30

Клиффорд Фрейзер стал первым фермером, которого обвинитель вызвал в качестве свидетеля, и еще одним знакомым мне лицом в этом зале. Он растрогал меня, как никто из свидетелей. Особенно тем, что прятал руки, чтобы никто не заметил, как они трясутся.

Я узнала, что Фрейзеры единственные из поставщиков «Эплтона» отказались взять у Мины ссуду, но их ферму это не спасло. На землях, ранее принадлежавших им, уже велась застройка.

– Мистер Фрейзер, как долго ваша семья поставляла продукцию в супермаркеты «Эплтон»?

– Двадцать пять лет. – В отличие от рук, дрожь в голосе ему скрыть не удалось. – Мы заключали возобновляющиеся контракты с «Эплтоном». Подписывали бумаги каждый год.

– Что поставляла ферма Фрейзеров в супермаркеты «Эплтон» согласно этим контрактам?

– Фрукты. Груши, яблоки и сливы.

Пальцы Мины порхали по клавиатуре, ее идеальные ноготки тихонько постукивали по пластику: она записывала показания Фрейзера.

– Я хотел бы обратить внимание присяжных на документ номер двенадцать в их копиях материалов дела. Будьте добры открыть десятую страницу. Этот контракт подписан, как вы видите, Миной Эплтон и отцом Клиффорда Фрейзера, Джоном. Он датирован двадцать третьим ноября две тысячи четвертого года, то есть заключен за год до смерти лорда Эплтона. Копия контракта в ваших материалах – это копия мистера Джона Фрейзера. Копия контракта, оставшаяся у «Эплтона», таинственным образом исчезла.

– Мистер Мейтленд, – вмешался судья Бересфорд, – мы ждем вопроса.

– Да, Ваша честь. Мистер Фрейзер, как вы представляли себе обязательства между вами и «Эплтоном»?

– Перед тем как уйти в отставку лорд Эплтон приезжал на ферму проведать нас и дал слово, что «Эплтон» будет и дальше закупать нашу продукцию. Он объяснил, что согласовал это решение с дочерью, и она дала ему обещание. Некоторое время так все и было: мы продолжали подписывать контракты, но после отставки лорда Эплтона они не стоили даже бумаги, на которой были составлены.

– Вы не могли бы объяснить, что вы под этим подразумеваете, мистер Фрейзер? Как изменилось положение вещей, когда Мина Эплтон унаследовала бизнес своего отца?

– Началось с того, что заказы стали урезать в последнюю минуту: сначала заказывали одно количество фруктов, а потом вдруг без предупреждения брали только половину от заказанного, и у нас оставалась продукция, которую мы не могли сбыть. Так продолжалось несколько месяцев подряд.

– И что это означало для вашего бизнеса?

– Мы работали в убыток, поэтому у нас начали накапливаться долги.

– В «Эплтоне» знали об этом?

– Да. Нам предложили помощь, но запросили в залог земли, а нам, особенно отцу, не хотелось соглашаться на такие условия.

– И вы отказались от предложенной «Эплтоном» ссуды?

– Да. Это решение приняла вся семья. Вместо этого мы решили взять ссуду в банке, чтобы ферма продолжала работать. Понимаете, у нас же был подписан контракт с «Эплтоном», и мы по-прежнему надеялись, что все наладится.

– Вы можете объяснить, мистер Фрейзер, почему копия вашего последнего контракта с «Эплтоном» не фигурировала в качестве свидетельства в ходе предыдущего судебного процесса? Когда миссис Эплтон подала на газету в суд за клевету?

– Мы нашли этот контракт лишь после смерти отца. Он хранился в его комнате, запертый в железном сейфе. Комнату отец превратил в настоящую свалку и никому не позволял наводить там порядок. Мы думали, контракт потерялся, а после смерти отца нашли его, перебирая вещи. Но к тому времени было уже слишком поздно. Она уже выиграла дело против газеты.

