23

Наутро, пока Лиззи предается горю, Белла, цепляясь за сооруженные Сэмом поручни, с мукой ковыляет в ванную. Она напрочь забыла про Лиззины горести, мысли ее заняты — оттого и кровь бежит быстрее — предстоящим визитом Марка Дадли и неминуемой схваткой с ним. Все так долго подстраивались к ней, что у нее, Бог знает сколько лет, не было случая ввязаться в бой.

Лиззи слышит, как Белла идет по передней, и встает: воображение ее рисует — спасение близко. Ночью ей чудилось: а что, если ее уже нет, включи она свет, посмотри в зеркало, а там — никого. Она скатывается вниз прямо в пижаме, ждет не дождется, когда Белла выйдет из ванной и уверит ее, что это не так.

Белла, однако, проигрывает в воображении свой t^ete-`a-t^ete с Марком Дадли, подает реплики за себя, за него, разбивает его наголову. И нянчиться с Лиззи ей не с руки.

— Что это вы поднялись в такую рань? Марш в постель.

Лиззи закрывает лицо, заливается слезами, Белла тем временем едва сдерживает раздражение.

— Надо понимать, вы не помирились с вашим молодым человеком.

Лиззи молчит, качает головой.

— В таком случае первое дело — выспаться.

— Я не могу спать. Как ни старалась, ничего не выходит.

У Беллы вырывается досадливый вздох.

— Тогда займитесь чаем.

Не Бог весть какая, а все передышка, но Лиззи, радуясь и ей, бредет на кухню, глаза ее щиплют слезы. Она не поддержала Пола, думала только о себе — вот что мучает ее сейчас. Однако не такая это тема, чтобы обсуждать ее с Беллой, а та пришла следом на кухню, села, скривясь от боли, за дубовый стол. Лиззи ставит перед ней чашку с ромашковым чаем.

— Как по-вашему, уже можно позвонить Сэму?

— По-моему, они встают рано, — отвечает Лиззи, а сама думает: как можно так долго страдать и при этом не умереть.

— Мне нужно узнать, когда он придет.

— Кто?

— Марк Дадли, — рявкает Белла. — Биограф. Какое сегодня число?

— Шестнадцатое.

— Так я и думала. Попозже отвезете меня в залив.

Лиззи ничего не отвечает, нет ее мочи поддерживать разговор.

— Да что с вами такое? — спрашивает Белла: она снова запамятовала.

— Все кончено, — причитает Лиззи. Она уже понимает, что утешать ее не будут, но остановиться не может: слишком сильна жажда выплеснуть горе. — Все кончено, совсем кончено.

— Вот. Держите платок. — Белла пережидает, пока Лиззи вытрет нос, потом выговаривает ей:

— Глупо говорить, что все кончено после одной стычки.

— Это не то… У нас с самого начала все не заладилось. Для него наши отношения не так уж важны. Просто я ему не нужна.

— Скажите спасибо, — отрезает Белла. — Считайте, что вам повезло. А теперь принесите-ка список, который мы составили вчера вечером. Я хочу кое-что в него добавить.

По большей части она повторяется: мыло, цветы из сада, стихи, только не современных поэтов. Они наведут Софи на мысли о муже, и она огорчится: его книги не продаются. Нанять поместительный фургон, такой, чтобы в него вошло инвалидное кресло, купить настольную лампу. Призвать Сэма: он поможет высаживать-усаживать Софи.

— Который час?

— Без двадцати пяти восемь.

— Позвоню ему в четверть девятого. — Белла смотрит в окно — там жирная рыжая птаха тащит из земли червяка. — Вы знаете, что такое йорцайт?

Лиззи качает головой.

— Годовщина смерти — вот что это. Сегодня двадцать восемь лет, как погиб мой муж.

— Мне очень жаль.

— В старости вы и не вспомните, отчего сегодня утром плакали. Не будете тосковать ни по молодости, ни по ушедшим возлюбленным, ни по чему такому. Все это уже не будет ничего для вас значить. Что следовало сделать, а вы не сделали — вот что будет вас мучить. Вот чего вам никогда не избыть.

— Мы не делаем того, что должно делать, и делаем то, чего делать не должно. И нет в нас крепости.

— Кто это сказал?

