на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



17

Еще одно, не уверен, что последнее, авторское отступление от нити повествования. На этот раз не забегаю вперед, в будущие события, а отступаю на три шага, на три года назад.

22 июня 1937-го.

Поздний вечер в Ленинградском порту.

Нет, я не собираюсь в море, у меня перерыв в плаваниях, я продолжаю работать в редакции. Стоим втроем в толпе встречающих на празднично освещенном причале: мы с Мотей Фроловым и высокая пожилая женщина (пожилая в тогдашнем моем представлении, она была лет на 18 моложе меня теперешнего). На нас с завистью, отнюдь не белой, глядят в связи с присутствием этой нашей спутницы конкуренты из других газет. А мы с Матвеем ликуем: у нас переводчица, только у нас! Уже видны огни приближающегося теплохода с детьми из республиканской Испании на борту. Мы в редакции узнали о предстоящем их прибытии за три дня и все это время потратили на лихорадочный поиск переводчика с испанского. Лихорадочный потому, что таких в Ленинграде почти не осталось. Большинство находилось в «спецкомандировке», как тогда называли добровольческую поездку на Пиренеи. Отправлялись не только сносно знающие язык, а и срочно, за две недели, за месяц, обученные, как один из моих приятелей. Кое-кто уже вернулся, но всех их разобрали организации посолиднее «Искорок». Мы были в отчаянии, завербовать никого не удалось, и от отчаяния бросились к словарям, к учебникам. К нашей удаче, только что вышел русско-испанский разговорник, составленный О. К. Васильевой, доцентом ЛГУ, как значилось на обложке. Мы достали эту книжицу и заучивали оттуда подходящие фразочки. Вдруг Матвея осенило, он сказал: «А если найти эту Васильеву?» — «Очень мы ей нужны, — сказал я. — Так и ждет нас, давно уж кем-то перехвачена». — «А я все-таки съезжу в университет», — сказал Мотя. И вернулся в редакцию с Ольгой Константиновной Васильевой. Не знаю уж, чем взял он, как уговорил человека то читающего лекции, то заседающего на кафедре, то ведущего семинар, то вычитывающего гранки нового учебника, то… словом, предельно занятого? Как убедил пойти еще и в переводчики к двум юным репортеришкам из пионерской газеты? Похоже, ее просто ошеломил Мотькин нахальный напор. Приехав же в редакцию, отдышавшись в кабинете у Данилова, она стала решительно отказываться, ссылаясь, естественно, на чрезмерную занятость. Затея Фролова катилась под откос. Спас Коля Данилов, выбросив последнюю карту в уговорах. Он произнес, употребив все свое обаяние плюс дипломатию: «Мы обеспечим вам, товарищ Васильева, годовую подписку на «Ленинские искры». И товарищ Васильева дрогнула. Она сказала, пряча улыбку: «Тут я пас. Моя дочь — студентка пятого курса, мой муж… — она не назвала профессию мужа, — все мы давно мечтали об этом. Перед таким соблазном не могу устоять. Согласна. Но с условием. Час, полтора, не больше — для самого необходимого перевода». — «О, — вскричали мы, — конечно же только один час!» И вот стоим на причале с собственным толмачом, ликуем, но и страшно волнуемся: дело к полночи, пароход еще не ошвартовался, а газета выходит утром, и мы должны поспеть с материалом на две оставленные для него полосы. Мысль дать в этом номере лишь короткую информацию, а подробности в следующем была нами же с Мотей отвергнута как позорная для оперативных газетчиков.

