Глава 6

^{Четырнадцать месяцев назад:}

^{Четверг, 10 июня 1976 года}

Труп обнаженного мужчины лежал в центре чуть наклоненного стола для вскрытий, расцвеченный кровавыми надрезами во многих местах.

— Кто это? — спросил Клингер.

— Он работал на Леонарда, — отозвался Салсбери.

Комната, в которой находились они трое, освещалась лишь двумя лампами под колпаками, подвешенными в центре потолка над прозекторским столом. Три стены были заставлены компьютерным оборудованием: пультами управления, мониторами, блоками питания. Вспыхивающие и мерцающие огоньки работающей электроники зловеще мигали зеленым, голубым, желтым и бледно-красным в окружающей полутьме. Девять телевизионных дисплеев — большие кубы с лучевыми трубками — были закреплены высоко на трех стенах, а четыре экрана были установлены на потолке; и все они излучали слабое голубовато-зеленое свечение.

В этом жутком освещении распростертое тело было похоже не на тело обычного человека, а скорее на бутафорский манекен из фильма ужасов.

Кротко, почти преисполнившись благоговения, Даусон произнес:

— Его звали Брайен Кингман. Он состоял в моем личном штате.

— Долго? — поинтересовался Клингер.

— Пять лет.

Покойному было около тридцати, его тело отличалось прекрасным сложением. Он умер семь часов назад, и признаки разложения начали проявляться: кровь стекла в нижнюю часть тела, застаиваясь в голенях, бедрах, ягодицах, которые были пурпурного цвета и уже отчасти тронуты тлением. Лицо, напротив, посерело, черты заострились. Руки были вытянуты вдоль тела, ладони наружу, пальцы искривлены.

— Он был женат? — спросил Клингер. Даусон покачал головой: нет.

— Семья?

— Вырастившие его бабушка с дедушкой умерли.

Братьев и сестер нет. Его мать умерла родами, а в прошлом году погиб в автокатастрофе его отец.

— Тетки и дядья?

— Близких нет.

— Подружки?

— Ни одной, которой бы он был увлечен всерьез или которая бы всерьез увлекалась им, — отвечал Даусон:

— Потому-то мы его и выбрали. Если он исчезнет, никто особенно не позаботится разыскать его.

Некоторое время Клингер обдумывал услышанное. Потом спросил:

— Вы предполагали, что эксперимент его убьет?

— Мы не исключали этой возможности, — поправил Огден.

Мрачно усмехнувшись, Клингер заметил:

— И вы были правы.

Что-то в тоне генерала взбесило Салсбери.

— Тебе были известны ставки, когда ты связался с Леонардом и со мною.

— Да уж, разумеется, — согласился Клингер.

— Тогда не веди себя так, словно смерть Кингмана — единственно на моей совести. Вина лежит на всех нас.

Нахмурившись, генерал возразил:

— Огден, ты меня не так понял. Я вовсе не думаю, что ты, или Леонард, или я вообще в чем-то виноваты. Этот человек — лишь машина, которая разбилась. И ничего больше. Мы всегда достанем другую машину. Ты чересчур чувствителен, Огден.

— Бедный мальчик, — вымолвил Даусон, печально разглядывая тело. — Он готов был на все ради меня.

— Он и доказал это, — сказал генерал, задумчиво оглядывая мертвеца. — Леонард, у тебя в этом доме семеро слуг. Кто-нибудь из них знал, что Кингман был здесь?

— Вот уж вряд ли. Мы тайно его сюда привезли.

Тринадцать месяцев это крыло дома в Гринвиче было абсолютно изолировано и никак не сообщалось с остальными двадцатью комнатами. К крылу пристроили новый отдельный вход, а все замки поменяли. Слугам объявили, что под эгидой «Фьючерс» в доме проводятся совершенно безопасные эксперименты, а предпринятые предосторожности необходимы, чтобы исключить возможность промышленного шпионажа.

— А домашняя прислуга все еще любопытствует насчет того, что здесь происходит? — спросил Клингер.