— Это «Книга общих молитв»^[101], — объясняет Лиззи и понимает, что Белле это ничего не говорит. — Англиканский молитвенник. Первая версия.

— Повторите-ка еще раз.

Лиззи повторяет.

— Выходит, христиане всегда это знали.

— И все же, что мне делать? — спрашивает Лиззи. — Сейчас я вот о чем.

— Для начала помогите мне одеться. К приходу этого типа я должна быть в форме.

К десяти все в сборе: Белла величественна в кирпично-красном балахоне, чуть менее поношенном, чем другие; Сэм готовится тянуть трос для подъемника, Нина — тушить баранину, которую, по ее мнению, пора пустить в дело; Пол — помогать Сэму, тот, когда ему сказали, что Пол еще не встал, расхохотался и пошел его будить.

— Вчера мы заглянули в парочку-тройку баров, — сообщает он.

Пол особо предупредителен к Белле: взахлеб рассказывает ей о выставке Караваджо в Метрополитене. На Лиззи он и не смотрит.

В половине двенадцатого Сэм объявляет, что подъемник закончен и кресло, которое он смастерил из лиственницы и вишневого дерева, можно будет приладить уже завтра утром.

— Хочешь смотаться по-быстрому на мыс? — спрашивает он Пола и обращается к Лиззи: — А сегодня его выпустят из дому?

— Он волен идти, куда ему заблагорассудится. — Тон у Лиззи ледяной.

— Он поспеет к обеду, я доставлю его загодя.

Но Лиззи уже поднимается по лестнице в ванную и там с минуту, не меньше, рассматривает себя в зеркале. Во всяком случае, вот она, с виду человек как человек: глаза, нос, губы, волнистые волосы цвета ванильной ириски. Легкий намек на морщины, как вестник из будущего: они оповещают, что жизнь скоротечна, ей отпущен некий срок, и часть его минула. А потом она слышит, как по подъездной дорожке громыхает грузовичок Сэма, прислоняется к зеркалу и закрывает глаза.

Пока она ополаскивает лицо, в одиннадцать сорок восемь звонят в дверь. Кто-то, по всей видимости Нина, пересекает прихожую; глухо доносится мужской голос; по половицам постукивает Беллина палка. Затем задвижная дверь в гостиную — она всегда нараспашку — со стуком закрывается. Лиззи прокрадывается вниз, выскальзывает из кухонной двери, держит путь к берегу, где ей так и не удалось побывать с Полом. Ясное синее небо, ослепительно-яркое солнце, на подъездной дорожке припаркован красный «ягуар» с кожаными сиденьями; хромированные детали слепят глаза. И Лиззи осеняет: а ведь люди могут находить отраду даже в спортивных машинах, раньше ей это не приходило в голову.

Минут через десять за поворотом дороги открывается залив, с берега несется детский крик, и тут на голову ей падают тяжелые капли дождя. Солнце печет по-прежнему, но волосы у нее намокли, и от грибного дождя приходится спасаться, пусть убежище это и никудышное, под чахлой сосной. И вот уже с берега мчат, похватав книжки, ребятишек и одеяла, пляжники, поворачивает восвояси и она, собирается прошмыгнуть наверх, укрыться в своей комнате. Однако, когда она подходит к дому, на подъездной дорожке впритык к «ягуару» уже стоит грузовичок Сэма, а из открытого окна доносятся голоса.

Сначала голос с английским акцентом:

— Вы что, не понимаете, у нас с мисс Прокофф серьезный разговор?

Затем голос Пола:

— Давай уйдем.

Дальше Беллин:

— Не уходите, мне вы не мешаете. Что до меня, то наш разговор окончен.

И снова голос англичанина:

— Я отказываюсь верить, что вы и впрямь этого хотите.

— Как бы то ни было, они точно так же вправе оставаться здесь, как и вы, — говорит Белла. — И не вам решать, кому уходить из моего дома, а кому не уходить.

— Вот вы там, вы, по-видимому, человек вменяемый. Почему бы вам не увести вашего друга и не оставить нас наедине?

И снова голос Пола:

— А ну полегче. Человек вменяемый. Вы что себе позволяете? Тоже мне гордый бритт.

— Ушам своим не верю. Вопиющая наглость.

А это Сэм:

— Вы что, оглохли, не слыхали, что хозяйка сказала. Мы точно так же можем здесь оставаться, как и вы. Тоже мне гордый бритт. — Он смеется резким, кудахчущим смехом. — Что бы, кстати, это значило?