– И этот контракт, подписанный «Эплтоном» и вами, – каким годом он датирован?

– Две тысячи четвертым.

– «Эплтон» выполнил условия контракта с вами?

– Нет. Мина его расторгла. Через два месяца. Как-то поздно вечером прислала факс, в котором отменила заказ на следующий день. Нам сообщили, что в нашей продукции больше не нуждаются. Факс пришел в десять часов вечера. Моя жена еще не спала и сразу поспешила наверх, чтобы показать мне сообщение. Мы не поверили своим глазам. У нас же эксклюзивная сделка с «Эплтоном». Нам было больше некуда податься, и мы поняли, что нашей ферме конец.

– Говорите, факс прислала она?

– Мина Эплтон.

– Что стало с фруктами, которые вы должны были поставить по условиям контракта?

– Нам пришлось вывозить их на свалку. Тоннами. У нас сердце кровью обливалось.

– Сколько всего тонн?

– Пятьдесят. Хватило бы на все супермаркеты «Эплтон» в стране.

– В тот период в магазинах «Эплтона» не продавались груши, яблоки или сливы?

– О, продавались, сколько угодно. Они уже договорились вместо нас с другим поставщиком.

– И вы говорите, у вас сердце кровью обливалось. У вас и вашего отца?

– Да. У всех нас – моей жены, сыновей. Это же был наш семейный бизнес. Я пытался поговорить с ней об этом. Думал, может, произошла ошибка.

– Вы пытались поговорить с Миной Эплтон?

– Да. Ее секретарь сказала, что мне надо договориться о встрече и прийти к ней.

– Ее секретарь?

– Да.

Он бросил на меня взгляд, и я почувствовала, как застыла Мина рядом со мной.

Она перестала печатать, ее пальцы зависли над клавиатурой.

– И что же было дальше, мистер Фрейзер?

– Я договорился о встрече с ней, думал, если мы увидимся и поговорим с глазу на глаз, что-нибудь решится, но эту встречу отменили. Как я понял, потому что мы не согласились взять у них ссуду.

Потом с ней пытался встретиться отец. Рано утром он уехал в Лондон, не предупредив нас. Взял с собой ящик с нашими грушами. Сам собрал их тем же утром. Хотел показать ей качество нашей продукции. Он гордился плодами наших трудов. И думал, если она увидит его и эти груши, то все поймет.

– А Мина Эплтон поняла, когда увидела вашего отца?

– Она с ним не виделась. Он сидел и ждал много часов. Потом его выставили. Он оставил груши, написал ей записку, но ответа от нее мы так и не дождались. Вернувшись домой, он рассказал нам, где был. Даже тогда он еще надеялся, что все это недоразумение. Что она его устранит. А когда она так ничего и не предприняла, он не выдержал. До того случая я никогда не видел отца плачущим, но, когда мы поняли, что для нас все кончено, он сел в кухне и заплакал. Фермерство – непростое занятие, у нас и прежде бывали трудные времена, но отец ни разу не пролил ни слезинки. Я никогда не видел его настолько сломленным.

Я представила себе, как отец Клиффорда Фрейзера, обессиленный, сидит в кухне за столом, закрыв лицо руками, и слезы капают у него между пальцев, и попыталась рассказать себе совсем другую историю. Ту, в которой я была доброй и внимательной. В которой остановилась, чтобы поговорить с мистером Джоном Фрейзером, увидев его ждущим возле офиса рано утром под дождем. В которой провела его внутрь и усадила. Может, даже принесла ему выпить чего-нибудь горячего. Помогла снять мокрую верхнюю одежду. Забрала у него коробку с фруктами, похвалила их и пообещала, что Мина обязательно увидит их, попробует, а я сделаю все возможное, чтобы убедить ее пересмотреть свое решение. Потом отправила его домой на такси и позаботилась о возмещении ему расходов на поездку. Но теперь было уже слишком поздно. Доброты к нему я не проявила. Я обращалась со стариком пренебрежительно и свысока.