— Нет, — ответил Даусон. — Они же видят, что в течение года здесь ничего особенного не произошло.

Секретное крыло перестало их занимать.

— Тогда, мне кажется, можно похоронить Кингмана в усадьбе без особого риска. — Он повернулся к Салсбери. — А что случилось? Как он погиб?

Салсбери присел на высокую белую скамейку у изголовья стола, обвил ногами одну из ее ножек и заговорил, глядя на собеседников поверх распростертого тела покойника.

— Впервые мы доставили Кингмана сюда в начале февраля. Он считал, что помогает нам в проведении социологического исследования, результаты которого чрезвычайно важны для «Фьючерс». За сорок часов опроса я узнал об этом человеке все, что хотел — его симпатии и антипатии, предрассудки, причуды, желания и все, что касается его интеллекта. Позже, в конце — февраля, я просмотрел записи этих интервью и выбрал пять ключевых пунктов, свидетельствующих об убеждениях или укоренившихся привычках, которые я попытался обратить в их противоположность путем серии подсознательных внушений.

Салсбери выбрал три сложных и два простых варианта. Кингман обожал шоколад: конфетки, шоколадные кексы — шоколад во всех видах; а Салсбери захотел, чтобы у Кингмана подступала тошнота при одном виде шоколада. Кингман не любил, просто не выносил брокколи, а Салсбери решил заставить его наслаждаться ею. Третья несложная трансформация заключалась в том, что Салсбери вознамерился не только избавить Кингмана от необъяснимого страха перед собаками, но и превратить подопытного в их обожателя. Еще два опыта скорее всего привели бы Салсбери к неудаче, потому что они требовали слишком глубокого проникновения в психику Кингмана. Начать с того, что Кингман был атеистом — факт, который он скрывал от Даусона весьма успешно все пять лет службы у него. Во-вторых, он был довольно резко настроен по отношению к черным. Превратить его в глубоко верующего человека, проповедующего братскую любовь к неграм, было куда сложнее, чем возбудить отвращение к шоколаду.

Ко второй неделе апреля Салсбери завершил составление программ обработки подсознания.

Пятнадцатого апреля Кингмана вновь доставили в этот дом под предлогом необходимости его участия в дополнительных социологических исследованиях для «Фьючерс». Хотя он об этом и не догадывался, влияющий на подкорку наркотик ему ввели в тот же день. Салсбери положил его на медицинское обследование и три дня подвергал многочисленным тестам, но не обнаружил ни малейших следов отравления, ни постепенных видоизменений в тканях, химическом составе крови, никаких заметных психических отклонений или вредных побочных явлений от приема наркотика.

К концу третьего дня, девятнадцатого апреля, находясь по-прежнему в добром здравии, Кингман принял участие в эксперименте по визуальному восприятию — так ему объяснили. Днем ему показали два кинофильма и после каждого предложили ответить на вопросы по поводу увиденного. Ответы его были вовсе не важны, но Салсбери зафиксировал их просто потому, что привык заполнять каждый пустой клочок бумаги в своей лаборатории. Целью эксперимента было лишь одно: пока Кингман смотрел фильмы, три часа подряд в него закачивались подсознательные программы, которые должны были изменить его привычки и убеждения — те пять, которые выбрал Салсбери.

События следующего дня, двадцатого апреля, подтвердили эффективность наркотика Салсбери и его подсознательных программ. За завтраком Кингман потянулся за шоколадным батончиком и отшвырнул его прочь, откусив кусочек, быстро извинившись, он выскочил из-за стола в ванную комнату, где его вырвало. За обедом он умял четыре порции брокколи в масле со свиными отбивными. Днем, когда Салсбери вышел с ним прогуляться по усадьбе, Кингман добрых четверть часа играл с несколькими сторожевыми собаками. После ужина, когда Салсбери и Даусон принялись обсуждать вечный вопрос об объединении общественных школ на Севере, Кингман вступил в спор как убежденный либерал, всю жизнь радевший о всеобщем равноправии. И наконец, не догадываясь о том, что у него в спальне установлены две видеокамеры, передающие на мониторы его жизнь в закрытом крыле дома, он прочитал молитвы, отходя ко сну.

