Глава 27

Опаловое небо

– Как же такое могло случиться? – вырвалось у Амалии.

– Вот это-то и есть самое удивительное, – отвечал дядюшка. – Насколько я понял, поначалу прокурор вел себя тише воды, ниже травы, и никто его по-настоящему не опасался. Но в последние несколько дней он повел на защиту атаку, разбил в пух и прах все их доводы, а в конце еще и обнародовал несколько писем Ковалевского к подсудимой. Если хочешь их почитать, в статье одно из писем приведено целиком. Конечно, его напечатали в переводе на французский, но суть мало изменилась.

– Похоже, именно письма решили все, – подтвердила Аделаида Станиславовна. – Защита столько времени потратила на доказательство того, что граф был изверг и негодяй, а тут появились такие документы…

Забыв о картине, Амалия схватила газету, взгляд побежал по строчкам:

«Блестящая речь прокурора Левассёра, которого сейчас называют одним из самых многообещающих юристов Франции… Письма, которые произвели на публику ошеломляющее впечатление…»

– Да… – медленно проговорила Амалия, прочитав статью и текст письма. – Это послание безумно влюбленного человека, вовсе не негодяя. В других письмах наверняка говорилось и о погоде, о знакомых и прочих пустяках, но Левассёр не стал зачитывать пустяки. Прокурор тщательно отобрал только то, что было пригодно для его целей.

В глаза снова бросились строки из письма графа, написанного около года назад: «Когда я думаю, что мы опять будем в Париже вместе, и я увижу твое бесконечно милое лицо… и мы будем гулять вдвоем под опаловым небом, которое здесь всегда принимает самые разные оттенки, особенно на закате… только ты и я, моя любовь, и никого больше…»

Амалия отложила газету и села, чтобы собраться с мыслями. Ах, господин граф! Вы носили в свете язвительную маску, а в душе, оказывается, были поэт… Опаловое небо, надо же!

– Одним словом, прокурор наблюдал, копил силы, а в последние дни процесса, когда никто уже от него ничего не ждал, нанес решающий удар… – Баронесса покачала головой. – Если приговор не отменят, процесс Тумановой окажется одним из тех редких случаев, когда жертва даже из-за гроба ухитряется отомстить своим убийцам.

– Ну, там были не только письма, – напомнил Казимир. – Были же еще показания Нелидова и горничной. Правда, юноше его признание вины не пошло на пользу, потому что его все равно осудили. Но горничную отпустили – все-таки подневольный человек.

– Интересно, что теперь будет с Левассёром? – машинально спросила Амалия. В глубине души она была немного рассержена, что недооценила этого малого с худым невыразительным лицом.

– О, прокурор наверняка станет звездой! – отозвался неугомонный дядюшка. – Уже сейчас все забыли о Тумановой и говорят только о нем. Ты же сама знаешь, племянница, что никто не любит проигравших…

Пока Амалия в кругу семьи обсуждала процесс, закончившийся сенсацией, министр внутренних дел довольно кисло размышлял о том, что ему придется вскоре отправиться в отставку, раз он не сумел добиться такого пустяка, как мягкое наказание для русских. Но кто мог ожидать, что этот недотепа Левассёр проявит такое рвение, а присяжные покорно пойдут у него на поводу?

– Вы далеко пойдете, молодой человек, – сказал прокурору после процесса расстроенный министр. И не удержался от чисто человеческого желания подпустить шпильку: – Может быть, даже дальше, чем стоило бы…

Замкнутый и непроницаемый, как сфинкс, прокурор спокойно посмотрел на министра своими серыми холодноватыми глазами и заметил:

– Тем не менее нам удалось показать всей Европе, что мы не оказываем снисхождения преступникам только потому, что те приехали из другой страны. И, я уверен, нас будут уважать еще больше.

«Гм… а у этого малого политический склад ума… – помыслил заинтригованный министр. – В какой-то степени он, конечно, прав. И вообще, нечего было убивать графа у нас. Убили бы где-нибудь в своей России, если уж им так приспичило… Да, надо напирать на то, что мы обязаны быть беспристрастными. Возможно, так мне и отставки удастся избежать…»

И, вмиг сделавшись чрезвычайно обходительным, министр пригласил многообещающего прокурора к себе на обед.