– Мистер Фрейзер, пожалуйста, расскажите нам, что произошло, когда «Эплтон» внезапно расторг свой контракт с вами?

– Нам пришлось продать ферму. Выбора у нас не было.

– Так сразу?

– С тех пор как нам начали урезать заказы, у нас накопились долги, и когда контракт был окончательно расторгнут, продолжать работу мы уже не могли. Нам пришлось продать землю, чтобы выплатить деньги, которые мы задолжали банку.

– И кто же купил вашу землю, мистер Фрейзер?

– Некая компания «Лансинг».

– «Лансинг» – это подставной офшор. Компания-однодневка, – объяснил обвинитель присяжным. – Долго ваша семья занималась фермерством, мистер Фрейзер?

– Семьдесят лет.

– Семьдесят лет. Мистер Фрейзер, почему вы согласились побеседовать с представителем газеты лишь при условии, что ваше имя в ней упоминаться не будет?

– Я был напуган. Если бы другие супермаркеты узнали об этом, мы бы попали в черный список. Никто не стал бы покупать у нас фрукты. Вот так обстоит дело. К нам пристало бы клеймо скандалистов. Но так уж вышло, что мы все равно лишились всего. А после того как она выиграла суд… ну, тогда мне было уже нечего терять.

– Мистер Фрейзер, ваш отец умер вскоре после того суда, верно?

– Да.

– Я понимаю, как мучительны для вас эти расспросы, мистер Фрейзер, но не могли бы вы рассказать суду, как он умер?

– Он застрелился.

Я задрожала. Мине, должно быть, тоже стало зябко, потому что она протянула руку, достала из сумки кашемировый палантин, бережно развернула его и набросила на плечи, стараясь не зацепить нежную ткань кольцами. На портрете, нарисованном художником в зале суда, она выглядит, как гувернантка из девятнадцатого века: одежда невзрачных тусклых цветов, чистое, ненакрашенное лицо, густые волосы стянуты сзади, выбилась только одна волнистая прядь.

– Однажды утром, еще до того, как мы проснулись, он ушел в лес Суэйнстон. Он взял ружье – из тех, что мы держали на ферме, – и покончил с собой.

Желчь, подкатившая к горлу, просочилась мне в рот. Я вспомнила, как вскрыла письмо Джона Фрейзера к Мине. Оно было написано от руки и по ошибке оказалось среди писем ее поклонников. На такую почту я отвечала всегда. Но это письмо содержало просьбу. Оно пришло во время процесса по иску о клевете, и я приняла ответственное решение. Я порвала его. Мина его не видела. Должно быть, Джон Фрейзер написал его за несколько дней до того, как застрелился.

– Отец любил лес Суэйнстон. Когда я был еще маленьким, он часто брал меня туда с собой. Его тело нашли две женщины, выгуливавшие собак.

– Когда именно это случилось, мистер Фрейзер? Вы помните?

– И никогда не забуду. На следующий день после того, как Мина Эплтон выиграла суд против газеты.

В тот день я была с Миной в «Минерве». Помню, ей позвонил директор по связям с общественностью. Замните эту историю, Пол, велела она. Победа в суде вскружила ей голову, как и нам всем. В общенациональной прессе смерть Джона Фрейзера так и не была упомянута. Об этом позаботился ее отдел пиара.

– Спасибо, мистер Фрейзер. Больше вопросов нет.

Я задумалась, мелькали ли у Мины мысли о самоубийстве Джона Фрейзера, пока мы все пили шампанское на устроенном ею праздничном обеде. От озноба пальцы у меня онемели, я сжала руки на коленях. И тогда под столом, незаметно для окружающих, Мина накрыла мою руку ладонью. Я помню, какой теплой она была, как она пожала мне пальцы, чтобы остановить их дрожь.