Глава 17

Меняя Россию на Америку, Иван немного боялся, что заскучает. Ведь совсем другая страна, где он не бывал раньше, совсем другой менталитет, и люди тоже другие. Пребывая тогда в очень растерянном состоянии, Иван не мог реально оценить, как все будет, приживется ли он в Америке. А сама Америка – приживется ли она в нем? Впрочем, Райковский обладал прекрасной привычкой ничего не планировать заранее, особенно собственные ощущения и переживания, которые могут поменяться на следующий же день.

Поэтому, переехав и начав обустраиваться, Иван просто впитывал Америку, внимательно смотрел по сторонам и определял, что ему нравится, а что нет. Он быстро понял, что в маленьких заштатных американских городках ему делать нечего. Там шла привычная, веками сложенная жизнь, люди никуда не стремились и ничего особенного не хотели, а чужак навсегда оставался чужаком. Нет, Ивана по-прежнему манили большие города. Ему требовалось, чтобы вокруг кипела жизнь, и даже если живешь в тихом пригороде, добраться до мегаполиса было легко и быстро.

Поэтому Сан-Диего стал для него идеальным вариантом, да и сам штат Калифорния понравился. Хорошая погода, люди приезжают интересные, большое количество иностранцев. Здесь себя Иван чужаком не чувствовал.

А потом он встретил Кэтрин, или Катьку, как он ее потом называл. Она оказалась дочерью еще довоенных эмигрантов, неким образом успевших уехать в Америку и остаться там вполне легально. За долгие годы эмигранты накопили приличное состояние, поставили на ноги несколько бизнесов, так что их любимая, единственная, обожаемая дочь ни в чем не нуждалась.

Кэтрин в Калифорнии оказалась не случайно. Ее манила актерская карьера, однако прежде чем покорять Голливуд, Кэтрин обосновалась в небольшом театре в Сан-Диего, куда ее согласились взять на вторые роли. Там она и играла. Там-то Иван с ней и познакомился.

Полагая, что должен изучать культурную жизнь страны, в которой теперь, возможно, будет жить до самой смерти, Иван исправно ходил на выставки, различные мероприятия и иногда посещал театры. Родители – большие интеллектуалы – привили ему вкус к прекрасному, и поэтому Иван разбирался в искусстве и умел его прочувствовать.

То, что спектакль, в котором играет Кэтрин, бездарен от первого до последнего слова, Иван прочувствовал уже на первых пяти минутах. На шестой он подумывал уйти, на седьмой – увидел Кэтрин на сцене и решил, что, пожалуй, останется. Он не знал, что именно привлекло его в ней. Не то чтобы Кэтрин обладала слишком яркой, красивой внешностью или же особым магнетизмом, однако нечто в ней зацепило Ивана. Несмотря на то что он знал: это – актриса, она исполняет роль.

Даже тогда, в первые минуты знакомства, которое еще в общем-то и не состоялось, Иван понимал, что актриса из Кэтрин, скорее всего, неплохая, но не более того. Не было в ней гениальности, не было огромной искры – или даже маленькой, которую можно разжечь до немыслимых размеров, но имелось то, что оказалось привлекательным именно для него, Ивана Райковского. Поэтому он подождал, пока закончится спектакль, сдержанно похлопал вышедшим на поклон актерам, а после отправился к служебному входу, где Кэтрин и подстерег.

Он даже не сразу ее узнал. Она вышла без грима, обычная, с волосами, собранными в пучок на затылке, в джинсах, босоножках и простой белой футболке, с какой-то хиппарской сумочкой через плечо. Иван сообразил, что это она, по особому повороту головы: то же самое он только что видел на сцене и запомнил, как актриса чуть склоняет голову набок, будто прислушиваясь к чему-то.

– Привет, – сказал Иван. – Я только что был в зале, мне очень понравилось, как вы играете.

– Привет! – Она улыбнулась широкой американской улыбкой, к которым он до сих пор привыкал и тренировал у себя перед зеркалом. Без такой улыбки в Америке – никуда. – А вы зритель или продюсер?

В слове «продюсер» звучала такая надежда, что Иван поспешил объясниться.

– Нет, я не продюсер, просто зритель. Я русский, приехал в Америку недавно и вот хожу по культурным местам Сан-Диего. Мне повезло, что я попал на этот спектакль.

– Серьезно? – Она сдвинула солнечные очки на лоб, и Иван, посмотрев в ее большие голубые глаза, понял, что пропал окончательно. – Серьезно, вам понравилось?

– Ну-у, – врать настолько Иван не привык, – вообще-то…

– Вообще-то спектакль не очень, – вздохнула Кэтрин, – и необязательно делать вид, что он вам на самом деле пришелся по душе. Я знаю. Просто сейчас это единственная альтернатива. У нас, актеров, жизнь нелегкая.

