4

Арт-кафе «Бродячая собака» давно превратилось в миф. О заведении написаны десятки книг, и новые выходят каждый год. При этом существовал-то кабачок меньше пяти лет, а если точнее, то и вовсе четыре с небольшим.

Поэт Пяст писал:

Просидев несколько лет подряд в подвале, петербургские литераторы прозевали все самое интересное: начало Первой мировой, триумфы и поражения на германском фронте, переименование столицы в Петроград, начало массовых беспорядков. Игнорировать политические новости — это вообще характерно для петербуржцев. Падение советской власти семьдесят лет спустя и переименование города назад в Петербург у нас тут тоже никто не заметил.

Город менялся, а поэтам было плевать. Когда началась война с Германией, по городу прокатилась волна погромов. На окраинах не осталось ни одного не разграбленного магазина, принадлежавшего немцу или еврею с немецкой фамилией. Разъяренная толпа ворвалась даже в немецкое посольство на Исаакиевской площади. Дошло до того, что стоявшую на крыше посольства чугунную колесницу патриоты скинули в Мойку, и, говорят, торчащие из ила на дне конские ноги можно разглядеть там и до сих пор.

Потом, наконец, указом градоначальника «Собака» была закрыта. Первый раз за четыре года завсегдатаи выбрались на свежий воздух и протерли глаза. Мир вокруг выглядел непривычно. Настолько непривычно, что поэты махнули на него рукой, открыли за пару кварталов от «Собаки» новое заведение (оно называлось «Приют комедианта») и уж там тусовались до тех пор, пока страна не развалилась окончательно. Пала монархия, из эмиграции вернулись Ленин и Троцкий, вспыхнул и погас корниловский мятеж, матросы штурмом взяли Зимний, а поэты все пили, все ухаживали за барышнями, все читали осоловелым слушателям свои бессмертные строки.

Через две недели после захвата власти большевики обратились к деятелям искусств с предложением поучаствовать в их начинаниях. Комиссар народного просвещения Анатолий Луначарский лично разослал литераторам, художникам и театральным режиссерам приглашение. Офис Луначарского находился тогда прямо в Зимнем дворце. В коридорах дворца стояли флорентийские вазы, в которые революционные матросы справляли большую нужду. Несколько гобеленов солдаты из охраны изорвали на портянки. А комиссар Луначарский сидел посреди всей этой красоты и мечтал о построении культуры будущего.

На его приглашение откликнулись всего четверо: режиссер Мейерхольд, художник Крученых и два поэта: Блок и Маяковский. Именно эти люди и стали отвечать в первом большевистском правительстве за культуру. Согласитесь: неплохая подобралась компания.

Принято думать, будто большевистская власть и литераторы Серебряного века — это две совершенно отдельные истории. Хотя на самом деле это были, считай, одни и те же люди. Один и тот же круг, где все друг друга знали, террористы — балерин, поэты — революционеров.

Круг был тесным до клаустрофобии. Все эти люди знали будущих соратников и будущих врагов почти с младенчества. Большевистский нарком Луначарский был одноклассником религиозного философа Бердяева. Литератор Корней Чуковский был школьным товарищем родоначальника сионизма Владимира Жаботинского, причем в той же гимназии с ними училась еще и сестра большевистского лидера Льва Троцкого. Даже саму Октябрьскую революцию можно рассматривать как сведение счетов между повздорившими однокашниками. Когда-то глава Временного правительства Александр Керенский учился в школе, куратором которой был папа Ленина, а среди преподавателей самого Владимира Ильича был, наоборот, папа Керенского.

До революции все эти люди годами сидели за столиками одних и тех же кафе и ухаживали за одними и теми же дамами. Иногда знакомства их были даже и более чем близкими. Поэтесса Гиппиус состояла в интимной переписке с самым известным тогдашним террористом Савинковым. Подруга Ахматовой Паллада Богданова-Бельская переспала с бомбометателем Егором Сазоновым. Просто взяла и увезла парня к себе за сутки до того, как тот взорвал министра внутренних дел Плеве. Сазонов после этого был схвачен и повешен. А Паллада родила от него двух белобрысеньких близнецов.

Под лейблом «большевизм» первое время скрывалась очень разношерстая компания. Старая власть рухнула, и на ее место просто пришли те, кому не лень было со всем этим возиться. Поэты, скандалисты, бывшие политзаключенные, разбитные девицы и их еще более разбитные кавалеры, острые газетные перья и те, у кого перо было острое, но не газетное, а в смысле «под ребро». Завсегдатаи «Бродячей собаки» и еще нескольких богемных кафе. Именно эта публика оказалась теперь единственной властью в стране.

Кто-то из этих людей стал работать на большевиков. Самой известной возлюбленной Гумилева (после Ахматовой) стала молоденькая и златокудрая поэтесса Лариса Райснер. Стихи, правда, были у нее так себе, зато внешне Лариса могла дать сто очков форы кому угодно. На сторону Ленина с Троцким Райснер встала не раздумывая и следующие несколько лет провела устанавливая советскую власть в Поволжье.

А кто-то из этой же самой компании решил, что с большевиками ему не по пути. Как-то утром 22-летний поэт Леня Канегисер, пытавшийся в свое время ухаживать за той же самой Райснер, проснулся у себя дома, выпил кофе, почитал «Графа Монте-Кристо», сыграл с папой в шахматы, на велосипеде доехал до арки Главного штаба, дождался, пока в дверях появится комиссар Моисей Урицкий, и разрядил в него весь барабан своего револьвера.

Совершенно непонятно: что за странный выбор? Особенно мерзким Урицкий не был — комиссар как комиссар. Две пули Канегисера попали ему в грудь и еще одна в голову. После этого юный поэт выбежал прямо на Дворцовую площадь, сел на велосипед и попытался свалить. Он бы скрылся, его бы не догнали, но, свернув на Миллионную, Леня сдуру бросил велосипед, попытался уйти проходными дворами, запутался и попался. В ответ на его глупую выходку в городе было объявлено о начале красного террора.

Новорожденная республика начала себя защищать. За следующие полгода в Петрограде расстреляли целых 512 человек. Напуганные таким размахом казней, из города начали бежать те, кому было чего терять. Кто не бежал сам, тем выехать было велено новой властью. К середине 1920-х годов из города были высланы все бывшие офицеры царской армии, все бывшее руководство упраздненных политических партий и практически все духовенство. Бывшая столица приобретала новый и непривычный вид.