— Так нас, англичан, в надсмешку называют.

— Не в надсмешку, а в насмешку, — говорит Пол. — Строите из себя невесть что, а выросли не иначе как в муниципальной квартирешке и манерам учились по телевизору. Ну а янки — что янки, им втереть очки пара пустяков.

Нет, такое пропустить невозможно, и Лиззи во всю прыть — откуда что берется — мчит к гостиной, там Марк Дадли привстал со стула да, похоже, так и замер. Шагах в трех от него — Сэм, чумазый и еще более, чем обычно, похожий на Иисуса, синие глаза на испитом лице горят. Плечом к плечу с ним стоит Пол, тоже чумазый и встрепанный, на колене его джинсов — прореха, руки в глине, так что не видно даже въевшихся под ногти кадмия, кобальта и охры.

Белла — она расположилась на бархатном диване — единственный, кто замечает Лиззи.

— Входите же, — приглашает она Лиззи величавым наклоном головы и адресуется Марку Дадли.

— Вы так и не сказали, что переписали из моих дневников.

— А ну отвечайте, — вызверяется на Дадли Сэм. — Вас спрашивают.

— Ничего я не переписал.

— Я вам не верю.

— Тем не менее это так. Да старая карга мне бы и не дала.

— Она моя лучшая подруга.

— Извинитесь, — требует Сэм.

— И не подумаю. Вы с ней уже лет сорок не разговаривали.

— Я виделась с ней вчера, — сообщает Белла. — И ей вы тоже не очень-то понравились.

— У меня нет никаких оснований так полагать. Она пригласила меня прийти к ней, почитать ей Шекспира. Любовные стихи.

— Я ему врежу, только скажите, — предлагает Сэм.

— Спасибо, не стоит. — Белла снова обращается к Дадли: — С кем еще вы разговаривали?

— На этот вопрос я отвечать не намерен.

— Почему же?

— Я должен защищать свои источники.

— Значит, ваши источники наговорили про меня столько гадостей, что вы не рискуете назвать их имена.

— Знаете что, я, пожалуй, опишу эту сценку: летним деньком бандюганы, приспешники вдовы, нападают на биографа. Возможно, даже начну книгу с нее. А что, это увеличит продажи на пару-тройку экземпляров.

— Заткнись, падло, — ревет Сэм.

— Недоумок, — это уже Пол.

— А ну извинитесь.

— За что же?

— За то, что топчете землю, — говорит Пол. — За то, что паразитируете на художниках.

— Прекратите, — приказывает Белла.

— Послушайте, я назову людей, с которыми вам следует поговорить, как вам это? — предлагает она Марку Дадли. — Попрошу их сотрудничать с вами. И даже, если будете настаивать, авторизую вашу книгу. А вам поставлю только одно условие: перед публикацией книги вы дадите мне прочесть ее. В общем и целом все так делают, разве нет?

— Такую книгу мне написать не интересно.

— Какую такую?

— Какую вы авторизуете. — Он смотрит на нее с неподдельным любопытством. — И вообще, почему вас это так тревожит?

— Я не желаю, чтобы в мои годы обо мне судачили. Старые сплетни стали подзабываться, а вы их снова выкопаете.

— Не выкапывать старые сплетни, а открыть правду — вот мое намерение.

— Люди, знаете ли, многое помнят неверно. В особенности события сорокалетней давности. Путают то, чему были свидетелями, с тем, что прочли впоследствии. Такое и со мной бывает. И такое случается, даже когда нет желания никого оклеветать. Как отличить, чья правда правдивее?

— У меня, миссис Мэдден, тонкий слух. И тонкий нюх. И, как правило, я так или иначе докапываюсь до сути.

— Тогда опубликуйте книгу после моей смерти.

— Заставить меня отложить выход книги не в вашей власти.

Она закрывает глаза.

— Мистер Дадли, я не заставляю вас, а упрашиваю. Так как?

— Мне очень жаль.

— А порядочность для вас ничего не значит?

— О какой порядочности может идти речь, если я буду сидеть и ждать вашей смерти?

— А вот это мне совершенно безразлично, — говорит Белла с хохотком. — Уж поверьте.