Когда французский лайнер. «Сантай» подошел вплотную к пристани так, что можно было спустить трапы, у нас на все про все — на интервью, на возвращение в редакцию, диктовку машинисткам прямо с блокнотов, сдачу в секретариат — оставалось каких-нибудь два часа: в типографии ждали специально дежурившие линотиписты, верстальщики, печатники. По трапу сошла группа молодых мужчин в национальных черных беретах, с плоскими чемоданчиками, которые теперь называются «дипломатами». Мы хотели взять у этих испанцев интервью, думая, что они руководители рейса, но, приблизившись, увидев их нашенские рязанские, вологодские, саратовские лица, поняли, что, хотя с ними можно говорить без переводчика, интервьюировать не следует, нельзя ни расспрашивать, ни разузнавать их имена — время для этого придет лишь через много лет… А больше с теплохода никто не сошел и никого наверх не пустили до утра. И мы с Мотей побежали вдоль борта, и за нами засеменила Ольга Константиновна, брать интервью у маленьких испанцев, а их было 1498, и все они, несмотря на поздний час, заполонили нижнюю и верхнюю палубы, корму и нос, свешивались через релинги, раскачивались на вантах, держались на шлюпбалках, облепили мачты до клотиков; ребячьи головы высовывались изо всех иллюминаторов, причем в одном иллюминаторе ухитрялось уместиться по пять-шесть черноволосых головенок. И вся эта публика кричала, пела, хохотала, свистела в дудки, размахивала флажками, бросала газеты, листовки, раскидывала цветы, кого-то звала, кому-то отвечала. Стояли такой ор, такой гвалт, такой ералаш, что оба мы растерялись в иноязычном многоголосье, и что бы делали, если б растерялась еще и наша переводчица? А она со своим свободным владением испанским, знанием обычаев моментально вписалась в этот шум, стала его активной частицей, была испанкой среди испанцев. Далекая от журналистики, Ольга Константиновна тем не менее безошибочно угадывала надобное нам. Вот увидела девочку, взметнувшую кулачки над головой и уже слабым, хриплым голосом кричащую: «Вива Руссиа!», что-то сказала ей, та ответила, и мы тут же получили перевод: «Я сказала девочке, что она, наверно, устала кричать, пусть отдохнет, а девочка сказала: «Нет, не устала, я хочу кричать. Я буду кричать, пока не победим фашистов. Вива, Руссиа!» Ее зовут Харистина Маринэ, запишите, она из Бильбао. И еще записывайте — про мальчика рядом с ней. Он тоже сказал: «Мы не устали, мы сильные, нас даже море не смогло укачать». Он из города Гилуенца, не переспрашивайте, я потом вам все уточню. Этот мальчик прибыл с двумя младшими братишками, а его два старших брата вместе с отцом и матерью сражаются на фронте в одном батальоне, вы поняли? Пошли дальше…» Так мы двигались вдоль борта, заполняя блокноты, а Мотя успевал и фотографировать в свете прожекторов. Надо было ехать в редакцию, мы хотели по дороге завезти нашу спутницу домой, но она сказала: «Это не по пути, я с вами…» И пробыла в редакции, помогая нам, до сдачи материала в набор. Газета вышла в 6 утра, как и полагалось по графику.

«Сантай» простоял в порту меньше суток, пока его пассажиров развозили по местам отдыха: в нескольких ленинградских школах были оборудованы общежития-спальни, столовые, пункты медицинского осмотра, который проходили все прибывшие дети. Больных оставляли для лечения, остальным предстояло через два дня разъехаться по стране, в санатории и лагеря… Это время мы продолжали работать втроем. Ольга Константиновна не покинула нас, по самоличной доброй воле и к нашей, понятно, радости растягивая обещанные Данилову «час-полтора». Уехав домой после встречи теплохода и ночного бдения в редакции где-то уже к утру, она утром же вернулась в редакцию, чтобы отправиться с нами в порт с пачками свежих «Искорок». Мы стояли возле трапа, раздавая газеты ребятам, спускавшимся к автобусам.. Ольга Константиновна переводили желающим заголовки, подписи к снимкам. На одном из них все узнавали мальчика, державшего плакат «No Pasar'an», стали искать его, выкрикивая имя, он оказался уже в автобусе, мы пошли к нему вручить газету, и, пока ее передавали, машина тронулась, увозя и нас с испанцами. И Ольга Константиновна из редакционной переводчицы превратилась во всеобщую, всем нужную, что только способствовало нам в деле, поскольку расширяло наши возможности, позволяя наблюдать жизнь гостей изнутри. Результат наблюдений — шесть газетных полос с корреспонденциями, заметками, интервью, информацией, которые немыслимо было бы подготовить без Ольги Константиновны. Она так увлеклась, что выглядела заправским репортером, с азартом выискивающим: сенсации. «Послушайте, — говорила, — Чарита в Ленинграде! Не знаете, кто это? Девочка, о которой писал Кольцов в «Правде», разве не читали? Она бежала из занятого франкистами Овиедо через фронт к республиканцам…» И мы поехали по школам на розыск Чариты. Долго не находили. Она гостила, как выяснилось, в частном доме, куда ни попасть, ни позвонить нельзя было. И все-таки мы вышли на нее благодаря предприимчивости Ольги Константиновны. Она привезла нас на вокзал за пять минут до отхода поезда, увозившего девочку в Москву раньше других. И мы успели записать ее рассказ о побеге через горы, который она договаривала, стоя уже на подножке вагона. Из-за спины Чариты выглядывал русский мальчик, ставший через несколько лет ее мужем…

