64. Москва. Хэнк. Возмездие

Маршрут для возвращения Хэнка в Штаты выбрали по закраинам шарика — подсядет в вечерний транзитный самолет до Хельсинки, оттуда «Финнэйром» через океан в Торонто, а уж из Канады на авто — через слабо охраняемую, еле заметную границу — в Нью-Йорк.

Прощальный обед Джангир назначил на полдень в загородной резиденции. Столы накрывали в саду, а пока что на полянке гости развлекались старой русской забавой: прислуга подкидывала вверх кур, а Монька, Джангир и Швец стреляли влет.

Хэнк стрелять из дорогого бельгийского карабина отказался, попросил что-нибудь попроще, для ручного боя, лучше всего — автоматический пистолет. Ему дали «глок», Лембит подкинул здоровенного рыжего петуха, и Хэнк успел выстрелить трижды — три красно-черных взрывника перьев в сгустках крови медленно поплыли к земле вслед разнесенной в клочья тушке. Джангир захлопал в ладоши и сказал:

— Прекрасный финал! Пора всем за стол. Прошу, прошу…

Хэнк посмотрел на свои часы — было без пяти двенадцать. Монька заинтересовался часами:

— Редкий экземпляр… Я таких и не видел…

Хэнк не смог удержаться, похвастался:

— Они стоят сто шестьдесят тысяч долларов. Это кастом-мэйд Патек Филип…

Монька недоуменно покрутил головой:

— Не понимаю смысла в такой цене…

— Они гарантируют точность хода на сто лет вперед… — засмеялся Хэнк.

— А вы надеетесь проверить эту гарантию? — Монька усмехнулся. — Как вы собираетесь узнать, пришли они через век точно или все-таки сбились на минуту?

— У них другой смысл, — сказал Хэнк. — Это мой постоянный неразменный аккредитив. В моей жизни никогда нельзя знать заранее, в какие я попаду обстоятельства. Но в любом месте земли и в любых ситуациях я могу ими дать взятку, или откупиться, или продать хоть за десять тысяч долларов. Это мне может стоить свободы и жизни…

— Уважаю, — кивнул Монька. — Резонно. Надо будет подарить тебе еще пару таких часов.

Хэнк покачал головой:

— Нет смысла. В Китае вообще не дарят часов. Это звучит как «похороны»…

— То есть как?

— Часы дарят врагу — это угроза и намек…

Их прервал Швец:

— Ну, пошли, пошли быстрее. Выпивка перегреется и прокиснет…

Не пьющий ничего Швец получал садо-мазохистское наслаждение, всегда провоцируя остальных на максимальную пьянку.

— Вот, Хэнк, у нас был такой князь — Владимир Мономах, — объяснял он. — Он как бы отец-основатель Руси, и оставил он нам завет: «Руси есть веселие пити, не можем без этого быти».

Джангиров перевел это Хэнку как мог по-английски.

— Верно, — кивнул Хэнк. — Я сам читал в справочнике для военных моряков: «Доза в 600 граммов крепкого алкоголя может быть для человека смертельна». А в скобках добавлено: «Кроме русских»…

Джангир успокоил:

— У нас и алкогольный, и закусочный стол — интернациональный. Предлагаю начать с грузинского коктейля «ШаЛиКо».

— Охотно! А что это такое? — спросил Хэнк.

— Это шампанское, ликер и коньяк. «Мумм-брют», «Шартрез» и «Хеннесси» в равных пропорциях. Вкус и действие — замечательные…

На огромном белом блюде с одной стороны — белужья черная икра, а на другой половине — камчатская красная. Джангир, как шпрехшталмейстер, представил:

— Идеальная закуска для коктейля «ШаЛиКо» — называется «Стендаль», любимое блюдо иностранцев в России.

Хэнк заметил:

— Мое любимое блюдо — это шашлык из козла отпущения…

Швец пообещал:

— Мы вам найдем дежурного Азазела, молодого и сочного. Приготовим его на барбекю — пальчики оближешь…

Выпили по первому бокалу, и прислуга поставила на столы декорированные зеленью большие куски вяленой грудинки. Джангир предложил Хэнку:

— Попробуйте, господин Андерсон, у вас вряд ли можно отведать этого блюда. Называется «казы» — самый изысканный деликатес у казахов. Мне вчера прислал из Алма-Аты министр экономики…

— А из кого грудинка? — полюбопытствовал Хэнк. — Кости великоваты.