— А мне нет. — Он подается к ней, подпускает доверительности: — Ответьте мне на один вопрос.

— Какой?

— Что вы сделали с картиной, которую он обещал той девушке?

— Никакой картины он никогда ей не обещал, — только что не кричит Белла.

— Лиловой, так она говорит. С большим количеством серого и оранжевыми штрихами. Никаких упоминаний о ней я нигде не обнаружил. Даже в каталоге raisonn'ee^[102].

— Ничего удивительного: такой картины нет.

— И не было?

— Вы на что намекаете? Уж не хотите ли вы сказать, что я от нее избавилась?

— Я просто спросил.

— Вы что, думаете, я могла бы уничтожить его картину? Значит, вы ничего не поняли.

— Ну так объясните, как обстоит дело.

— Она вам все наврала. И про картину, и про всё. Тогда она вынудила его сесть за руль. Его, понимаете ли, пригласили на прием в большой дом со всякими вычурами, с бассейном. Он идти не хотел, она рвалась. Ей не терпелось повертеться перед его богатыми приятелями: она уже расфуфырилась — черное платье, культивированные жемчуга. Не больно интересно торчать дома с пьяницей.

— Вы не можете этого знать: вы там не были.

— Хозяин дома — пригласил Клея он — рассказал мне, как было дело. Клей позвонил ему, сказал, что не придет, но он слышал, как девчонка канючит — наседает на него.

— Вы что, хотите сказать, что в аварии виновата она? Вряд ли вы в это верите.

— Я рассказала вам, что на самом деле произошло в тот вечер. Чего она вам никогда не расскажет.

— А я думаю, уезжая, вы знали, что по возвращении его здесь уже не будет. Не исключено, что и рассчитывали на это. Раз он не ваш, пусть не достается никому. Вы и уехали тем летом, чтобы случилось то, что случилось. Потому что он ведь хотел умереть? Так сильно хотел, что его не остановило даже, что он уведет с собой и ее. И был он в тот вечер никакой не герой, а заурядный алкаш, который много чего наворотил в своей жизни. Еще один напившийся в хлам поганец, разогнавший машину на дикой скорости.

— Вот ты как, падло! — Сэм кидается на Дадли, заносит кулак над его головой.

Дадли уворачивается, и кулак лишь мажет его по виску. Пол обхватывает Сэма сзади, тащит к двери, но Сэм высвобождается и, вздев кулаки, снова бросается на Дадли.

Тем временем Белла поднимается, вернее, пытается подняться.

— Прекратите! — кричит она, шатается, оступается, старается выпрямиться и теряет равновесие. Одна нога ее взлетает, и она ничком обрушивается на пол.

— Господи! — Лиззи с криком кидается к Белле, мужчины застывают на месте. Она опускается на пол, хочет поднять Беллину голову, обнять ее, но спохватывается: этого никак нельзя делать.

— Как вы? — глупый вопрос. — Вы меня слышите?

Белла не отвечает, ясно только одно: она дышит, из ее горла вырывается хрип и свист.

В дверях возникает Нина, и мужчины двигаются к Белле.

— Не трогайте ее, — останавливает их Лиззи, поднимается, идет к телефону, набирает 911.

— Да, — она дает адрес, — да, она упала, — смотрит на Сэма. — Да, без сознания. Не знаю. Не знаю, что с позвоночником. Знаю только, что она жива.

— Вот что вы наделали, — говорит Дадли, но как-то вяло, не слишком уверенно.

Нина подходит к Сэму.

— Уходи, — говорит она и берет его за руку. — Тебе нельзя здесь оставаться. — И поворачивается к Лиззи, лицо у нее посерело. — Вы же понимаете: обнаружат, что он здесь был — и кто тогда во всем виноват?

— Так он и виноват.

— Они все виноваты.

— Вы хорошая женщина, — голос у Пола хриплый, слова эти для Лиззи звучат укором, укором ей.

Она молча садится на пол около Беллы, робко касается жестких седых прядей на затылке. Она почему-то знает, что так надо, хотя Беллиного лица не видит. Она гладит Беллу по голове, голова кажется очень хрупкой, под кожей набухли вены. Гладит по руке, по плечу, снова по голове.

— Все хорошо, — говорит она, — все будет хорошо.

Молится, чтобы так и было, но до смерти боится, что все хуже некуда.