Глава 52

Не включая сирен, с погашенными фарами на последнем участке пути Ломен Уоткинс подъехал к дому Майкла Пейзера в десять минут четвертого утра. Его сопровождали еще две машины с пятью полицейскими, все были вооружены. Ломен надеялся, что им придется применять оружие только для устрашения. Когда они в прошлый — и единственный — раз столкнулись с «одержимым» Джорданом Кумбсом (это случилось четвертого сентября), они не были готовы к схватке с освирепевшим существом, и им пришлось для защиты собственной жизни расстрелять его в упор. Шаддэку для исследований достался только труп. Он был вне себя — у него отняли шанс детально изучить психологию и физические функции одного из этих выродившихся маньяков. Пули с усыпляющим веществом в данном случае не возымели бы никакого действия, так как «одержимые» были людьми, прошедшими через обращение, а это предполагало полное изменение механизма обмена веществ. Организм не только мгновенно сам залечивал свои раны, но и мгновенно нейтрализовал и выводил из себя все токсины, к которым относились и усыпляющие препараты. Утихомирить «одержимого» можно было, только положив его под капельницу, но рассчитывать на такой вариант не приходилось.

Одноэтажное бунгало Майкла Пейзера имело два выхода — с западной и с восточной стороны, содержалось в прекрасном состоянии и было расположено на участке в полтора акра, на котором росло несколько высоких эвкалиптов, еще не потерявших своих листьев. Свет во всем доме был погашен.

Ломен послал двух человек наблюдать за окнами, расположенными в торцах здания. Еще один остался стеречь дверь парадного входа. Сам Уоткинс, взяв с собой двух оставшихся полицейских — Шолника и Пенниуорфа, обогнул дом и поднялся по ступенькам черного хода.

Ветер уже разогнал туман, видимость была хорошей. Но тот же ветер, воющий и стонущий в ветвях деревьев, создавал такой шум, что за ним нельзя было услышать никаких других звуков. Это могло помешать им, когда они будут отлавливать Пейзера.

Пенниуорф встал слева от двери, Шолник — справа. Оба они имели при себе полуавтоматические винтовки.

Ломен попробовал открыть дверь. Она не была заперта. Он распахнул ее и отступил назад.

Его помощники вошли в темную кухню друг за другом, с винтовками наготове. Они знали, что могут стрелять в Пейзера только в крайнем случае, но не собирались погибать ради того, чтобы доставить Шаддэку это существо живым и невредимым. Через мгновение один из них нащупал на стене выключатель.

После этого в кухню вошел Уоткинс. Он был вооружен револьвером. Пол был усеян пустыми кастрюлями, разбитыми тарелками, валялись открытые консервные банки, разорванные упаковки из-под томатного соуса, белели яичная скорлупа и крошки хлеба. Один из кухонных стульев был повален набок, остальные разломаны, видимо, ударами о стену, так как часть плитки со стен осыпалась и лежала на полу.

Через широкий проем была видна столовая с большим столом, окруженным стульями.

Слева, рядом с холодильником, была дверь. Барри Шолник осторожно приоткрыл ее. На полках по сторонам узкого прохода стояли банки с консервами. Из прохода ступеньки вели вниз, в подвал.

— Подвал проверим позже, — негромко скомандовал Ломен, — сначала обойдем весь дом.

Шолник, стараясь не шуметь, поднял с пола стул и продел одну из ножек в ручку двери, ведущей в подвал. Теперь никто не смог бы оттуда выбраться, пока они будут осматривать дом.

Они постояли на пороге столовой, прислушиваясь.

Снаружи завывал ветер. Где-то в доме хлопало окно. Сверху доносился скрип, на крыше плохо закрепленная деревянная кровельная дранка хлопала при каждом порыве ветра.

Полицейские поглядывали на Ломена, ожидая приказаний. Пенниуорфу было двадцать пять лет, но он выглядел на восемнадцать. Его молодое лицо было таким свежим и простодушным, что он напоминал скорее не полицейского, а разносчика религиозных брошюр. Шолник был на десять лет старше своего товарища и имел гораздо более грозный вид.

