое скоро станет вирусным.

Предполагалось, что я должен отмечать все моменты, когда полицейский обострял — или, наоборот, смягчал — ситуацию, и подробно аргументировать свою точку зрения. Поэтому, остановив видео, я напечатал несколько предложений в белом поле на экране, изложив свои мысли о том, что, на мой взгляд, сейчас ситуацию стоит разрядить.

Для Кляйна этот аспект обучающей программы был одним из важнейших. Для меня же это была возможность лучше понять мою собственную логику, сравнить мое мышление с мышлением специалистов. Прежде чем показать это видео мне, Кляйн продемонстрировал его нескольким сотрудникам правоохранительных органов и предложил представить, как бы они справились с этой ситуацией. Затем Кляйн и его команда обобщили их идеи, так что я мог сравнить свой образ мышления с тем, как думают профессионалы.

Мы продолжили смотреть видео, я сделал еще несколько заметок по поводу обострения и смягчения конфликта, а затем, в конце, всплыло диалоговое окно. Надпись в нем гласила: «Проконсультируйтесь со специалистами».

В том, что я провалился, нет ничего удивительного. Я определил лишь самые явные критические моменты. Что еще хуже, я не заметил кое-чего из того, что эксперты отметили особо. Например, в какой-то момент полицейский взялся рукой за скейтборд, но этот жест совершенно ускользнул от меня. Также я не придал особого значения тому факту, что полицейский тыкал в скейтбордиста пальцем, в то время как эксперты утверждали, что такое поведение несет в себе излишнюю агрессию.

Но главная идея заключалась вот в чем: я получил оценку данной мной оценке. Кляйн, подобно инструктору, проработал со мной ситуацию, объяснив, почему я неправильно истолковал ряд моментов, где моя логика подкачала и как специалисты нашли возможность убедить молодого человека отдать скейтборд добровольно.

Джон Хэтти, эксперт в области образования, много времени уделяет исследованию ценности обратной связи. Он считает, что это один из важнейших аспектов обучения, и каждый вечер, когда его сыновья приходят из школы, он за ужином задает им вопросы типа: «Что вы сегодня узнали от других о том, как вы учитесь?»

С точки зрения Хэтти, эффективная обратная связь подразумевает не только информацию о наших недостатках, хотя и это многое значит. Помимо этого, обратная связь оказывает наибольший эффект в тех случаях, когда предлагает нам новое направление мышления, новый способ рассуждать о проблеме. Обратная связь «мощнее всего тогда, когда указывает на неверные толкования»^{8}, пишет Хэтти.

Этот образ представляет прочную обратную связь как своего рода карту, помогающую увидеть, насколько мы продвинулись вперед в своем понимании. В своей книге «Видимое обучение»^[7] Хэтти очень убедительно доносит до нас эту идею и утверждает, что правильная обратная связь всегда включает в себя «взгляд вперед» — иными словами, дает ощущение того, куда мы направимся дальше в процессе обучения.

Все это возвращает нас к сознательному ученичеству — в ряде программ на данный динамичный подход делается особый упор. Это хорошо видно на примере ShadowBox: после разбора видео с полицейским вместе с Кляйном я начал понимать ход мыслей экспертов-юристов, проводивших оценку ситуации.

Так, например, профессионалы придают наибольшее значение доверию — или его отсутствию — между сотрудниками полиции и рядовыми гражданами. Они считают, что полицейский должен был постараться максимально снизить накал ситуации — к примеру, отступить от молодого человека и дать ему больше личного пространства.

Кляйн называет такое изменение хода мыслей сдвигом менталитета. В конечном итоге идея одна и та же: мы учимся мыслить иначе, учимся рассуждать более эффективно. По крайней мере (как показал случай с полицейским), полезно знать, что не стоит тыкать в людей пальцем, если вы хотите, чтобы они вам доверяли.