3

Казимир пару раз озадаченно мигнул.

– И что все это значит?

– Хотела бы я знать, – пожала плечами Амалия. – Но теперь, конечно, Зимородкова придется ввести в курс дела. Тем более что ни одна из вещей в чемодане не позволила нам хотя бы приблизительно установить… – Она поглядела на сюртук, который лежал на газете, и умолкла. – Интересно, а портновскую метку с сюртука они тоже догадались сорвать? Раз уж забыли в кармане бумажку…

Не успела она договорить, как Антоша уже был возле сюртука и дрожащими руками разворачивал слипшуюся от крови ткань.

– Есть метка, – сипло объявил он. – На подкладке напротив кармана. – Он поскреб ее ногтем и покачал головой. – Но она вся в крови, ничего не видно.

Амалия вздохнула и потерла рукой лоб.

– Значит, придется отстирывать, – сказала она устало. – Причем чужим людям поручить нельзя.

– Я умею стирать, – встрепенулся Антоша. – Можно я возьмусь?

Амалия пожала плечами.

– Как хочешь. Только сначала надо куда-то убрать… это… – Она подбородком кивнула на чемодан и его содержимое, разложенное на газетах.

– Предлагаю зарыть! – встрепенулся Казимир. – На пустыре!

– Вообще-то лучше, чтобы они сохранились, – извиняющимся тоном сказала Амалия. Она не стала уточнять, но каждый и так понял, что она имеет в виду.

– Если в доме есть погреб и он холодный, их можно пока спрятать там, – объявил Антоша.

– Погреб есть, – кивнула Амалия. – Вот что: там у дальней стены стоит такой особенный шкаф с бутылками, а за ним пустое место. Спрячем-ка чемодан пока туда.

Антоша кивнул и стал собирать в коричневый чемодан лишнее тряпье, после чего уложил туда руку и ногу, которые потеряли хозяев. Затем юноша захлопнул крышку и преданно поглядел на Амалию, которая открыла дверь.

– Идем, – сказала она, – я покажу тебе, где погреб…

Казимир воспользовался ее отсутствием, чтобы прикончить бутылку наливки. Через несколько минут Амалия с Антошей вернулись, причем молодая женщина на ходу стаскивала с рук перчатки.

– Так я заберу сюртук? – спросил Антоша. – Я его замочу, чтобы с него кровь смыть, а когда метка станет видна, я вас позову.

– Только постарайся никому на глаза не попадаться лишний раз, – посоветовала Амалия. – И руки потом как следует помой.

– Я что, не понимаю? – обиделся Антоша и умчался быстрее ветра, унося с собой драгоценную улику.

Амалия вытащила из кармана фальшивую бумажку, еще раз осмотрела ее и покачала головой.

– Послушай, племянница, – вдруг обеспокоился Казимир, – а ты уверена, что она фальшивая? Все-таки пятирублевая, сама знаешь, не радужная^[47], чтобы ее подделывать…

– Почти уверена, – ответила Амалия. – Во-первых, краска сильно поплыла, и, во-вторых, бумага на ощупь немного не такая. Хотя рисунок… – Она задумалась. – Вроде бы с рисунком все в порядке. Но я не буду гадать, а пошлю ее Зимородкову вместе с письмом. Как же все некстати… Я же совсем другим делом собиралась заниматься!

– Что еще за дело? – спросил Казимир, садясь на кровать. Сейчас, когда чемодан с его отвратительным содержимым покинул комнату, дядюшка Амалии чувствовал себя значительно лучше.

– Об одной исчезнувшей жене, – ответила Амалия, не желая покамест вдаваться в подробности. – Дядюшка, вы что, и бутылку тоже?

– Она была почти пустая, – объявил Казимир, пожимая плечами. – И потом, должен же был я как-то справиться с волнением! Не каждый день, дорогая племянница, приходится находить в своем чемодане женские руки!

– Дядюшка… – предостерегающе зашипела Амалия, которая имела все основания опасаться, что их могут услышать. – Кстати, я должна вас сразу же предупредить: никаких гостей до полуночи в моем доме, никаких кутежей и никаких карт!

– Можешь не беспокоиться, мне карты уже несколько недель в руки не идут, – вздохнул Казимир. – Как гляну на них, все о Марысе вспоминаю.

– О какой еще Марысе? – машинально спросила его собеседница.

– О моей жене, – признался Казимир, исподлобья глядя на нее. – Которая в Варшаве живет.

– Дядюшка, когда же вы женились? – удивилась Амалия. – То есть… Погодите! Вы что, о той Марысе, которую я выдумала, говорите?

– А кто тебя просил ее выдумывать? – завелся Казимир. – Ты так все описала: как я детей обирал, как они у меня свету белого не видели, – что я их как живых представил! И с тех пор даже есть не могу спокойно, вот! – Он расправил плечи. – Я похудел, понимаешь ты, племянница, прямо весь извелся. Я… я даже спать не могу спокойно! Все мне кажется, что я последний человек на свете, негодяй неописуемый, и в Варшаве у меня жена, которая день-деньской из-за меня плачет.

– Дядюшка, вы сошли с ума! – только и могла проговорить Амалия.

– Ну, до такого еще, слава богу, не дошло, – мигом успокоился Казимир. – И все-таки вот зачем тебе понадобилось такую историю выдумывать, а? Я из-за твоей Марыси последний покой потерял! В карты играть не могу, в клуб не тянет, все думаю, как она там в Варшаве… бедная… без меня… – Он всхлипнул и, достав щегольский платочек, протер им глаза. – И Адочка стала волноваться, поняла, что у меня что-то не так. Тебе-то, конечно, все равно… – И без перехода он спросил: – Кухарка в усадьбе как, хорошая?

– Пелагея? – спросила Амалия, ничуть не удивленная переменой темы. – Вполне.

– Тогда пусть приготовит мне обед, – объявил дядюшка. – А то в станционных буфетах говядина такая, словно ее для подметок готовили, а куры просто кожа да кости. Так что вели накрывать на стол, проголодался я после всех треволнений.