Разумеется, Урусов вовсе не собирался сдаваться. Защита обвиняемых предприняла шаги для пересмотра приговора, пытаясь смягчить его, но все они разбились о письменное интервью брата убитого, которое тот дал прессе. Кашляя кровью и находясь при последнем издыхании, Анатолий Ковалевский заявил, что считает приговор справедливым, а позицию русских властей, которые всячески пытались вызволить своих подданных, – отвратительной. «Если бы наше правительство заботилось о приличных людях так, как оно заботится об убийцах, то в России уже давно наступил бы золотой век!» – патетически восклицал Ковалевский-младший.

Итак, незадолго до Нового года стало окончательно ясно, что приговор не подлежит пересмотру и вскоре будет приведен в исполнение.

За неделю до Рождества один из знакомых Амалии устроил званый вечер, и на нем баронесса Корф столкнулась с двумя людьми, которые имели отношение к делу Тумановой, – с бывшей женой убитого, одетой в глухое черное платье, и с месье Фернаном Левассёром, который казался невозмутимым, как обычно. Сейчас прокурор был занят уже другим шумным процессом, и, судя по тому, как он повел дело, подсудимому тоже грозило самое серьезное наказание.

– Вероятно, вас можно уже поздравить? – полушутя-полусерьезно спросил молодого законника хозяин дома.

Левассёр слегка поморщился.

– На мой взгляд, гибель человека, пусть даже отъявленного негодяя, не является поводом для поздравлений. Кроме того, я всего лишь делаю свое дело.

Тут хозяин отвлекся на другого гостя, а Амалия получила возможность вставить:

– Однако вам не всегда сопутствовала удача, насколько мне известно.

Прокурор обернулся, смерил холодным взглядом красивую даму неопределенного (как он сказал себе) возраста и позволил себе скупое подобие улыбки.

– Я не признаю удачу как таковую, сударыня. Есть только упорный труд – либо стечение обстоятельств. Но последнее случается слишком редко, и глуп будет тот, кто станет на него рассчитывать.

– Однако вы все же проиграли в свое время два процесса. Или, может быть, вы хотели их проиграть? Например, потому, что не были уверены в виновности подсудимых?

Левассёр еще не вполне научился владеть собой, и по тому, как сверкнули его стальные глаза, баронесса поняла, что попала в точку.

– Я так и думала, – сказала она после паузы. – Один ваш знакомый дал мне понять, что вы человек с идеями.

– Кто же это? – быстро спросил Левассёр.

– Гюстав Ансеваль.

– Да, помню, он был в числе свидетелей. Гюстав ничуть не изменился, по-прежнему плывет по течению, приноравливаясь к обстоятельствам. Иногда барахтается, но чаще всего выплывает.

Даже тон молодого человека был типичным тоном прокурора. Он не обвинял своего бывшего одноклассника, но у собеседника поневоле складывалось именно такое впечатление.

– А вы предпочитаете направлять поток, верно? – спросила Амалия.

– Насколько это в моих силах. Я с детства усвоил, что правосудие – нечто не абстрактное, а вполне конкретное. Но у разных дел – разные обстоятельства. Человек может убить, защищая свою жизнь, или убить из-за денег, а то и вообще просто так. Самое главное – быть справедливым, иначе правосудие теряет всякий смысл. Женщина, которая убивает, защищая жизнь ребенка, не должна наказываться так же, как Мария Туманова. Когда я добился смертной казни для последней и ее сообщников, пресса решила, что я просто увидел прекрасный повод отличиться, а предыдущие незначительные процессы мне его не давали. Вздор! Я отправил бы эту мадам на плаху, будь даже она простой белошвейкой, которая решила поживиться на убийстве своего любовника.

Действительно, молодой, бесцветный с виду прокурор, на которого в толпе никто не обратил бы внимания, был человеком идеи. И Амалия не могла не признаться себе, что рядом с ним ей стало вдруг малость неуютно.

– Полагаю, в деле Тумановой вам непросто было добиться своей цели, – сказала баронесса. – Очень многое было против вас, не говоря уже о том, что один из обвиняемых сам прекрасно разбирается в юриспруденции.

