14

Шампанское «Дейц» фильтровало свет, пропуская его сквозь нежно-янтарную толщу, в которой изящные пузырьки кружились, как спутники на орбите, вспыхивая сотнями отблесков. Люстры в ресторане ярко сияли, отражаясь в пузырьках до бесконечности, и Стеф внимательно следил за игрой бликов в поднятом на уровень глаз бокале. Миллезим^[27] 1999, нектар.

Когда он сделал наконец первый глоток, его жена Эстер усмехнулась:

– Опять твои гурманские закидоны!

– Это же чудо, попробуй.

Жена схватила его бокал, бесцеремонно отпила и сразу проглотила.

– Таким вином надо наслаждаться, Эстер, подержать его на языке, чтобы почувствовать всю изысканность букета, оценить тона аромата и послевкусие. Каждый глоток – это целая история.

– Вино хорошее, спорить не буду, но это всего лишь шампанское, Стефан, а мы пришли развеяться. Ты уже выбрал, что заказать?

Стеф ненавидел, когда его называли полным именем. Еще в школе он требовал, чтобы к нему обращались «Стеф», и жена прекрасно об этом знала, но намеренно дразнила его, если он выводил ее из себя своими «закидонами». А это случалось всякий раз, как он начинал говорить о вине, машинах, часах, гольфе – короче, обо всем, что было дорого его сердцу. Говорить о таких прекрасных вещах без энтузиазма он просто не мог, да и что тут такого? Однако Эстер это бесило. Она ждала от него умеренности и сдержанности при любых обстоятельствах. Муж ее раздражал.

– Выбрал. Закажу омара.

– Как всегда, самое дорогое блюдо в меню.

– Ну и что? Если мне так хочется? Я вкалываю по десять часов в день и беру всего две недели отпуска в год, гроблю свою здоровье, чтобы заработать побольше – и что же, я после этого не имею права порадовать себя иногда? И потом, омар превосходно сочетается с этим шампанским.

– Ты делаешь это не для того, чтобы себя порадовать. Ты просто сноб.

– Сноб? Я?

– Ну да. Тебе вечно подавай все самое дорогое – машины, часы… Если мы едем на морскую прогулку, ты выбираешь самую роскошную яхту, средненькая нам не подходит! Неудивительно, что все сейчас так ненавидят богатых! Ты идеальное воплощение того, что в этом чертовом мире идет не так!

– Эй, мы сюда пришли развеяться или как? Что на тебя вдруг нашло? Я думал, устроим романтический ужин, отдохнем от детей, расслабимся…

Стеф тоже начинал испытывать раздражение. С какой стати жена постоянно на него орет? Почему считает себя вправе читать ему нотации? В своем гольф-клубе Стеф был единственным, кто не обзавелся любовницей. Единственным! Упрямо хранил верность Эстер и ее дряблой заднице, которой она, к тому же, не очень-то и владела. И ради чего все это? Чтобы она с ним вот так обращалась?!

– Я просто поделилась с тобой своими мыслями. Ты зарвался, и однажды это выйдет для нас боком. Для всех. Люди сейчас терпеть не могут богатых.

– Но я же не украл у них деньги! Все заработал честным трудом, и своим успехом никому не обязан, кроме самого себя.

– Успех ударил тебе в голову, Стефан – вот все, что я хочу тебе сказать. Подумай об этом.

Стеф колебался. Ему хотелось достойно ответить жене, поставить ее на место, но он не любил скандалы и уж точно не испытывал желания затевать перепалку в ресторане. Кроме того, у него на это просто не было сил после тяжелого дня в операционном отделении, а в руке к тому же мерцал янтарем бокал «Дейц» 1999 года. Испортить впечатление от шампанского было бы непростительно. Нет, Стеф в очередной раз решил не обращать на жену внимания.

Вот тебе доказательство, что умеренность и сдержанность мне вовсе не чужды, курица ты мороженая!

Но Эстер, конечно, сочтет его поведение трусостью.

Дура!

Шампанское утешило и взбодрило. В этом «Дейце» были утонченность и щедрость, которых начисто лишена Эстер. Пузырьки весело лопались на языке.

К их столику подошел официант, и Эстер уставилась на мужа с насмешливой, провокационной улыбкой. Стеф знал: она ждет, когда он закажет омара, чтобы хорошенько его высмеять.

Он быстро пробежал взглядом меню напоследок – может, найдется другое блюдо, подешевле, которое ему захочется съесть, – но тут же спохватился. Он хочет омара, и пусть жена идет лесом!

