II

– У меня мурашки по телу побежали, – сказал Джим.

– То есть препод у тебя – фанатик. – Фарук пожал плечами. – Ну, и что в этом такого?

– Дело не в этом. А в том… – Джим старался придумать, как поточнее описать весь сюрреализм произошедшего, то ужасающее равнодушие, которое сопровождало всю эту неправдоподобную сцену, – …что все отнеслись к этому вполне равнодушно и никто не заметил в его словах ничего странного. Никто, кроме Элвина. Я хочу сказать, что этот парень слетел с катушек. И вел себя так, что если его за это не отчислят, то неприятности он себе точно обеспечил. Но всем было до фонаря.

Стив усмехнулся.

– И что тебя так рассмешило? – поинтересовался Джим.

– Ты. И все эти твои розовые сопли. Это универ. А ты – будущий журналист. Ты что, никогда не слыхал о свободе слова?

– Тут речь не о свободе слова.

– А о чем тогда?

– Тебе надо было там быть. Это выглядело… как-то странно.

– Ну да, конечно. – Стив фыркнул.

– Ты уже сделал свою полосу? – Джим взглянул на него.

– Отвали.

– Что?

– Это не твое дело. За свою полосу я отвечаю сам.

– Не мое дело? Я, между прочим, главный редактор. Твой редактор.

– Ну и подавись!

И это не было попыткой добродушно огрызнуться – Стив говорил на полном серьезе, и Джим с трудом поборол желание врезать ему по физиономии.

Что, черт побери, здесь происходит? Он осмотрел своих сотрудников. Большинство из них работают вместе с прошлого семестра и прекрасно притерлись друг к другу. Но в этом семестре… в этом семестре все разваливается. Шерил витает где-то в облаках, Стив становится неуправляемым, а желание Фарука держаться от всего подальше больше напоминает апатию. Остальные же редакторы, когда берут на себя труд появиться на рабочем месте, приходят дергаными и грызутся между собой и с репортерами.

Все изменилось.

Хови прав. Все действительно изменилось. Джим не знал, когда это началось и что послужило этому причиной, – он вообще не мог определить, что именно происходит. Но знал, что это происходит, и это его пугало. Может быть, Хови и прав. Может быть, каким-то событиям должно соответствовать определенное время? Социальные волнения в шестидесятые не имели единой причины, они просто произошли. Может быть, это то же самое?

Нет, это глупо. Он принимает все слишком близко к сердцу.

Паркер взглянул на Фарука, который пожал плечами и отвернулся.

– Ну, и что ты мне сделаешь?

Джим мог пригрозить вышвырнуть Стива из редакции. Он мог поговорить с Нортоном, перетянуть советника на свою сторону и, может быть, уговорить его пригрозить Стиву пониженной оценкой. Они вместе могли бы использовать свой авторитет, чтобы восстановить хоть какой-то порядок в этой редакции.

Джим прошел мимо пустующего стола спортивного редактора, мимо стола для работы с графикой, прямо в кабинет советника. Дверь была закрыта, но он распахнул ее не постучав и плотно прикрыл за собой.

– Нам надо поговорить, – сказал Джим.

Нортон сидел за столом. И выглядел ужасно. Действительно ужасно. Раньше Паркер не обращал внимания на состояние советника; правда, в этом семестре они встречались не так уж часто. Весной Нортон посещал редакцию почти так же часто, как Джим. И он реально вносил свою долю в работу, переписывая статьи, не соответствовавшие стандартам, меняя дизайн полос, перегруженных новостями, – то есть работал, а не просто давал советы. Но в начавшемся семестре в редакции он появлялся крайне редко, а когда появлялся, закрывался в своем кабинете, как сегодня, прятался от сотрудников и ни с кем не общался.

И вот теперь Джим настороженно посмотрел на него.

– С вами всё в порядке? Вы что, больны?

Советник покачал головой, попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась гримаса.

– Всё в порядке. Просто немного устал.

Джим кивнул. Нортон выглядел раздраженным и истекал п'oтом, совсем как плохой пародист, передразнивающий Энтони Перкинса^[46]. На него было больно смотреть, и Паркер сосредоточился на точке на стене у него над головой, вместо того чтобы встречаться с ним взглядом.

– Нам надо поговорить.

– Начинай.

– Мне кажется… гм… вам надо больше участвовать в ежедневной деятельности редакции. А вы в этом семестре несколько самоустранились, и некоторые студенты восприняли это как сигнал, что они могут творить все что угодно…

– И это действительно так. – Нортон усмехнулся.

– Но мне кажется, что они должны…

– В чем дело, Джим? Трудно приходится?

– Нет, дело не в этом…

– Тогда в чем же?

Паркер заставил себя посмотреть прямо на советника. Тот все еще усмехался, но усмешка держалась на его лице слишком долго и теперь стала слегка увядать по краям, исчезая в напряженных лицевых мышцах.

– Нортон… – начал Джим.

– Я увольняюсь, – сообщил советник, – и уже сказал об этом декану. – Усмешка окончательно исчезла, уступив место выражению смертельной усталости.

– Но почему?

Джиму показалось, что советник вот-вот заплачет. Он даже подумал, не испытывает ли Нортон нервный срыв?

– Может быть, вы хотите поговорить? Может быть…

– Я хочу, чтобы ты убрался из моего кабинета!

Джим попятился и рукой нащупал ручку двери.

– Ладно. Ладно. – Он открыл дверь, примирительно улыбнулся и вышел.

Стив, ухмыляясь, стоял возле стола.

– Недолго же ты там пробыл, а?

– Ты уволен. – Джим повернулся к нему. – Очищай свой гребаный стол. Больше тебя в газете не будет.

– Эй, погоди! – Ухмылка исчезла.

– Ты меня слышал.

– Я просто пошутил! Джим…

– Чтобы я тебя больше здесь не видел, – сказал Паркер.

Проходя по комнате к своему столу, он даже не обернулся.