Ломен знаком показал, куда идти.

Они вошли в столовую и включили свет. В комнате никого не было, поэтому они двинулись дальше — в гостиную.

Пенниуорф щелкнул выключателем, и зажглась бронзовая люстра — единственный предмет в комнате, который не был разбит. Обивка на диване и на стульях была изорвана в клочья, по всей комнате валялись обрывки поролона, словно куски ядовитого гриба. Книги были сметены с полок и разодраны. Керамическая ваза, несколько стеклянных украшений и кофейный столик из стекла были разбиты вдребезги. Кто-то оторвал дверцы от подставки под телевизором и нанес сокрушительный удар по его экрану. Здесь вовсю разгулялась чья-то слепая ярость и дикая сила. В комнате стоял сильный запах мочи… и чего-то еще менее противного и менее знакомого. Вероятно, это был запах существа, устроившего этот разгром. Пахло потом и еще чем-то, от чего Уоткинса начало мутить и к сердцу подобрался безотчетный страх.

Слева был проход, ведущий к спальням и ванным комнатам. Ломен на всякий случай держал его под прицелом.

Двое помощников Ломена вышли в коридор. В правой стене помещался встроенный шкаф. Шолник встал напротив двери шкафа с ружьем наготове. Пенниуорф, стоящий сбоку, резко открыл дверь. В шкафу была только одежда.

Пока они выполнили самую легкую часть своей работы. Теперь им предстояло осмотреть коридор, в который выходили три двери; одна из них была наполовину распахнута, а две остальные слегка приоткрыты. Свет нигде не горел. Развернуться в узком коридоре было очень трудно, зато у того, кто мог затаиться в темноте, были прекрасные возможности для нападения из-за угла. Гудел ветер. Сквозь шум дождя доносилась его мрачная, на низкой ноте, мелодия.

Ломен никогда не был командиром, который посылает своих подчиненных на опасное задание, а сам отсиживается в безопасном месте. И хотя он избавился после обращения от чувства гордости, самоуважения, долга, так же как и от многих других чувств, у него еще сохранились привычки, связанные с долгом, даже скорее не привычки, а инстинкты, и сейчас он действовал так же, как и в начале своей карьеры. Он первым шагнул в коридор, в который выходили две двери с левой стороны и одна с правой. Быстро и бесшумно он приблизился к дальней двери с левой стороны — к той, которая была наполовину открыта; он толкнул ее вовнутрь и, до того момента, когда дверь, ударившись о стену, снова закрылась, успел заметить, что в ванной комнате никто не прячется.

Пенниуорф взял на себя первую дверь с левой стороны. Он вошел и нащупал на стене выключатель.

В этот момент к нему присоединился Уоткинс. Комната, очевидно, служила хозяину кабинетом, здесь имелись два стола, пара стульев, шкафы и по стенам — полки до потолка, заставленные книгами, корешки которых слабо поблескивали. Тут же были установлены два компьютера. Ломен проскользнул в дверь и взял на прицел стенной шкаф. Пенниуорф осторожно раздвинул в стороны его зеркальные дверцы.

Никого.

Барри Шолник оставался в коридоре, держа под прицелом дверь комнаты, которую они еще не» обследовали. Когда Ломен и Пенниуорф присоединились к нему, Шолник раскрыл дверь настежь дулом своего ружья. В комнате было темно. Шолник отступил назад: он был уверен, что из этой темноты навстречу ему кто-то вылетит. Однако все было спокойно. Он помешкал на пороге, затем шагнул в комнату и, щелкнув выключателем, вскричал: «О Боже!» В одно мгновение он вновь оказался в коридоре.

Взглянув через плечо полицейского в комнату, Ломен увидел адское создание, распростертое на полу у противоположной стены. Это был «одержимый», и несомненно, Пейзер, но он выглядел несколько не так, как Джордан Кумбс. Кое-что было похоже, но не все.