Даже сейчас, стоя рядом с безжизненным телом, Даусон блаженно улыбался, рассказывая об этом Клингеру.

— Ты бы видел это, Эрнст! Это было ужасно волнующе. Огден взял атеиста, грешную душу, которой суждено было гореть в аду, и превратил его в уверовавшего в Иисуса Христа праведника, и всего за один день!

Салсбери чувствовал себя не в своей тарелке. Он поерзал на скамейке, затем, не обращая внимания на Даусона, уставившись куда-то в лоб генералу, произнес:

— Кингман покинул поместье двадцать первого апреля. Я тотчас же сел за разработку самой важной серии подсознательных команд, той самой, которую мы втроем обсуждали сотни раз, — программы, которая дала бы мне возможность полного и постоянного контроля над мозгом объекта с помощью кодовой фразы. Пятнадцатого июля я закончил эту разработку. Сюда мы вновь привезли Кингмана восемнадцатого, то есть два дня назад.

— Он ни о чем не подозревал? — спросил Клингер. — Не разочаровался во всем том, что его заставляли проделывать?

— Совсем наоборот, — возразил Даусон. — Он был доволен, что я именно его использую в таком серьезном проекте, даже если он и не вполне понимает его суть. Он видел в этом знак моего особого к нему доверия. И думал, что если он окажется полезным в работе Огдена, то продвинется по службе быстрее, чем рассчитывал. В его поведении не было ничего особенного. Такими бывают все молодые стажеры, это дело обычное.

Устав стоять, генерал подошел к ближайшему компьютерному столу, выдвинул стул и уселся на него. Он почти полностью скрывался в тени. Зеленое свечение экрана захватывало его правое плечо и часть грубого лица. Он был похож на тролля.

— Ладно. К пятнадцатому вы закончили программу. Восемнадцатого сюда снова явился Кингман. Ты накачал его наркотиком…

— Нет, — перебил Салсбери. — Раз наркотик уже был введен подопытному, увеличивать дозу нет необходимости, даже и годы спустя. Когда приехал Кингман, я тут же приступил к программе подсознательного контролирования. Вечером я показал ему несколько фильмов. После этого — предпоследней ночью — он очень плохо спал. Он проснулся дрожа, весь в поту. Он был испуган, его тошнило. Не успел отдышаться, как его вырвало рядом с кроватью.

— Лихорадка? — уточнил Клингер.

— Нет.

— Ты не думаешь, что это была запоздалая реакция на наркотик — спустя полтора месяца?

— Может быть, — откликнулся Салсбери. Но про себя подумал, что очевидно дело было не в этом. Он встал со скамейки, подошел к своему столу в темном углу комнаты и вернулся с компьютерной распечаткой. — Это запись состояния Кингмана во время сна между часом и тремя ночи. Это критический период. — Он протянул листки Даусону. — Вчера я показал Кингману еще два фильма. Они завершили программу.

Этой ночью он умер в постели.

Генерал присоединился к Даусону и Салсбери, которые стояли у прозекторского стола, при свете лампы начали читать свиток компьютерной распечатки длиною в два ярда.

Клингер спросил:

— Так вы подключали к Кингману столько машин, пока он спал?

— Почти каждую ночь он проводил здесь. С самого начала, — пояснил Салсбери. — Первые дни это даже не требовалось. Но к тому времени, когда для меня уже стало необходимым пристально наблюдать за ним, он попривык к машинам и научился засыпать, опутанный всеми этим проводами.

Рассматривая распечатку, генерал заметил:

— Не очень-то я понимаю, в чем тут дело.

— Я тоже, — сознался Даусон.

Салсбери подавил усмешку. Еще несколько месяцев назад он осознал, что его единственная защита от двух этих акул — уникальное специальное образование. Он никогда не упускал возможности продемонстрировать его им — и подчеркнуть, что, если они надуют его, никому из них никогда не завершить исследований или не справиться с неожиданным научным кризисом после того, как исследования будут завершены.