Естественно, Иван пригласил ее на прогулку, потом в кафе, потом в ресторан. Ухаживания шли по накатанной схеме, и Кэтрин принимала их с удовольствием. Русские корни все-таки сказывались, она не твердила постоянно о правах женщин, не дергалась, если Иван открывал ей дверь или подавал куртку. С Кэтрин явно было проще, чем с теми американками, с которыми Иван уже успел свести знакомство.

Он ухаживал за ней долго, вдумчиво и красиво. Иван всегда считал, что если случится в его жизни настоящая любовная история, то о ней потом нужно вспоминать с удовольствием, как о хорошем кино. Эдакая жизненная классика, которую тянет иногда пересмотреть, чтобы вновь вспомнить забытые ощущения… Он носил Кэтрин оригинальные букеты, дарил ей журавликов-оригами, сложенных собственными руками во время работы в Гугле, и возил в романтические поездки на побережье. Кэтрин познакомила его с родителями. Те кандидатуру Ивана сдержанно одобрили, и через полгода Райковский сделал Кэтрин предложение, которое она благосклонно приняла. В тот момент Иван ее устраивал.

Он снял хороший дом в Сан-Диего. Его доходы были несоизмеримо выше доходов Кэтрин, получавшей в своем театре не так уж много денег, и с ним было удобно. Богатые родители, заимев состоятельного зятя, в еврейской манере урезали любимой дочке содержание. Иван постарался сделать так, чтобы жена ни в чем не нуждалась. А мечты – мечты можно осуществлять, будучи и замужней дамой.

Забеременела Кэтрин случайно и обнаружила это слишком поздно для того, чтобы делать аборт. Сначала у нее случилась истерика, жена полагала, что это поставит крест на ее актерской карьере. Иван сумел убедить ее: ни на чьей актерской карьере ребенок окончательно и бесповоротно сразу крест не ставил.

– Послушай, – уговаривал супругу Иван, – ну никакой же трагедии не произошло, ты любишь меня, я люблю тебя, мы хотели детей…

– Да, хотели, – рыдала Кэтрин, – но когда-нибудь потом, в отдаленной перспективе, а теперь что?

– А теперь что? Теперь мы стоим перед фактом, – пожал плечами Райковский, – и этот факт называется ребенок. Давай просто смиримся с этим. – Ему самому не требовалось ни с чем мириться, он был безумно рад, что у него появится ребенок от любимой женщины, но, увидев, как убивается Кэтрин, решил ее немножко поддержать. – Послушай, ты ведь уже свела некоторые знакомства. После рождения ребенка ты можешь через пару-тройку месяцев снова работать. Я знаю, насколько это для тебя важно. Мы наймем няню. Я помогу тебе.

– Хорошо. – Кэтрин утерла заплаканные глаза. – Ладно, я ведь… я ведь тоже его хочу… или ее. А как мы назовем?..

Иван уверился, что все идет нормально. Кэтрин не показывала больше никаких признаков расстройства или депрессии. Беременность протекала легко, и спустя положенное время родилась Ева. Оба родителя ворковали над нею, как голубки, и поэтому для Ивана стало полнейшей неожиданностью то, что произошло потом.

Он помнил о прекрасном намерении запомнить свою историю любви, идеальную историю любви, и тот вечер он точно запомнил навсегда. Иван и хотел бы выкинуть его из памяти, однако иногда этот вечер просто снился ему во всех подробностях.

Тогда Кэтрин уходила куда-то и вернулась домой непривычно возбужденной. Иван сидел с маленькой Евой, к которой не смогла сегодня прийти няня. В Гугле был довольно свободный график, и выпросить денек работы дома не составляло особых сложностей. Иван вместе с дочкой валялся на полу в гостиной, наблюдая, как Ева забавно сжимает и разжимает кулачки, и рассказывая ей какую-то байку, вычитанную в Интернете. Он, конечно, осознавал, что ребенок не понимает всех приколов, однако ему просто нравилось с Евой говорить. Иван уже мечтал о том времени, когда дочка сможет ему отвечать.

Кэтрин влетела в гостиную возбужденная, раскрасневшаяся, с блестящими глазами, бросила на столик сумочку так, что зазвенели стоявшие там стаканы, и выкрикнула:

– Меня берут!

– Куда тебя берут? – Иван поднялся с ковра. Ева все так же лежала на спинке, размахивая руками и сосредоточенно изучая игрушку, зажатую в одном из кулачков. – Где ты была, Кэтрин?

– Я была на собеседовании. – Она покрутилась вокруг своей оси, и широкая юбка взметнулась колоколом. – Меня берут! Иван, понимаешь, меня берут на роль!