Эстер все еще молчала, поэтому Стеф жестом предложил ей сделать заказ. Она открыла рот…

Ее лицо лопнуло, как мак-самосейка в ускоренной съемке. Скулы, нос, глаза, верхняя губа брызнули багряным фонтаном на стол, официанта и мужа. Стеф почувствовал на языке вкус собственной жены. Смолистая горечь напомнила бифштекс по-татарски – сырое мясо с очень жирным соусом. И еще был заметный металлический привкус. Отчетливый и тяжелый. Привкус крови.

Уши заложило от оглушительного выстрела, сотрясшего весь ресторан так, что закачались люстры.

Стеф уставился прямо перед собой, на нижнюю челюсть Эстер, повисшую на сухожилиях и лохмотьях кожи. В ее голове была огромная дыра, вязкое серое вещество налипло изнутри на черепную коробку, местами обгорев в пробоине.

Со Стефом творилось что-то невероятно странное: его мозг продолжал мыслить в том же направлении, что и до этого, под влиянием того же раздражения, словно не замечая трагедии, не обращая внимания ни на что. Стеф подумал:

Даже так она выглядит нелепо.

Сквозь дыру в ее голове он видел цветочную кадку у стены.

Когда Эстер начала заваливаться вперед, в свою пустую тарелку, Стеф сказал себе, что она сейчас испачкает скатерть и жутко на себя разозлится. Потому что, по ее мнению, это будет крайне неприлично. Настолько неприлично, что она еще лет десять не успокоится и будет надоедать этой историей всем знакомым.

Пока Стеф отказывался верить собственным глазам и осмысливать то, что они видят, официант, стоявший рядом с ним, получил заряд крупной дроби прямо в грудь – его красивый белый костюм взорвался на груди, выпустив на волю огромный алый колышущийся цветок смерти. Зал снова сотрясся. Стеф уже плохо слышал. Все вокруг пришло в движение, клиенты кричали, а он сидел на банкетке, прямой как столб, и вдруг понял, что у него во рту кусочки Эстер, а другие такие же облепили лицо.

Загремели еще выстрелы, и новые маки, гибискусы, герани и розы расцвели вокруг, раскинув карминные лепестки на столах, зеркалах, стульях и в альковах.

Дикий сад буйно разросся за несколько секунд в благодатной жаре адского лета.

Стеф начал медленно сползать с банкетки, одновременно погружаясь в бред.

Окружающий мир растекался и плыл, крики искажались, сливаясь в грохочущий водоворот, и резкий запах пороха смешивался с богатым, насыщенным привкусом металла во рту. Мир сильно качнулся. Стеф вдруг обнаружил себя под столом – оказывается, он скрючился на полу в три погибели, схватившись рукой за теплое бедро жены.

По руке стекала какая-то теплая жидкость, но он старался туда не смотреть. Это все не по-настоящему. Просто у него временное помешательство. Да-да, всего лишь приступ delirium tremens^[28], ничего серьезного. Легкое помрачение сознания и галлюцинации. Это скоро пройдет, и с Эстер снова все будет в порядке. А его вылечат, пропишут правильные лекарства. Он даже знает, к кому обратиться за медицинской помощью, – среди его коллег есть отличные психиатры.

Но в этот момент у него перед носом на пол ступил разношенный кожаный мокасин, грязный и потрескавшийся. Из-под стола, накрытого длинной скатертью, Стеф видел только ноги и край бежевого плаща мужчины, который стоял совсем близко, в нескольких сантиметрах – вытянув руку, Стеф мог коснуться его ноги.

Параллельно вельветовой штанине опустилось обрезанное дуло ружья. Оно еще исходило молочно-белым дымком, который стелился в воздухе, как след разбросанного семени. Владелец ружья осматривался в поисках места, где можно посеять новые багряные цветы.

Садовник.

В каком-то безумном порыве Стеф приподнял край скатерти пальцем – и сам не понял зачем. Его трясло мелкой дрожью. Садовник отразился в высоком зеркале напротив, так что стало видно его лицо и – главное – выражение глаз. Он вдруг заговорил, и, несмотря на гул в ушах, Стеф разобрал слова, произнесенные с яростью.

Эта странная речь еще долго будет звучать в памяти немногочисленных свидетелей.

Дуло ружья поднялось, и садовник двинулся по ресторану дальше сеять цветы зла. И сеял до тех пор, пока не осталось семян.

Стеф под столом отпустил скатерть – она упала, как театральный занавес в конце спектакля, – накрыл голову руками и как ребенок свернулся калачиком между ослабевших ног Эстер.