Вместе с Шолником Ломен шагнул через порог.

— Пейзер?

Существо, сидящее в дальнем углу, заморгало, начало двигать своим кривым ртом. Шепчущим, гортанным, звериным, получеловеческим голосом оно забормотало:

— Пейзер, Пейзер, Пейзер, я, Пейзер, я, я…

В этой комнате также пахло мочой и ощущался еще другой, более сильный запах — острый, мускусный.

Ломен сделал еще несколько шагов по комнате. Пенниуорф следовал за ним. Шолник оставался в дверях. Ломен остановился в двенадцати футах от Пейзера, а Пенниуорф зашел сбоку и встал рядом с винтовкой наготове.

Джордан Кумбс, которого они четвертого сентября загнали в пустой кинотеатр, тоже имел звериный облик, он отдаленно напоминал гориллу своим коренастым и мощным телом. Внешность Майкла Пейзера была менее безобразной; его тело, распростертое в углу, напоминало скорее волка, чем обезьяну. Бедра были расположены по отношению к спинному хребту так, что они не давали ему возможности стоять или сидеть прямо. Верхняя часть ног была короткой, а голени — длинными. Все тело было покрыто шерстью, но не очень густой, это было непохоже на настоящую звериную шкуру.

— Пейзер, я, я, я…

Лицо Кумбса отдаленно напоминало человеческое или скорее лицо человекообразной обезьяны, у него были развитые надбровные дуги, плоский нос и мощные челюсти с широкими, острыми зубами, как у бабуина. Чудовищно измененная голова Майкла Пейзера скорее походила на волчью или собачью морду; рот и нос были вытянуты вперед, образуя волчью пасть. Надбровные кости напоминали обезьяньи, но были еще массивней, из-под них выглядывали налитые кровью глаза, посаженные очень глубоко. Но взгляд этих глаз, полный отчаяния и ужаса, был поистине человеческим.

Подняв руку, указывая ею на Ломена, Пейзер проговорил:

— Помоги мне, помоги мне, что-то не так, не так, помоги, помоги…

Ломен уставился на эту преображенную руку с ужасом и изумлением, вспоминая, как начала изменяться его собственная рука, когда он испытывал это дикое искушение у дома Фостеров. Удлиненные пальцы, широкие, грубые суставы. Острые когти вместо ногтей. По своей ловкости эти конечности напоминали человеческую руку, но в остальном выглядели совершенно сверхъестественно.

Дерьмо, подумал Ломен, эти руки, эти руки. Я уже видел их когда-то в кино или по видео, мы тогда взяли посмотреть кассету с фильмом «Вой». Роб Боттин. Так звали мастера по спецэффектам, который создал, оборотня для этого фильма. Он запомнил эту фамилию, так как Денни в то время был без ума от всяческих спецэффектов. Руки, протянутые сейчас к нему, больше всего напоминали лапы оборотня из фильма «Вой».

С ума можно сойти от таких мыслей. Жизнь повторяет фантазию. Фантазия воплощается в реальность. Как будто в последнем десятилетии двадцатого века научно-технический прогресс достиг такого предела, при котором стало возможным воплощение не только мечты о лучшей жизни, но и всех кошмаров. Пейзер представал в виде дурного, страшного сна, который воплотился в реальность, но от этого сна нельзя пробудиться, это создание не исчезнет, как исчезают чудовища из плохих снов.

— Чем я могу тебе помочь? — осторожно спросил Ломен.

— Пристрелите его, — посоветовал Пенниуорф.

— Нет! — резко возразил Уоткинс.

Пейзер поднял обе свои лапы вверх и некоторое время смотрел на них, как будто только что увидел. Он зарычал, но рычание тут же сменилось на тонкий и жалобный стон.