Как видите, темп в работе задавался не нами, а переводчицей. Она сжалилась в конце концов, сказала: «Мальчики, бы устали, вы голодны, я тоже проголодалась, приглашаю домой, пообедаем». Сочли себя уговоренными… Квартира — в старинном доме в «морском» квартале города, на Красной улице, бывшей Галерной, рядом Адмиралтейство, неподалеку Ново-Адмиралтейский канал, Адмиралтейский проспект, набережные Адмиралтейская и Красного флота, мост лейтенанта Шмидта. И сама квартира — небольшой военно-морской музей. В передней, в гостиной, в столовой на стенах картины маринистов, портреты адмиралов. В ту пору я уже начал собирать литературу о флоте, и мне было любопытно угадывать, кто же тут изображен. Ушаков, Нахимов, Завойко, Литке, Бутаков, Макаров, есть и незнакомые. Между адмиралами — молодой офицер, лейтенант. Кто это? Накрывавшая на стол Ольга Константиновна перехватила мой взгляд, сказала: «Отец мужа…» Но имени ни того, ни другого не назвала. А я не решился спросить, дабы не показаться навязчивым. Напарник же мой вообще был чужд этой тематики, адмиралы его не волновали, лейтенанты тем более. К тому же появился объект, приковавший внимание Матвея: вернулась с занятий в институте дочь Ольги Константиновны. И таким образом зоны наших с ним интересов резко разграничились. Я углубился в рассматривание экспонатов «музея». А тут было что разглядывать. Чего стоил один только альбом «Русскій военный флотъ. Иллюстрированная исторія со временъ Петра Великаго до настоящаго времени. 1689—1905». Название привожу не по памяти, я уточнил его нынче в Ленинке. Книга из редких. Открывается фотографией «собственноручной записки Государя Петра Велик. Некоторые из них стоят тут же в комнате, и я могу сравнивать рисованные изображения с объемными, с моделями из дерева и металла. «Подарены нашим другом капитаном 1-го ранга Юрьевым, — сказала хозяйка. — Это лучший в Ленинграде, если не в стране, корабельный моделист. Вот броненосец «Орел». Полюбуйтесь, как филигранно, с каким соблюдением всех пропорций, с какой детализацией, вплоть до точного числа заклепок, сделана эта модель… На «Орле» в Цусимском бою погиб дядя моего мужа, брат его отца; кавторанги Константин Леопольдович и Евгений Леопольдович были сыновьями питерского корабела, построившего немало судов на Охте». Назвала имена-отчества, а фамилия по-прежнему не прозвучала, возможно, из каких-то соображений, а может, случайно. Но я так и не узнал тогда, в чьей квартире мы побывали. Читатель-то, поди, давно догадался. И поэтому можно возвратиться на ледокол, ходовой мостик которого, пока мы вели подводную лодку, не покидал вместе с Белоусовым капитан 1-го ранга Евгений Евгеньевич Шведе.


предыдущая глава | ...И далее везде | cледующая глава