– Нет, уверяю вас, все прошло как по маслу, – покачал головой прокурор. И снизошел до небольшого признания: – Публика до сих пор не удосужилась заметить, что самые важные – дни непосредственно перед вынесением приговора. Когда процесс тянется долго, присяжные забывают, что было в начале. Запоминаются только последние впечатления, и они же оказывают влияние на приговор. Как только в моем распоряжении оказались письма Ковалевского, я сразу понял, что подсудимым не уйти от возмездия. Защитники лгали и изворачивались, изображая жертву исчадием ада, но любой, прослушав его письма, понял бы: тот был самым обыкновенным человеком, который имел несчастье влюбиться в ужасную женщину. И все сразу же становилось на свои места. Если Туманова тяготилась его любовью, ей следовало просто перестать с ним встречаться. Но вместо этого мадам разработала хладнокровный план, разыграла комедию, чтобы убедить его застраховать свою жизнь в ее пользу, и подговорила ненужного ей дурачка убить графа.

Тут в их беседу вмешалась хозяйка дома, и разговор зашел совсем о другом.

В конце вечера Амалия предложила графине Ковалевской подвезти ее на своем автомобиле, так как женщина поселилась недалеко от особняка баронессы Корф. Екатерина Петровна ответила согласием. В машине между попутчиками завязался разговор.

– Видите, я все-таки была права тогда, а вы мне не поверили, – сказала графиня. – Я сразу почувствовала, что именно Мария убила моего мужа. Впрочем, уже через несколько дней я увижу, как на нее опустится нож возмездия.

– О чем вы, Екатерина Петровна?

– Я решила присутствовать на казни. Собственно говоря, на такие события публику не допускают… то есть официально… но так как я была женой убитого, мне сообщили, что я могу находиться там, если захочу.

Амалия поморщилась. По правде говоря, она не ожидала от Екатерины Петровны такой кровожадности.

– Не уверена, что вам понравится это зрелище, – довольно сухо сказала баронесса Корф.

– Вот и у меня тоже дрожат поджилки, – с неожиданной прямотой призналась графиня. – И все же я пойду.

– Голубушка, зачем?

– Вам меня не понять, Амалия Константиновна. Вы, наверное, уже забыли, что говорили свидетели на процессе. Пока Нелидов убивал моего мужа, Туманова с Урусовым веселились на празднике, пили шампанское. И наверняка говорили тосты вроде: «За нашу удачу», «За избавление от всех неприятностей». За избавление от Паши, стало быть, который столько сделал для нее и для адвоката тоже… – У графини на глазах выступили злые слезы. – Ну так вот, теперь я хочу лично увидеть, как их самих окончательно избавят от всех неприятностей… связанных с пребыванием в этой жизни. И не говорите мне, умоляю, что я должна простить… что религия предписывает… Ничто не мешает мне простить их – когда они умрут!

Баронесса вернулась домой удрученная. Ночью она несколько раз просыпалась с ощущением смутного беспокойства, но вскоре вновь проваливалась в сон.

Однако на этом ее испытания вовсе не кончились, потому что вскоре после Рождества к ней наведался комиссар Папийон, и вид у него был весьма смущенный.

– Я вовсе не хотел вас беспокоить, сударыня, потому что прекрасно понимаю – воспоминания об убийстве графа Ковалевского должны быть вам неприятны. Однако согласно закону мы не имеем права препятствовать…

– О чем вы, комиссар?

– Мария Туманова изъявила желание встретиться с вами. Перед тем, как ее казнят.

– Когда казнь?

– Послезавтра.

«Умно, – подумала Амалия. – Все заняты только Рождеством и Новым годом, и никому больше нет дела до троицы приговоренных…»

– Должна признаться вам, месье, что у меня нет никакого желания встречаться с… с этой женщиной.

– Таково ваше окончательное решение?

Баронесса закусила губу.

– Она сказала, зачем я ей понадобилась?

– Насколько я понял, Туманова хотела бы попросить у вас прощения. Впрочем, это только мое предположение.

Амалия представила себе четыре тюремных стены, окна с решетками и женщину, которая в свои последние на земле часы не видит ничего, кроме них. Потом осужденную выведут во двор, и…

– Хорошо, – решилась баронесса, – я поговорю с ней.

И на следующий день она оказалась в комнате для свиданий – особом помещении, предназначенном только для тех, кто дожидается смертной казни, и их посетителей.

Когда лязгнула дверь и в сопровождении охранника вошла Мария Туманова, кутаясь в шаль, Амалия даже не нашла в себе сил подняться ей навстречу – настолько была поражена. Волосы женщины были коротко острижены, черты бледно-желтого лица заострились, губы стянулись в тонкую ниточку. Теперь ничто в ее внешности не напоминало ту очаровательную оживленную даму, которая не столь давно уверяла в разговоре с Амалией, что понятия не имеет о том, кто убил графа Ковалевского.