– На какую роль? В твоем театре? – уточнил Райковский.

– Нет, конечно же нет. Господи. – Она брезгливо поморщилась. – С театром покончено, ты же знаешь.

– Ты вроде просто взяла там отпуск.

– Да нет, нет. Ну зачем я им после такого перерыва! Нет, я рассылала резюме. И сейчас один продюсер был в Сан-Диего, и меня пригласили на прослушивание. Мы можем поехать в Лос-Анджелес, Айвен! Я буду играть в настоящем театре, в нормальном!

– Подожди, подожди! Ты ходила на прослушивание и ничего не сказала об этом мне? – Иван был действительно удивлен. – Почему?

– Как будто ты не знаешь! – вздохнула Кэтрин. – Ты начал бы нудить и уговаривать меня, что здесь жизнь хороша, а так – это уже свершившийся факт. Ну что? Как тебе перспектива? Лос-Анджелес – отличное местечко!

– А как же моя работа здесь, в Сан-Диего? – спокойно поинтересовался Иван. Он уже начал догадываться, к чему все идет. Ощущение неотвратимости нависло над ним, будто снежный ком, готовый сорваться с горы. Иван сам не понимал и не мог бы объяснить, откуда ему настолько четко известно, что произойдет дальше, но он вдруг словно увидел этот разговор, который должен был состояться, и сейчас просто проговаривал свои реплики, уже заранее зная результат.

– Твоя работа? Да Гугл есть повсюду. Переведись, а? Давай, поехали! В Лос-Анджелесе будет весело!

– У нас ребенок, если ты не забыла.

– Я не забыла, но с ней же может посидеть няня, правда? Ты ведь понимаешь, что ребенок для меня – это слишком рано. Я только начала строить карьеру. Ты свою уже почти построил и просто будешь двигаться дальше. Ты уважаемый специалист, а я… я актриса, мне нужно больше играть. Мне нужно засветиться в как можно большем количестве проектов. Если я сейчас поеду в Лос-Анджелес, то это произойдет, а если нет, я буду корить себя до конца жизни.

– И меня, – сказал Иван.

– Ну и тебя, конечно. Ведь это из-за тебя, из-за нее, – она кивнула на Еву, – я не поехала бы. Но ты же понимаешь, что я поеду.

– Конечно, – сказал Иван. – Я понимаю. Кэтрин, ты действительно всерьез?

– Ну, конечно, – она посмотрела на него, как на полного идиота. – Конечно, я всерьез. Айвен, послушай, если ты не готов переезжать, давай поеду я, а вы с Евой потом приедете. Хорошо?

– Возможно, – сказал Иван. – Возможно, это будет лучшим решением.

Кэтрин очень быстро собрала вещи, Иван понял, что она уже давно готовилась к этому, просчитывала, всегда этого хотела. Он с тоской размышлял о том, где сам сделал ошибку – принудил ее к браку, заставил родить ребенка… Может быть, он в этом виноват, или никто не виноват, или… Он долго размышлял об этом, но, так как прекрасно понимал, чем все кончится, даже не уговаривал жену остаться.

Кэтрин уехала в Лос-Анджелес, уехала быстро и надолго, она вернулась только один раз, чтобы попросить у Ивана развод. Жизнью Евы она почти не интересовалась. О том, чем живет ее почти бывший муж и дочка, тоже. С запозданием Иван сообразил, что карьера всегда стояла для Кэтрин на первом месте, и если бы он был более чутким, более понимающим, то сообразил бы, что он – всего лишь временный аэродром для дозаправки, а ребенок – досадная помеха, которую можно бросить.

Оказавшись в Лос-Анджелесе, Кэтрин изменилась быстро и неотвратимо. И с той женщиной, которая потом приезжала и холодным взглядом смотрела на него и на Еву, Иван не хотел иметь ничего общего. Надавив на свои рычаги, он отсудил полное право опеки над дочерью, да и отсуживать особо не требовалось. Не то чтобы Кэтрин собиралась биться за нее. Ее родители выказали некоторое сожаление, однако тоже не принимали участия в жизни внучки. Иногда звонили на Рождество, да и все.

– А теперь держи его… вот так, да, так, аккуратно и ближе.

Ева послушно подсунула листик, на котором сидела божья коровка, поближе к Фелькиному носу.

