ГЛАВА ХIII

Поразительное дело: когда я на следующее утро явился на службу, секретарь Былинкин был уже там.

Он смотрел на меня преданным взором сообщника, который совсем недавно помогал матерому злодею – то есть мне – прятать труп очередной загубленной мною жертвы. В его восторженном лице, в суетливых манерах проглядывалось нечто вроде намека на тайну, которая связывала нас обоих. Я упомянул о намеке, но, по правде говоря, мимика и движения его были настолько красноречивы, что даже самый неискушенный человек, глядя на нас, заподозрил бы неладное.

Былинкин сообщил, что Григорий Никанорович с самого утра приводит в порядок дела, чтобы предстать перед заезжей столичной особой во всеоружии. Кроме того, я даже не сразу заметил, пол в управлении сверкал чистотой и на дверях кое-где были приделаны новые ручки.

– Да, вы же знаете, – сказал Былинкин (он такой фразой обыкновенно предварял каждую городскую сплетню, до которых был большой охотник), – Старикова-то отпустили!

Известие поразило меня до глубины души.

– Отпустили? Как? Почему? Анна Львовна забрала свою жалобу?

– Ничуть нет, – ужасно гордясь собой, отозвался Былинкин. – Только сегодня пришла телеграмма от губернатора, что мы тут занимаемся попустительством беззаконию, коего он-де не потерпит. Ну-с, Григорий Никанорович и струхнул маленько.

– От губернатора?

– Да-с, да-с, – самодовольно отвечал секретарь. – Все-таки, как ни крути, помещик, да еще дворянский предводитель, хоть и бывший – не мелкая сошка. Конечно, у Старикова остались друзья, есть кому за него заступиться.

– Должно быть, Веневитиновы будут жутко недовольны, – пробормотал я.

– Вне всяких сомнений, Аполлинарий Евграфович. Кстати, собираетесь завтра быть на торжестве?

– На каком торжестве? – машинально ответил я.

Былинкин изумился так, что его брови чуть не воссоединились с нафиксатуаренными прядями на макушке.

– Как на каком? На свадьбе Елены Веневитиновой и Максима Иваныча Аверинцева. Гостей, говорят, съехалось – человек сто, не меньше.

– Нет, меня не пригласили, – сухо ответил я. – Да я все равно бы и не пошел.

– Понимаем-с, понимаем-с, – вздохнул Былинкин и голову набок склонил, как ученый попугай. – Говорят, вы с невестой своей поссорились. Правда?

Тут, признаться, я вскипел.

– Мадемуазель Плесси мне не невеста и никогда ею не была, – раздраженно отчеканил я. – А теперь простите, мне надо работать.

Былинкин повздыхал еще для приличия, потомился в дверях и вышел, растворясь в золотом свете – уже второй день стояла ясная, солнечная погода. Я снял очки и стал протирать их.

«Провинция, черт бы ее подрал... Только и развлечений, что сводничать да следить за соседями, что они делают да как живут. Надо будет вернуть мадемуазель Плесси ее книги и прекратить двусмысленное общение. Некоторым действительно деньги ударяют в голову... Сначала она купила экипаж вместе с кучером, а потом, пожалуй, захочет и мужа купить. – Я поморщился. – Наверняка все же именно она подсунула мне сторублевку – увидела, когда я расплачивался, что в кошельке у меня ничего не осталось. Хотя она так искренне удивилась... А впрочем, вздор. Разве можно верить женщине?»

Мои размышления прервал стук в дверь.

– Войдите! – крикнул я и хотел надеть очки, но чуть не уронил их на стол. Потому что в кабинет вплыло темно-красное шуршащее пятно и остановилось у порога.

– Я баронесса Амалия Корф. Вас должны были известить о моем прибытии. Меня прислали сюда по делу Петровского.

И, услышав голос, я едва не уронил очки вторично.