– Вы посылали за мной, – сказала баронесса, – и я здесь.

Мария села напротив, и теперь их разделял только грубый деревянный стол. Охранник отошел и стал у дверей. Все движения Тумановой были немного замедленными, она двигалась, как во сне.

– Я очень рада, что вы пришли, – заговорила осужденная. – Мне… мне очень жаль, что все так получилось. Я имею в виду вашего сына, что его подозревали…

«Не стоило мне сюда приходить», – мелькнуло в голове Амалии. В глубине души она не сомневалась, что Мария с легкостью послала бы Михаила на эшафот, если бы это помогло уйти от наказания ей самой.

И тут коварная память устроила сюрприз – Амалия словно «провалилась» в уютную квартирку на бульваре Малерба, услышала щебечущий голос, который говорил что-то вроде:

– Полагаю, когда вся эта история закончится, вы зайдете ко мне в гости… Мне было очень приятно поговорить с вами…

Баронесса встряхнула головой и пристально посмотрела на свою визави. Что за вздор, в самом деле? И о чем им вообще можно говорить?

– Как только вы спросили тогда, во время своего визита ко мне, о страховке, у меня мелькнуло предчувствие, что все пропало, – устало промолвила Мария. – А потом пришел он…

Женщина не назвала имени, но Амалия и так поняла, что речь идет о Папийоне.

– Зачем вы хотели видеть меня? – чуть резче, чем следовало бы, спросила баронесса.

– Вы куда-то спешите?

– Я? Нет. Просто…

«Просто я не умею беседовать с людьми, которым завтра отрубят голову», – с досадой подумала Амалия. Но как сказать такое вслух?

– Одна газета написала, что зря мне дали имя в честь Марии Стюарт, мол, это меня и погубило. Ей ведь тоже отрубили голову… – Туманова слабо усмехнулась. – Но на самом деле меня назвали вовсе не в ее честь, а в честь бабушки по другой линии. В детстве меня все баловали, а я все думала, как бы мне поскорее вырасти. А теперь думаю, лучше бы я тогда умерла и никогда не стала взрослой. Я плохая мать, но когда думаю о своих детях… и их отце… А ведь вначале все казалось так просто!

– Вначале?

– Да. Я на процессе сказала много лишнего, но меня можно извинить: я защищала свою жизнь… Хотите знать правду? Я никогда, ни единого мгновения не любила графа. И с первых дней знакомства понимала, что никогда не полюблю. Он был мне неприятен – с этим своим ехидным нравом, с ухоженными руками, английским парфюмом, от которого у меня болела голова… И чем больше граф делал для меня, тем сильнее я чувствовала, что он невыносим. Не знаю, почему… Граф раздражал меня каждым словом, каждым жестом – всем. А его письма, когда ему приходилось куда-то уезжать, всякие там опаловые небеса, мечты о совместной жизни… Скажу вам правду – я их даже не читала. Только из материалов о процессе узнала содержание. Ковалевский садился в поезд, и я думала – как здорово, ведь состав может потерпеть крушение… Когда я была маленькой, наша семья жила почти в бедности, но потом умерла одна противная богатая тетка, и все сразу переменилось. Вот для меня и граф Ковалевский был чем-то вроде той противной тетки, которую стоит терпеть только из-за денег… Я ужасна, да?

Амалия предпочла воздержаться от ответа. В голове у нее мелькнуло, что маркиз де Монкур оказался прав, когда говорил о графе: тот был одиноким человеком. Одинокий человек всегда чувствует одиночество других, а у графа не было никого – близкие люди отдалились, любимая женщина презирала, и друг увел ее у него…

– В сущности, у меня была очень скучная жизнь. Но потом появился Георгий. Граф считал себя его другом, но это не мешало ему называть Урусова карликом и давать другие обидные прозвища. А Георгий так переживал по поводу своей внешности… Но все это глупости. Мужчины этого не понимают, а ведь женщина видит недостатки мужчины ровно одну минуту, потом же, если человек ей нравится, просто их забывает.

– Значит, Георгий Иванович вам понравился?