Указывая на первые несколько строк распечатки, он пояснил:

— Четвертая стадия сна — самая глубокая. Чаще всего она наступает, когда человек только заснет. Кингман лег около полуночи, в двадцать минут первого он заснул. Как раз здесь видно, что четвертого этапа сна он достиг через двадцать две минуты.

— А в чем тут важность? — осведомился Даусон.

— Четвертый этап больше других напоминает кому, — ответил Салсбери. — Электроэнцефалограмма показывает нерегулярные большие волны — несколько циклов в секунду. Спящий при этом не двигается. На четвертом этапе сна сознание находится почти в коматозном состоянии, все органы чувств абсолютно бездействуют. Бодрствует только подсознание. Вспомните, в отличие от сознания, подсознание никогда не засыпает. Но поскольку органы чувств отключены, то единственное, чем может заняться подсознание на четвертой стадии, это играть с самим собой. И вот подсознание Кингмана получило нечто уникальное для игры.

Генерал спросил:

— А программа «ключ-замок» была привита ему в этот день или днем раньше?

— Именно так, — кивнул Салсбери. — А теперь смотрите на распечатку.

— На протяжении всей ночи, — продолжал Салсбери, — мы поднимаемся и падаем, вновь поднимаемся и вновь падаем, переходя от одной стадии к другой и обратно. Почти все мы без исключения погружаемся в сон как бы по ступенькам и выходим из него тоже, словно поднимаясь по ступенькам, проводя какое-то время на каждом из этапов сна. Однако в этом случае, как видим, Кингман сразу проваливался из легкого сна в глубокий и наоборот — как будто его будил шум в комнате.

— А в комнате был шум? — удивился Даусон.

— Нет.

— А что такое СДГ? — спросил Клингер. Салсбери объяснил:

— Это значит, что под веками с некоторой скоростью начинает двигаться глаз — явный показатель того, что Кингман видел сны, когда находился на первой стадии.

— Видел сны? — спросил Даусон. — Какие?

— Это невозможно узнать.

Генерал поскреб щетину, которая покрывала его срезанный подбородок даже сразу после бритья.

— Но вы думаете, что сон был вызван подсознанием, играющим с имплантированной в него программой «ключ-замок»?

— Да.

— И что сон касался подсознательных команд?

— Да. Я не могу найти другого объяснения. Что-то связанное с сигналом «ключ-замок» так потрясло его подкорку, что он пролетел прямо в сон.

— Кошмар?

— В этот момент только сон. Но в течение следующих двух часов показатели его сна становились совершенно необычными, странными.

— Волны «альфа» означают, что в этот момент Кингман просыпался на две минуты, — пояснил Солсбери. — Не насовсем просыпался. Его веки были по-прежнему сомкнуты. Он колебался на первом этапе сна.

— Его разбудило сновидение, — предположил Клингер.

— Вероятнее всего.

— Первый раз он погрузился в глубокий сон на восемь минут, — сказал Салсбери. — Теперь же сон длился только шесть минут. Тут начали происходить весьма интересные явления.

— На этот раз в глубоком сне он находился всего три минуты, — заметил Клингер. — Цикл меняется только в сторону уменьшения.

Даусон спросил:

— Но почему? Эрнст, кажется, догадался, но я пока не понимаю.

— Что-то происходит с его подсознанием во время глубокого сна, — пояснил Салсбери. — Настолько странное, требующее разрешения, что его заставляет снова возвращаться на первую стадию и видеть сны. Этот эксперимент с подсознанием мог идти все интенсивнее и интенсивнее, если бы не истощались его силы. Во всяком случае, Кингман был в состоянии выдерживать вмешательство в его подсознание в течение все более кратких промежутков времени, чем раньше.

— Думаешь, он чувствовал боль на четвертой стадии? — предположил Даусон.

— Боль ощущает плоть, — возразил Салсбери. — Это не совсем верно характеризует такое состояние.

— А как охарактеризовать его вернее?