— Измениться, не могу измениться, не могу, пробую, хочу, хочу, не могу, пробую, не могу…

Шолник, стоявший в дверях, заговорил:

— Господи, да он попался, он в ловушке. А я-то думал, что «одержимые» могут возвращаться в нормальное состояние, когда захотят.

— Так и есть на самом деле, — сказал Ломен.

— Но этот-то не может, — возразил Шолник.

— Он и сам об этом говорит, — поддержал товарища Пенниуорф, его голос звучал тревожно. — Он говорит, что не может измениться.

— Не знаю, не знаю, — сказал Уоткинс. — Я хочу сказать, что другие «одержимые» могут изменяться, когда захотят. Если бы дело обстояло иначе, мы давно бы уже всех их переловили. Но они снова в какой-то момент превращаются в обычных людей и ходят по улицам как ни в чем не бывало. Пейзер, казалось, не замечал присутствия полицейских. Он разглядывал свои руки, издавая резкие гортанные звуки. Таким образом он, вероятно, выражал свое отчаяние.

В какой-то момент руки начали видоизменяться.

— Смотрите, смотрите, — вырвалось у Ломена.

Ломену никогда прежде не доводилось наблюдать такое превращение; он был охвачен любопытством, смешанным с удивлением и ужасом. Когти исчезали на глазах. Плоть внезапно превратилась в подобие податливого воска: она бугрилась, словно закипая изнутри, она пульсировала, но виной тому была вовсе не кровь в венах, нет, это выглядело неестественно, пугающе; плоть принимала новые формы, словно над ней трудился невидимый скульптор. Ломен даже расслышал хруст костей — невидимая сила расщепляла их и соединяла вновь. Плоть плавилась и затвердевала с отвратительным чавкающим звуком. Кисти рук уже стали напоминать человеческие. Вслед за кистями начали изменяться запястья и предплечья, вся рука теряла форму волчьей лапы. Борьба человеческого духа с дикой природой отражалась на лице Пейзера, дух побеждал; первобытный образ уступал место человеческому облику. Впечатление было таким, будто чудовище-Пейзер был лишь отражением, а истинный Пейзер лишь сейчас оборачивался к ним лицом.

Ломен Уоткинс не был ни ученым, ни специалистом по микротехнологиям, он был всего лишь полицейским с высшим образованием. Несмотря на это, он понял, что столь быстрое и кардинальное превращение не могло произойти лишь за счет резко ускорившегося обмена веществ и способностей Новых людей к самозаживлению. Какие бы огромные количества гормонов, энзимов и других активных веществ ни произвел организм Пейзера, их все равно было бы недостаточно для преобразования костей и соединительной ткани за столь короткое время. Такой процесс мог бы занять дни, недели, но не считанные секунды. Это было физически невозможно. Тем не менее это произошло. Значит, Майкл Пейзер был во власти иной, таинственной и пугающей силы, которая по своему могуществу превосходила возможности биологических процессов.

Неожиданно процесс превращения остановился. Ломен мог видеть, что Пейзер изо всех сил рвался к обретению человеческого обличья, он скрипел зубами, напрягал свои полуволчьи-получеловечьи скулы, в глазах его застыло выражение отчаяния и железной решимости, но ничто не помогло ему. Долю секунды он колебался на грани спасения. Казалось, еще немного усилий, еще один рывок, и он достигнет того предела, за которым дальнейшее преображение пойдет уже автоматически, без чудовищного напряжения воли, подобно водному потоку, несущемуся вниз. Но он не смог достичь этого предела.

Пенниуорф издал низкий, сдавленный звук, он словно переживал с Пейзером его отчаяние.

Ломен мельком взглянул на своего помощника. Лоб Пенниуорфа покрыла испарина.

Ломен ощутил, что он тоже вспотел, капли пота стекали по его левой щеке. В бунгало было тепло — время от времени включался и отключался масляный радиатор, но вовсе не жар от него вызывал у них испарину. То был холодный пот ужаса, который давал о себе знать еще и стесненным дыханием, и спазмом в горле. Ломен задыхался, он словно только что пробежал стометровку.