– Он был совсем другой. В каком-то из журналов напечатали опрос – с кем бы вы могли остаться на необитаемом острове. Так вот, я могла бы остаться с ним где угодно. На него можно было положиться. Да, Георгий не говорил про опаловые небеса и прочие глупости, не был в состоянии делать мне дорогие подарки, потому что его жена забрала все финансы в свои цепкие ручки… Словом, с моей стороны было крайне нерасчетливо с ним связаться. Но я его полюбила, хотя к тому моменту уже перестала верить в любовь. И он меня тоже полюбил – без мелодраматических поз и нелепых жестов. С ним у меня было ощущение, как в детстве, – будто я лежу в высокой траве, которая так чудесно пахнет… ромашки, колокольчики… кузнечики стрекочут… Вот что и называется счастьем, хотя ты этого вовсе не осознаешь. Но рядом все время был граф Ковалевский, и… и с ним приходилось считаться. Раньше он был мне просто неприятен, но когда я поняла, что из-за него не могу быть с Георгием, то просто его возненавидела.

– И тогда вы решили убить графа.

Мария задумчиво улыбнулась, ее глаза затуманились.

– Да. Мы долго обсуждали с Георгием, как нам быть… Страховка казалась самым лучшим вариантом. Мысль изобразить болезнь и застраховать себя, чтобы заставить его пойти на ответный шаг, подала мне Элен. Потом мы с Георгием стали обсуждать разные способы – яды… несчастный случай на охоте… Но граф не охотится, а яд обнаружили бы. Элен как раз рассказала про один такой случай у нее в Бельгии… И потом, я не хотела, чтобы Георгий убивал. Боялась, что его арестуют, несмотря на все наши предосторожности. Нужен был человек со стороны, который бы согласился устранить графа и ничего бы не потребовал взамен. Петя Нелидов давно мне надоедал, и я решила – пусть он, сгодится хоть тут…

– Вы использовали его как ширму, которая прикрывает ваши отношения с Урусовым, верно? В случае чего, всегда могли сказать, что Нелидов – ваш родственник…

– Да, но графа нелегко было провести. Он подозревал Георгия, подозревал меня, подозревал Нелидова. Потом устроил совершенно чудовищную сцену в примерочной Дусе, поднял на меня руку, накричал на Петю. Именно в тот день я окончательно решила, что убью его. План был в общих чертах готов, надо было только продумать детали.

– Вроде ключа от черного хода.

– Да. До сих пор не могу поверить, что Элен меня предала… Я взяла ее в свой дом с улицы, платила ей, хорошо к ней относилась – а она сразу же все рассказала комиссару, как только тот начал ее допрашивать.

– Девушка не хотела, чтобы на суде ее выставили сообщницей, и ее вполне можно понять.

– Впрочем, женщинам вообще нельзя доверять, – усмехнулась Туманова. – А Петя? Разве благородно то, что он сделал? После стольких заверений в любви и верности… Хотя еще до того, как его схватили, я поняла, что на него нельзя полагаться. Когда шантажистка прислала письмо, совершенно безграмотное, видели бы вы его лицо! А Георгий сохранил присутствие духа и сразу сказал, что это какая-то ночная бабочка, надо найти ее и раздавить. Петя же стал лепетать, что дело оборачивается плохо… Но Георгий посмотрел на него так, что мальчишка замолчал.

– Зачем вы подбросили ему статуэтку, ключ и кольцо?

– Я этого не делала, уверяю вас. Георгий тоже отрицает. По-моему, Петя сам забыл от них избавиться и придумывает всякие глупости, чтобы прослыть умнее, чем он есть. Его же предупредили: вещей из особняка не брать, они – возможные улики. А Нелидов что натворил? Ключ велели вернуть на место, чтобы лишить полицию этого следа, но забыл. Зато побежал ко мне, чтобы доложить, какой он молодец. Прямиком навел на меня девицу, которая за ним следовала. Конечно, Георгий обещал все уладить, но только ухудшил наше положение…

Женщина помолчала.

– Я до самого конца надеялась, что нам дадут только несколько лет тюрьмы. Но прокурор понял, что может сделать карьеру, так сказать, на наших костях, и расстарался. Если бы не он… Ах, до чего я жалею, что вообще встретила графа! Мы встретились на любительском спектакле. Его брат играл главную роль, граф был режиссером и тоже пытался что-то изобразить на сцене… И ведь главное, я отчетливо помню, что не хотела ехать смотреть спектакль. Это судьба, да?

– Вы жалеете, что встретили его? Или жалеете, что вам пришлось убить его? А может быть, лишь о том, что вам не удалось уйти от наказания?