— Возможно, беспокойство. Или страх.

— Теперь уже одна минута, — заметил Клингер.

— Теперь он максимально возбужден, — проговорил Салсбери, словно погибший был все еще жив. — Переходы с одной стадии на другую становятся все более необычными и беспорядочными. В два двадцать он снова оказался на третьей стадии сна. Посмотрите, что произошло с ним потом:

Клингер был так захвачен распечаткой с записью разрушения личности Бранена Кингмана, как будто наблюдал за разворачивающимся перед его глазами действием.

— Он даже не достиг четвертой стадии, как снова очутился на первой.

— Его пронзила мощная атака на подсознание, — заметил Салсбери.

— Так в этом все дело? — спросил Даусон.

— Теперь уже да. В данный момент его мозг становится все беспокойнее, доходит до состояния распада — и все же он не может пробудиться. Дела идут все хуже:

— Он был так напуган, что едва не проснулся в два тридцать семь, правильно? — спросил Даусон.

— Именно так, — отозвался Салсбери. — Но все же он не пробудился. Он оказался между первой стадией сна и моментом возникновения волн «альфа». Вот и вы уже научились считывать информацию.

Даусон выдохнул с такой силой, словно он задерживал дыхание целую минуту.

— Он был славным парнем. Пусть он упокоится в мире.

— Там, в конце, — напомнил генерал, — там были последовательно отмечены пять раз подряд волны альфа. Значит ли это, что он полностью пробудился на пять минут перед тем, как умереть?

— Полностью проснулся, — подтвердил Салсбери. — Но не разумом.

— Мне показалось, ты говорил, что он умер во сне.

— Нет. Я говорил, что он умер в постели.

— А что случилось за эти пять минут?

— Я вам покажу. — Салсбери подошел к ближайшему компьютеру, быстро принялся нажимать кнопки на клавиатуре.

Все экраны, кроме двух верхних, погасли. Один из них был обычным телевизионным экраном, управлявшимся на небольшом расстоянии компьютером. Другой был считывающей электронной трубкой.

Оторвавшись от клавиатуры, Салсбери пояснил:

— На правом экране сейчас будет видеозапись шести последних минут жизни Кингмана. На левом — синхронно возникнут основные показатели его жизнедеятельности.

Даусон и Клингер подались ближе.

Правый экран вспыхнул. На нем появилась резко сфокусированная черно-белая картинка: Брайен Кингман лежал на спине, разметав простыни. К его голове и телу было подключено двенадцать датчиков, и провода вели к двум аппаратам сбоку от кровати. Сфагмоманометр, присоединенный к его правой руке, был связан с меньшей машиной. Кожа Кингмана блестела от пота. Его била крупная дрожь. Каждые несколько секунд его рука вздрагивала, словно он хотел защититься, или одна из его ног отбивала воздух. Несмотря на эти движения, глаза его были закрыты — он спал.

— Сейчас он на первой стадии сна, — заметил Салсбери.

— Ему что-то снится, — добавил Даусон.

— Очевидно.

Вверху левого экрана фиксировалось время: часы, минуты, секунды и доли секунд. На мягко светившемся зеленом фоне позади часов шли строки, характеризующие физическое состояние Кингмана.

— Он все еще спит, — проговорил Салсбери. — Но его пульс и дыхание участились почти на двадцать, пять процентов. Похоже, ему снится дурной сон. Он буквально уже не в силах вынести его. Он готов отбросить его. Готов проснуться. Смотрите внимательнее. Вот, сейчас!

На черно-белом экране Кингман внезапно поднял, колени, брыкаясь обеими ногами, опустил и вновь почти к самой груди подтянул колени. Обеими руками он сжал голову, глаза его вращались в орбитах, рот открывался.

— Он закричал, — пояснил Салсбери. — Прошу прощения, но звукозаписи здесь нет.

— Что он кричал? — спросил Даусон. — Он же проснулся. Кошмар кончился.

— Подожди, — оборвал Салсбери.

— Его дыхание и пульс учащаются, — заметил Клингер.