Раздался крик Пейзера — пронзительный, отчаянный. Он снова начал терять человеческие черты. Опять послышался хруст перестраиваемых костей, опять плавящаяся плоть с хлюпаньем принимала новую форму — дикая природа возрождалась на глазах; спустя некоторое время Пейзер вновь предстал перед ними в том образе, в котором они застали его, — в образе адского создания.

Создание, хоть и было адским, отличалось завидной силой и необычным, гармоничным в своем роде, телосложением. Хищная посадка большой головы была вроде бы неуклюжей по сравнению с человеческой, мощный загривок казался грубее человеческой шеи, но все существо в целом, несомненно, обладало неповторимой звериной фацией.

Они смотрели друг на друга и молчали.

Пейзер съежился на полу, втянув голову в плечи.

Шолник, продолжавший стоять в дверях, нарушил молчание:

— Господи, он — в ловушке.

Скорее всего Майкл Пейзер пал жертвой какого-то технологического сбоя, возникшего в процессе его обращения в Нового человека, но Ломену все казалось, что Пейзер просто не в силах преодолеть соблазн, скрывавшийся в образе дикого, не подвластного никому существа. Он хочет вернуться к самому себе, у него еще есть для этого возможности, но другое, более острое желание пересиливает, не пускает его наверх, тянет вниз — к примитивной, но возбуждающей животной жизни.

Пейзер поднял голову и посмотрел на Ломена, затем на Пенниуорфа, затем на Шолника и снова уставился на начальника полиции. Его поза уже не выражала отчаяния. Ужас и затравленность исчезли с лица. Казалось, его перекошенная пасть смеется над ними, глаза дикаря, пугающие и притягивающие одновременно, пронизывали их взглядом. Пейзер поднес руки к лицу, согнул свои длинные пальцы, когти клацнули друг о друга, он рассматривал их с изумлением, если звери могут изумляться.

— …охота, охота, охота, погоня, убивать, кровь, кровь, жажда, жажда…

— Как же, черт побери, мы сможем взять его живым, если он не собирается сдаваться? — голос Пенниуорфа звучал странно, он говорил тихо и невнятно.

Пейзер с отсутствующим видом почесал у себя внизу живота. Он снова скользнул взглядом по Уоткинсу, затем по окну, сквозь которое в комнату заглядывала ночь.

— Я чувствую… — Шолник не договорил. Пенниуорф также не мог связать двух слов:

— Если мы… ну, мы можем…

У Ломена все сильнее сжимало грудь. Что-то немыслимое творилось с горлом, он весь обливался потом.

Пейзер издал тонкий, воющий крик; такого крика Ломен никогда прежде не слышал. Это было выражение жажды, тоски по чему-то, но одновременно и вызов, бросаемый животным в ночь, утверждение своей силы и уверенности в своей хитрости и могуществе. Звук от этого крика должен был резать слух, но вместо этого Ломен испытывал то самое неизъяснимое чувство искушения, которое охватило его у дома Фостеров, когда он услышал вой трех «одержимых», доносящийся из ночной мглы.

До боли сжав челюсти, Ломен собрал все свои силы, чтобы и на этот раз устоять перед адским соблазном!

Пейзер вновь закричал, а затем принялся бормотать:

— Бежать, охотиться, свободен, свободен, жажда, со мной, идем, идем, жажда…

Ломен понял, что помимо его воли рука с револьвером опускается вниз. Теперь ствол был направлен не на Пейзера, а в пол.

— …бежим, бежим, свободны, жажда…

Из-за спины Ломена раздался судорожный, победный вздох облегчения.

Он обернулся и увидел Шолника — тот бросил на пол свою винтовку. Лицо и руки его помощника начали слегка изменяться. Он сорвал с себя свой черный китель, отбросил его в сторону и разодрал на себе рубаху. Его щеки и скулы словно расплавились и потекли вперед, а брови ушли назад. Он превращался в зверя.