– О, от вас ничего не скроешь, – усмехнулась Мария. – Когда-то мне цыганка нагадала, что я и человек, которого я полюблю, умрем в один день. Я тогда подумала: вот и прекрасно! А теперь видите, как все оборачивается. – Женщина удрученно покачала головой. Затем проговорила изменившимся голосом: – Жалею ли я о графе? – Нет, ни капли. Можете всем так и сказать. Единственное, чего мне жаль – что меня не похоронят рядом с Георгием. Я слышала, его несносная жена уже заказала самый дорогой гроб, чтобы везти останки мужа на родину. Очень мило с ее стороны… Впрочем, она всегда была такой. Скажите, я очень плохо выгляжу?

Амалия молча покачала головой. К чему говорить ей правду, в самом деле?

– Волосы отрезали, говорят, будут мешать… – пробормотала Мария, ощупывая то, что еще у нее осталось на голове. – Был у меня наш священник, потом принесли какие-то книги. Открываю один том – и нате вам, первое, что вижу, гравюру, а на ней Мария-Антуанетта… Некрасиво с их стороны так поступать, по-моему.

– Просто совпадение, я уверена.

– Наверное. В стопке еще были «Три мушкетера»… Я подумала: Дюма куда ни шло. А потом вспомнила, что миледи ведь тоже отрубили голову. – Туманова поморщилась. – Говорят, есть люди, которые подкупают стражей и платят им огромные деньги за то, чтобы тайком присутствовать при казни. Это как-то… – Женщина беспомощно повела плечами. – Я же не актриса в спектакле, в конце концов!

Амалия вспомнила, что графиня Ковалевская собралась идти на казнь, и не нашлась что сказать.

– Хотела вас попросить об услуге… – внезапно сказала Мария. – Помните, это моя последняя просьба, в ней отказывать грешно.

Стоит заметить, баронесса почти не сомневалась, что дело закончится чем-то подобным.

– Я вас слушаю, – промолвила она, но все же слегка напряглась.

– На оставшиеся у меня деньги я заказала платье у Дусе, чтобы выглядеть хорошо в мой предсмертный час. Но его еще не привезли, а между тем время не терпит… – Туманова умоляюще поглядела на Амалию. – Вы не согласитесь поехать в модный дом и поторопить их с работой? Мне очень нужно… к завтрашнему утру…

Амалия на мгновение утратила дар речи. Она многое предполагала, но это…

– Хорошо, – кивнула баронесса, поднимаясь с места. – Разумеется, я сейчас же поеду туда.

– Спасибо. Я знала, что вы женщина и меня поймете…

Выйдя из тюрьмы, Амалия велела Антуану немедленно везти ее на улицу Мира.

Продавщица, занимавшаяся заказом (который, прямо скажем, не вызвал в знаменитом доме моды особого восторга), объяснила ей, что денег, которые заплатила мадам, слишком мало, чтобы сшить пристойный наряд, и вообще…

– Хорошо, – раздраженно проговорила баронесса Корф, – я доплачу сколько нужно. Но платье должно быть самым лучшим. И должно быть готово сегодня же вечером.

Продавщица поглядела на нее, открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала и срочно послала за мадемуазель Оберон.

Так как в доме Дусе привыкли к срочным заказам – иногда перед днем скачек нашивали рюши и кружева прямо на парижских модницах, каждая из которых требовала для себя неповторимый наряд^[236], —

просьбу постоянной клиентки выполнили достаточно быстро, и к девяти часам вечера она с большим свертком вернулась в тюрьму. Сначала ее отказались пускать, и пришлось звонить Папийону, который, в свою очередь, связался с кем-то еще. Потом Амалию все-таки пропустили внутрь, но платье тщательно осмотрели и придирчиво изучили каждый шов, прежде чем отдать его Марии Тумановой. Вновь увидеться с осужденной баронессе не дали. Охранник, вернувшись, сказал:

– Дама очень довольна платьем, просила передать вам свою благодарность.

И Амалия смогла удалиться с чувством выполненного долга – и легким удивлением от того, что Мария пожелала оставаться женщиной до конца.

Проснувшись на следующее утро, баронесса машинально поглядела на часы и подумала: все уже кончилось. Тех, кто лишил жизни Павла Сергеевича Ковалевского, больше нет.

В спальню заглянула встревоженная горничная.

– Амалия Константиновна, к вам графиня Ковалевская. Я оставила ее в гостиной…

Баронесса скрипнула зубами, но все же встала и, наскоро одевшись, вышла к непрошеной гостье. Графиня сидела на диване, сморкаясь в платочек.

