Ночь на звезды истратилась шибко

За окошком кружилась в зеленеющем вальсе листва,

На щеках замерзала румянцем улыбка,

В подворотне глотки выли слова.

По стеклу прохромали потолстевшие сумерки.

И безумный поэт утверждал жуткой пригоршей слов:

— В наш огромный мир издалека несу мирки

Дробью сердца и брызгом мозгов!

Каждый думал: «Будет день и тогда я проснусь лицом

Гроб привычек сломает летаргический труп».

А безумный выл: — Пусть страницы улиц замуслятся

Пятерней пяти тысяч губ.

От задорного вздора лопались вен болты

И канализация жил.

Кто-то в небо луну раздраженную, желтую,

Словно с жолчью пузырь, уложил.

Он вопил: — Я хороший и юный

Рот слюною дымился, как решетка клоак…

И взбегал на череп, как демагог на трибуну

Полновесный товарищ кулак.

А потом, когда утренний день во весь рост свой сурово лег,

И вокруг забелело, как надевши белье,

На линейках телеграфных проволок

Еще стыла бемоль воробьев, —

Огляделись, и звонкие марши далече

С зубов сквозь утро нес озноб

И стало обидно, что у поэта рыдавшего речью

В ушах откровенно грязн'o.