Фелька, как обычно, была звездой. Марьяна даже не стала заставлять кошку сниматься, вернее, не пришлось. Фелька, привычная к тому, что хозяйка постоянно прыгает вокруг нее с фотоаппаратом, даже в незнакомом месте решила, что все происходит так, как оно должно происходить. Когда Марьяна усадила кошку на низкую каменную ограду в саду и вежливо, очень вежливо попросила некоторое время не дергаться и побыть самой главной моделью в ее, Марьяниной, жизни, Фелька просто сидела, задумчиво щурясь и созерцая. А когда ей под нос стали совать листочек с божьей коровкой, исправно его нюхала несколько раз подряд. Листочек держала Ева, которой ужасно понравилось быть ассистентом фотографа. Свои обязанности девочка исполняла четко и верно. Она настолько прониклась происходящим, что пообещала Марьяне обязательно стать знаменитым фотографом.

– Ты же вроде ветеринаром хотела стать еще вчера? – вспомнила Марьяна. – Что произошло?

– Ну-у, я могу быть фотографом-ветеринаром.

Марьяна содрогнулась.

– Боже упаси. Лучше тогда уж анималистом. Будешь ездить по всему миру, лежать в кустах с огро-о-омным объективом и ловить в кадр играющих африканских львов.

– А что, так можно? – радостно спросила Ева.

– О-хо-хо, – сказала Марьяна. – Девочка моя, ты живешь в мире неслыханных возможностей.

После разговора с Иваном на душе стало неожиданно легко. Даже несмотря на то, что рассказал ей старый друг о ее, Марьяниной, матери, все равно это было – будто вскрыть старый нарыв. Да, поболит немного, но потом непременно станет легче. И, как оказалось, уже стало, прямо на следующее утро.

Ева честно поднялась в семь утра, чтобы успеть к мягкому свету, помогала ловить насекомых, фотографировать Фельку, ее пятки, кончик хвоста. Марьяна ловила в объектив то блестящую на солнце паутинку, то капельку, которая повисла на заборе, то любопытный кошкин нос. Здесь, в этом теплом краю, где осень начнется еще не скоро, казалось, будто возможно все: и выиграть конкурс (ха-ха три раза), и вылечить маму, и как-то разрешить свои с ней противоречия. Вернее, свои собственные внутренние противоречия. У мамы-то никаких вопросов к Марьяне, кажется, нету, кроме недовольства ее работой на Райковского.

– А что ты будешь делать с этими фотографиями? – спросила Ева. – Распечатаешь и повесишь на стенку? У нас на стенах много всего висит. – Она задумалась. – Ну, картины там всякие, папа любит картины. Он даже здесь немного купил.

– Да? – удивилась Марьяна. Ей казалось, что картины, которые висели в съемной квартире Райковского в Москве, прилагаются к этому жилищу. – Те, которые в кабинете у него? Пейзажи. Я не очень разбираюсь, но они мне понравились.

– Ага, – Ева кивнула. – Это какой-то модный художник, или не очень модный, но почему-то известный. Папа мне объяснял. Он вроде умер. Или не умер. Короче, это лучше у папы спросить.

– Действительно, лучше спросить у папы. Так что, папа живопись любит?

– Да, он увлекается. Привозит всякие картины, вешает их на стены. Не очень часто и много, но хорошие, мне нравятся.

– А ты сама любишь живопись?

– Папа меня водил в музеи. Мне не нравится всякая абстракция, когда непонятно, что намалевано. Я так в три года рисовала. Пф-ф… – Она гордо помотала головой. – А вот если пейзажи, или город, или животные какие-то – это я люблю. И папа такое любит. Он тоже всякие круги и прямоугольники не очень уважает.

– Понятно, – сказала Марьяна и ответила на более ранний вопрос: – Нет, я не буду эти фотографии распечатывать и вешать на стенку. Я буду участвовать в разных конкурсах.

– Конкурсы? Это как в школе?

– Да, только для взрослых. Взрослые вечно в чем-то состязаются. Еще хуже, чем дети, так что не думай, будто вырастешь, и конкурсы из твоей жизни исчезнут. Нет, это борьба за выживание. – Марьяна погладила флегматично сидевшую Фельку. – Вот ее снимки, если они получатся хорошими, и я их нормально обработаю, отошлю на конкурсы, может, какой-то приз выиграю. А может, и не выиграю, не знаю. Но поучаствовать я хочу.

– Здорово! А можно посмотреть, как ты обрабатываешь? Мне очень интересно.

– Конечно, – сказала Марьяна, – никакой тайны в этом нет.

Ей было очень приятно, как Ева интересуется тем, что делают взрослые, живо, без малейшей фальши. Неизвестно, кем станет эта милая, чуть застенчивая, а иногда очень бойкая девочка. Это определит только время, но сейчас Марьяне было приятно общаться с Евой. И впервые девушка остро пожалела о том, что Райковские уедут, и общение сведется к перепискам в социальных сетях. Возможно, к редким звонкам по скайпу, но где Америка, а где Москва? Очень далеко, тем более для маленькой девочки.