– Вы были правы, – проговорила она плаксивым голосом, – мне не стоило туда ходить… Это было просто ужасно!

Амалию так и подмывало сказать прокурорским тоном (наподобие того, которым говорил Левассёр): «Я же вас предупреждала», но неожиданно у нее пропала охота заниматься морализаторством. По правде говоря, в то мгновение она мечтала об одном – чтобы ее оставили в покое. Однако воспитание мешало послать посетительницу к черту.

А графиня, словно ее просили, описала, как первым казнили Нелидова, за ним – Урусова, а последней отрубили голову Марии Тумановой.

– Она надела какое-то совершенно умопомрачительное платье, но как-то странно было видеть ее со стриженой головой, у нее же были роскошные волосы… Все шло гладко до того момента, когда настал ее черед подойти к гильотине. Мария стала кричать и вырываться… Кричала и кричала… посольский священник Обухов, вы его, наверное, помните, не знал, куда девать глаза… Потом улучили момент, когда она почти потеряла сознание, и быстренько привязали ее к доске. Через секунду все было кончено.

Графиня расплакалась.

– Все платье было в крови, светлый шелк вмиг стал алым… Я, наверное, до конца дней не забуду этого ужаса.

«Большое спасибо, Екатерина Петровна, – мрачно помыслила Амалия. – Все-таки вы ухитрились испортить мне день…»

Баронесса почувствовала себя лучше, лишь когда ей удалось – не без труда! – выпроводить гостью за дверь.

Пришедший на ужин Александр спросил, отчего мать так задумчива.

– А я задумчива?

– Словно тебе что-то не дает покоя, мама… Я прав? – испытующе поглядел сын. – Скажи, случаем, дело не в Тумановой? В газетах написали, что приговор приведен в исполнение…

– Утром у меня была графиня Ковалевская, которая присутствовала на казни, и не знамо отчего вообразила, что мне интересны подробности, – с отвращением пояснила Амалия.

– Захотелось своими глазами увидеть, как карает закон? По-моему, она просто неумна.

– Нет, она просто очень несчастна. Вероятно, женщина надеялась почувствовать облегчение, когда их казнят, но ей стало только хуже.

– Ты так говоришь, будто тебе жаль преступников, – заметил Александр. – То, что они сделали, – отвратительно! Я уж не говорю о том, что они пытались убить тебя. Так что я скорее доволен приговором. Вообще все прошло как по маслу: преступники найдены в короткий срок, осуждены и…

– Что? – переспросила озадаченная баронесса.

Ее сын нахмурился.

– Тебе кажется, что я чересчур кровожаден?

– Нет. Просто ты сказал… сказал очень странную вещь.

Александр с удивлением посмотрел на мать, не в силах взять в толк, что именно показалось ей странным. Та сидела с отсутствующим выражением лица и наконец отставила тарелку.

– Ах, пустяки… Как проходят твои занятия?

Но на следующее утро Амалия поймала себя на том, что думает о странности, которую заметила вчера. Она ходила по спальне, покусывая губы, – толстый ковер заглушал ее шаги, – и думала: «Прошло как по маслу… как по маслу… А ведь я и раньше инстинктивно чувствовала: что-то тут не так, но отмахнулась от своего ощущения… Стоп! Дело окончено и закрыто, осужденные казнены. Точка. Финал. Или нет? Почему Нелидов не выбросил фарфоровую фигурку? Говорил, что ее подбросил Урусов. Но какой тому смысл делать это? Чтобы добиться ареста юноши? Но ведь любому ясно, что такой человек, как Нелидов, не устоит перед напором квалифицированного полицейского и расскажет о своих сообщниках. Тогда зачем? Влюбленная парочка рассчитывала его убить? К примеру, подстроить какой-нибудь несчастный случай, приходит полиция, находит в квартире неопровержимые улики, убийство графа списывают на мертвого… Что, в сущности, соответствует действительности. Ведь собирались же адвокат с Марией подбросить улики Мише, чтобы его погубить… Поступок вполне в их характере. Правда, Урусов отрицал… Но что значит слово такого человека, как он? А если…»

И тут впереди забрезжил свет. Баронесса поняла, как ей показалось, все, что раньше было от нее скрыто… Положительно, привычка размышлять на ходу, пусть даже расхаживая в четырех стенах, оказалась чрезвычайно плодотворной.