— Это жеребятина, молодая лошадь.

По лицу Хэнка промелькнула гримаса, но Джангир успокоил его:

— Не пугайтесь — это особая еда, только для избранных. Казы едят только казановы…

— Что за казановы? — удивился Хэнк.

— Казановы — это «казахи новые», социальный аналог новых русских. Так вот, богатые люди держат в деревнях лошадку — специально для казы, сезонного блюда, которое едят осенью или зимой. Двухлеточка, обязательно девица, непокрытая, она никогда не ходила в упряжке, не была под седлом, ее с рождения готовят к закланию. У этой лошадки счастливая сытая юность — на горных пастбищах она ест отборную траву, пьет родниковую воду и нагуливает мясу неповторимый вкус. А осенью ее ставят в темник, кормят до отвала овсом и в первый день выпавшего снега закалывают. Мясо вялят, коптят, и мы с вами сейчас отведаем его божественный вкус…

Швец налил Моньке коньяка и сказал:

— Ну что, друг? Как говорят наши братья украинцы — лэ-хаим! Что значит на их языке — будьмо!

К Джангиру подошел охранник и что-то прошептал на ухо. Джангир встал, попросил собутыльников:

— Продолжайте праздник, я должен на секунду отлучиться.

В гостиной его ждал улыбающийся Вонг.

— Дорогой генерал, ваше поручение выполнено. Больше Нарик вас никогда не побеспокоит… — Он застенчиво улыбнулся. Потом открыл портфель и достал из него целлофановый прозрачный пакет, в котором лежала какая-то окровавленная тряпка.

— Что это? — встревожился Джангир.

Вонг молча, с той же несмываемой приятной улыбкой развернул пакет, вынул окровавленную тряпку, встряхнул — Джангир решил, что это часть тонкой кожаной куртки. Присмотрелся — на ней были нарисованы церковные купола, крест в лентах и вензелях и надпись: «Смерть легавым».

— Боже мой, — прошептал испуганно Джангир. — Это спина… Это кожа Нарика…

— Да, — ласково подтвердил Вонг. — Это шкура оборотня… Пусть он вернется в землю таким, как его родила мать…

Джангир испугался, что его вырвет — кожа была как на ребрышках казы. Только с татуировками.

— Убери, убери это… — быстро сказал Джангир. — Куда-нибудь… выбрось…

— Нет, — покачал головой Вонг. — Я вернусь с этой шкурой к людям Нарика — они будут присягать тебе на ней, как на иконе…

— Все, все! Пошли… — заторопился Джангир.

Он вывел вьета в сад, обнял его за плечи и представил гостям:

— Прошу любить и жаловать, это мой старый боевой друг Вонг, партнер и товарищ… Человек, которого я чрезвычайно ценю и очень уважаю. Я многим ему обязан…

Вьет, польщенный такой высокой аттестацией, церемонно поклонился всем и пожал каждому в отдельности руку. К Джангиру подошел Швец, потихоньку спросил:

— Я надеюсь, что он тебе привез свежеиспеченный, еще не остывший трупик? Как именинный пирожок на обед…

Джангир кивнул:

— Он с ним закончил… Жалко, что так получилось, но мальчишка не оставил мне другого выхода.

— Да перестань! — захохотал Швец. — Этот остолоп прожил жизнь короткую, но пламенную, как одноразовая зажигалка. Пропади он пропадом! От него всегда одни неприятности были. Я считаю, что наш вьет заслуживает больших поощрений и наград…

— Надеюсь, что все будет нормально…

Швец увидел, что к ним направляется Хэнк, и сразу же продолжил питейно-алкогольную агитацию:

— У нас есть народная присказка: «Выпивка была и сладка, и тяжела, суслена и лакома, и пьяна, и весела до гроша последнего».

Перекочевал к Моньке и тихонько сообщил:

— С этим пидором Нариком покончено — слава те, Христос! Спасибо, друг, ты решил много проблем…

Монька кивнул. Если бы Джангир и Швец не были так впечатлены новостями вьета, они бы заметили, как почернел, закаменел Хэнк, будто его чугуном накачали. Обратил внимание только Монька, который больше сидел и помалкивал, прислушиваясь к разговору. Он видел, что, поздоровавшись с вьетом, Хэнк будто гирей по башке схлопотал. Так выглядят люди, поручкавшиеся с привидением или встретившие труп, давно и надежно закопанный.