На экране беззвучно, кричал Кингман.

— Посмотри, как вздымается его грудь, — сказал Даусон. — Боже милосердный, да у него легкие разорвутся!

Сотрясаясь в конвульсиях, хотя и менее интенсивно, чем мгновение назад, Кингман прикусил нижнюю губу, и через несколько секунд его подбородок был залит кровью.

— Припадок эпилепсии? — предположил генерал.

— Нет, — покачал головой Салсбери. В 2.59 на левом экране появилась строчка с новой информацией:

На черно-белом экране Кингман дернулся в конвульсии и затих. Ноги его еще подергивались, на правой руке то сжимались, то разжимались пальцы, но в остальном его тело было почти неподвижно. Даже глаза перестали вращаться; теперь его веки были плотно сжаты., На информационном экране было пусто, затем вспыхнул сигнал тревоги:

— Разрыв сердца, — прокомментировал Салсбери. Кингман положил левую руку на правое плечо и застыл. Его крепкий кулак недвижно лежа у самой шеи.

Теперь глаза Кингмана были широко распахнуты. Он глядел в потолок.

— Он снова кричит, — обратил внимание Клингер.

— Пытается кричать, — поправил Салсбери. — В его состоянии трудно даже хрипеть.

Ноги Кингмана перестали дергаться. Пальцы его правой руки перестали сжиматься. Он уже не пытался кричать.

— Все кончено, — признал Салсбери. И оба экрана одновременно погасли.

— Брайен Кингман умер во второй раз.

— Но что убило его? — Красивое лицо Даусона было сейчас серым, как пыль. — Наркотик?

— Нет, не наркотик, — покачал головой Салсбери. — Страх.

Клингер повернулся к анатомическому столу, чтобы взглянуть на тело.

— Страх. Я так и думал, что ты это скажешь.

— Внезапный, мощный страх способен убить, — подтвердил Салсбери. — А в данном случае так оно и произошло. Разумеется, я проведу тщательное анатомическое исследование. Но я уверен, что физиологических причин случившемуся разрыву сердца я не найду.

Вцепившись Салсбери в плечо, Даусон прошептал:

— Как ты думаешь, Брайен догадался во сне, что мы устанавливаем контроль за ним? И он так устрашился оттого, что его могут контролировать, что сама мысль убила его?

— Ну, что-то вроде этого.

— Тогда даже если сработал наркотик — сигнал на подсознание не поступил.

— Ах, ну конечно же, поступил, — возразил Салсбери. — Мне теперь нужно только усовершенствовать программу.

— Усовершенствовать?

— Я представлю ее в таких главных понятиях, чтобы они были максимально эффективными. Понимаете, чтобы внедрить подсознательно команду «ключ-замок», мне нужно добраться до внутреннего «я» субъекта и буквально продырявить его. Моя команда уже умеет расшатывать его. В следующий раз мне следует быть осторожнее, вводить команду не так настойчиво. — Он подкатил тележку с инструментами к анатомическому столу.

Не очень-то удовлетворившись этим объяснением, Даусон спросил:

— А что, если тебе так и не удастся усовершенствовать программу? Что, если и следующий подопытный умрет? Можно поверить в то, что один мой служащий, уйдя со службы, не вернулся домой. Но два, испарившиеся без следа? Три? Невозможно!

Салсбери открыл ящик, достал толстое белое полотенце, покрыл им тележку.

— Нам не понадобится никто из твоих служащих для следующего эксперимента.

— А где мы еще сможем найти испытуемого? Салсбери вытащил хирургические инструменты — один за другим, из того же ящика, что и полотенце, — и разложил их.

— Думаю, что пришло время создать корпорацию в Лихтенштейне. Найдите трех наемников, снабдите их подложными документами и переправьте их сюда из Европы под вымышленными именами.

— В этот дом? — уточнил Даусон.