– Алло… Страховой дом «Бертен, Арнольди и компания»? Я бы хотела задать вам несколько вопросов…

Амалия вооружилась ручкой и на поля журнала мод, который выписывала Аделаида Станиславовна, стала заносить вкратце ответы, которые давал ей служащий.

– Значит, можно предъявить страховой полис в любом из ваших филиалов? Благодарю вас. Теперь такой вопрос: у вас есть филиалы за границей, к примеру, в Швейцарии? Нет? А вблизи от нее? Нет, только не во Франции, в Германии и Австрии, скажем. Что? Ни одного филиала? А как насчет Италии? Филиалы в Риме и Венеции? А в Милане нет? Очень жаль… Ничего особенного, простое любопытство. Спасибо, месье, вы мне очень помогли.

Положив трубку на рычаг, баронесса сидела несколько минут, напряженно о чем-то размышляя. Потом вскочила.

– Антуан! Съездите на вокзал и возьмите мне билет на ближайший поезд до Венеции. Да, я знаю, что прямого сообщения из Парижа нет, но мне очень туда нужно. И чтобы я уехала не позже, чем сегодня вечером. В общем, устройте как-нибудь, чтобы поменьше пересадок.

Через час Аделаида Станиславовна заглянула к дочери и с изумлением обнаружила, что та собирает чемодан. Вообще-то баронесса Корф принадлежала к тем людям, которые возят с собой либо много багажа, либо почти ничего. На сей раз она решила ограничиться необходимым минимумом.

– Куда это ты собралась? – в удивлении спросила старая дама.

– В Венецию.

– А как же Новый год? Мы ведь собирались отмечать его вместе! Ты, я, Казимир, Ксения, Саша…

– До русского Нового года еще далеко, – отмахнулась Амалия. – Не волнуйся, я быстро вернусь.

– Из Венеции? Да туда добираться с тремя пересадками, не меньше! Девочка моя, что ты задумала?

– Ничего. Просто мне нужно побывать в Венеции, только и всего.

Аделаида Станиславовна всплеснула руками, но от дальнейших расспросов удержалась, по опыту зная: если дочь что-то решила, отговаривать ее бесполезно.

Это длительное и непростое путешествие осталось в памяти Амалии как один короткий миг. На самом же деле она прибыла в Венецию совершенно измотанная и сразу отправилась в знакомый отель.

Так как традиция отмечать Новый год за границей обрела на тот момент не слишком много поклонников, ее любимый номер оказался свободен, и баронесса смогла без помех его занять.

– Джулиано, я бы хотела навести кое-какие справки, строго неофициально. Понимаете, дело в том, что я ищу одного человека…

Портье выслушал ее и обещал все разузнать как можно скорее.

Вечером Амалия вышла на улицу, если можно так назвать небольшую полоску тротуара вдоль канала, и отправилась на стоянку гондол. С моря дул холодный ветер, и вообще волшебный город казался неуютным, а также – по правде говоря – чрезвычайно грязным. Но вот на соседнем канале кто-то запел, протяжно и печально, и наша путешественница вмиг позабыла про все на свете – точнее, про все, кроме того, что привело ее сюда.

– Синьора, мы прибыли…

– Вот, возьмите. Сдачу оставьте себе.

– Благодарю вас, синьора, вы очень щедры!

Гондольер высадил пассажирку недалеко от нужной ей гостиницы и уплыл, ритмично подгребая веслом. Вновь подул ветер, и баронесса поежилась.

«Как же здесь сыро и мрачно зимой… брр! Совсем не похоже на Париж, хотя там тоже холодно. Впрочем, Париж я люблю в любое время года. Что есть, то есть».

Из гостиницы вышла парочка, переговариваясь с типично итальянской живостью. Потом появился хорошо одетый господин с тростью, уверенно помахивая ею при ходьбе. Сердце у Амалии екнуло.

«Он? В потемках очень похож на брата… Но как проверить?»

И баронесса последовала за мужчиной.

Незнакомец не садился в гондолу, предпочитая двигаться по суше, идти по набережным и узеньким мостам, нависающим над черной водой. Судя по всему, господин давно не был в Венеции и не знал, что многие сухопутные улицы здесь заканчиваются тупиками, а по воде добраться из одной точки в другую гораздо проще и быстрее. Как раз в то мгновение, когда мужчина уперся в один из таких тупиков и озадаченно нахмурился, соображая, что делать дальше, Амалия и решилась подать голос.

– Анатолий Сергеевич?

Незнакомец живо обернулся.

Это был граф Павел Ковалевский.