Сейчас Хэнк все силы бросил на то, чтобы не выдать себя, не показать потрясения, которое он испытывал, Он не встретил привидение, и не труп явился к нему на встречу. Он сам, Хэнк, откопавшийся труп, почти похороненный двадцать лет назад этим желтым душегубом, этой моложавой злой обезьянкой с щетинистыми узкими усиками.

Боже мой, сколько лет мечтал Хэнк рассчитаться с ним! Вонг был начальником контрразведки и пытал пленных летчиков сам. Они называли его крысобоем, потому что он ходил с проволочной небольшой сеткой, в которой держал пару крыс. Он заколачивал людей в ящик вроде фоба и впускал туда визжащих голодных противных кровопийц. Хэнк побывал в этом ящике — до сих пор он просыпается иногда по ночам в холодном поту. Первые несколько лет своих мытарств Хэнк тешил себя мечтой, что когда-нибудь Вонг попадется ему в руки. Но Вонг не мог попасться.

Он остался в затерянном мире, исчезнув из жизни Хэнка навсегда. И вот теперь, спустя двадцать лет, он появился вновь. Где?! В России! Куда Хэнк впервые в жизни попал на несколько дней!

Конечно, Вонг не мог узнать в лощеном немолодом американце грязного, окровавленного, измученного тощего парня, пилота со сбитого вертолета. Там, в лагере, Хэнк был всегда в грязи, в кровоподтеках и лохмотьях. Там еле-еле жил, медленно умирая, совсем другой человек.

Хэнк с большим бокалом коньяка в руке сидел неподвижно, будто задремал, и лихорадочно соображал — такой случай не повторится. Нет, не рассчитаться сейчас по долгам будет не правильно. Он знал, что отложенные планы никогда не сбываются. Он жил, считая, что цели, которые он намечал, только проекция сегодняшнего события, сиюминутного мгновения. Только то, что можешь и хочешь сейчас, имеет цену. Завтра это будет невозможно.

Но как это сделать? Оружие, прекрасное, безотказное, из которого они стреляли перед обедом, охрана давно унесла. Одной рукой с тренированным азиатом врукопашную он не справится. Ну не кромсать же его столовым серебром!

Джангир дал знак — двое охранников сняли с земли квадрат дерна, оттуда пыхнуло жаром и волшебным ароматом. В яме на кострище был установлен здоровый чугунный котел. Крякнув, охранники выдернули его на поверхность, сняли кованую крышку.

— Вот это блюдо, которое нельзя получить даже в ресторане «Максим»! Генеральская каша! — возгласил гордо Джангир, обращаясь к оглохшему и онемевшему Хэнку. — На дно котла с вечера загружают несколько фунтов балыка — брюшки лещей. Потом засыпают пшеном и ставят на кострище в выкопанную яму. Солят, перчат, выливают бутылку водки, закрывают крышкой и закапывают землей. Угли тлеют до утра, и пшено медленно превращается в кашу, имеющую вкус черной икры…

Швец заорал:

— Давайте все выпьем за нашего товарища, замечательного человека Вонга!

Налил ему большой бокал с криками: «Штрафную, штрафную!..» Вонг пригубил, и под крики «До дна, до дна, до дна!» выпил здоровый фужер, после чего к нему подошел и крепко обнял Джангиров, потом Швец. Монька лениво приподнялся, чтобы не ломать компании, подошел к Вонгу, обнял его и как-то боком — щекой и ухом — изобразил поцелуй.

И Хэнк очнулся от дремоты, встал из своего плетеного кресла, подошел к стоящему у стола Вонгу и, склонившись над ним — он был почти на две головы его выше, — крепко обнял, прижал к себе. Он обнимал его как настоящий товарищ — тепло и сердечно, и держал он Вонга за спину левой рукой с протезом в тонкой кожаной перчатке. А правой взял со стола большую двузубую вилку, торчащую из жирного загривка осетра, и с размаха воткнул ее Вонгу в оголовок, поверх шеи. И для верности приподнял на вилке тщедушного вьета…