— Именно. Нам еще некоторое время не понадобится цитадель в Германии или во Франции. Мы дадим всем троим наркотик, как только они прибудут сюда. На следующий день я займусь с одним из них по новой программе «ключ-замок». Если это сработает, если она его не убьет, тогда я применю ее к двум, остальным. И рано или поздно наш эксперимент охватит всю страну. Когда для этого придет время, у нас, к счастью, будет два-три хорошо обученных подчиненных под рукой.

Даусон нахмурился:

— Подкупить юристов в Вэдузе, организовать корпорацию, купить подложные документы, нанять наемников, привезти их сюда…, в эти расходы мне не хотелось бы входить, пока мы не убедимся, что наркотики и команды подсознательного внушения работают так, как ты расписываешь., - Они работают.

— Мы еще не убедились.

Поднеся скальпель к лампе и изучая в ее свете его отточенное лезвие, Салсбери отозвался:

— Я уверен, что твои денежки не пойдут прахом, Леонард. Ты уж изыщешь способ вытянуть их из корпорации.

— Не так-то все это просто, уверяю тебя. «Фьючерс» не личный парк для прогулок, сам знаешь. Это общественная организация. Я не могу брать деньги до бесконечности.

— Поговаривают, что ты миллиардер, — заметил Салсбери. — В лучших традициях Онассиса, Гетти, Хьюза… «Фьючерс» не единственное, что находится у тебя под контролем. Где-то ты ведь нашел деньги, чтобы оплатить эту лабораторию, — два миллиона долларов. И каждый месяц ты изыскивал еще по восемьдесят тысяч для ее оснащения. По сравнению с этим новые расходы просто «тьфу».

— Согласен, — подал голос генерал.

— Конечно, не ваши денежки спускают в канализацию, — буркнул Даусон.

— Если ты считаешь наш проект канализационной трубой, — подхватил Салсбери, — можем захлопнуть люк прямо сейчас.

Даусон забегал, остановился, заложил руки в карманы брюк, снова вынул.

— Эти люди так меня беспокоят.

— Какие люди?

— Да эти наемники.

— А что такое?

— Но это же просто убийцы.

— Разумеется.

— Профессиональные убийцы. Они зарабатывают себе на жизнь…, убивая людей!

— Я никогда не питал большой любви к этим париям, — заметил Клингер. — Но ты упрощаешь, Леонард.

— Но ведь это чистая правда. Салсбери нетерпеливо перебил:

— Ну и что с того?

— Ну, мне как-то неприятно, если они будут жить у меня в доме, — пояснил Даусон. Голос его звучал почти плаксиво.

«Ах ты, лицемерный осел!» — подумал Салсбери. Он собрал нервы в кулак, чтобы не брякнуть это вслух. Доверие к нему возросло за последний год — но все же не до такой степени, чтобы он мог столь откровенно разговаривать с Даусоном.

Клингер спросил:

— Леонард, черт тебя побери, а как ты думаешь отдуваться перед полицией и судом, если вдруг обнаружат, что Кингман умер? Они что, просто погладят нас по головке и отпустят восвояси, слегка пожурив? Ты что, думаешь, что только оттого, что мы лично не застрелили его, не закололи и не отравили, это помешает суду назвать нас убийцами? Что ж ты думаешь, мы чисты только потому, что хоть и убийцы, но не зарабатываем этим на жизнь?

Какое-то мгновение черные глаза Даусона, подобные гладко отполированным ониксам, безо всякого выражения лишь отражали флюоресцентный свет и невероятно блестели. Потом он чуть дернул головой, и этот эффект пропал. Однако нечто жутковатое и чуждое слышалось в его голосе.

— Я никогда не трогал Брайена. Я пальцем до него не дотронулся. Я ему слова плохого не сказал. Салсбери и Клингер хранили молчание.

— Я не хотел, чтобы он умирал.

Они молча ждали.

Даусон провел рукой по лицу.

— Отлично. Я отправлюсь в Лихтенштейн. Я добуду вам этих троих наемников.

— Когда? — осведомился Салсбери.

— Если мне придется соблюдать секретность на каждом шагу — понадобится три месяца. Может быть, четыре.

Салсбери кивнул и продолжил готовить инструменты для вскрытия.