Глядя на могилу Гауди, Лэнгдон еще острее ощутил боль собственной потери: Эдмонда больше нет. Он возвел глаза вверх, к статуе Девы Марии на стене алькова, и вдруг заметил на постаменте странный знак.

А это еще что?

Редко случалось, чтобы Лэнгдон не узнал какой-нибудь символ. Сейчас он видел перед собой знакомую греческую букву лямбда, которая, насколько ему известно, не имеет никакого отношения к христианской символике. Этот научный символ часто используют в космологии, физике элементарных частиц, в теории эволюции. Вот только странно, что на верхушке этой лямбды находился католический крест.

Религия, поддерживаемая наукой? Никогда Лэнгдон не видел ничего похожего.

– Вас удивляет этот знак? – К нему приблизился отец Бенья. – Здесь вы не одиноки. Многие спрашивают о его значении. На самом деле это лишь особая современная интерпретация креста на вершине горы.

Лэнгдон подошел поближе и увидел рядом с символом три тусклых золоченых звезды.

Три звезды, причем расположенные особым образом. Лэнгдон сразу понял, о чем речь.

Крест на вершине горы Кармель.

– Это же крест кармелитов?

– Совершенно верно. Покой Гауди оберегает Пречистая Дева Мария Кармелитская.

– Разве он был кармелитом? – Лэнгдон с трудом мог представить, что архитектор-модернист следовал традициям католического ордена, с двенадцатого века следующего крайне строгому уставу.

– Конечно, нет, – рассмеялся Бенья. – Но именно монахини-кармелитки жили с Гауди в его последние годы и заботились о нем. Монахини верили, что он оценит их помощь при переходе в мир иной. И они сделали этой часовне весьма щедрый дар.

Дальновидно, подумал Лэнгдон, ругая себя за то, что неправильно истолковал вполне невинный символ. Наверное, бесконечные теории заговора, заполонившие газеты и эфир, заставляют во всем видеть подвох.

– Вот там книга Эдмонда? – внезапно воскликнула Амбра.

Отец Бенья и Лэнгдон повернулись на ее голос. Амбра всматривалась в полутемное пространство справа от гробницы Гауди.

– Да, – ответил Бенья. – Мне жаль, что здесь так мало света.

Амбра быстро направилась к стоявшей в полутьме витрине, Лэгдон последовал за ней. Книгу выставили в самой темной части крипты, в густой тени, которую отбрасывала массивная правая колонна усыпальницы Гауди.

– Мы обычно выкладываем здесь справочные брошюры, – объяснил отец Бенья. – Но я их перенес, чтобы освободить место для книги сеньора Кирша. Никто даже и не заметил.

Амбра уже стояла возле похожей на клетку витрины с наклонной стеклянной крышкой. Лэнгдон поспешил к ней. Под стеклом, открытая на странице сто шестьдесят три и плохо различимая в полутьме, лежала массивная книга в толстом переплете – «Полное собрание работ Уильяма Блейка».

Как и сказал отец Бенья, на странице сто шестьдесят три не было стихов – только иллюстрация. Со слов настоятеля об изображении Бога Лэнгдон пытался представить, что именно они увидят в книге. Но этого точно не ожидал.

«Ветхий днями»^[395], мысленно проговорил Лэнгдон, пытаясь рассмотреть в темноте знаменитую гравюру Блейка, датированную 1794 годом.

Лэнгдона удивило, что отец Бенья назвал эту иллюстрацию «изображением Бога». На первый взгляд это действительно Бог христиан – седобородый иссохший старец, восседающий на облаках и способный дотянуться с небес до земли. Но если бы отец Бенья изучил вопрос немного глубже, он открыл бы для себя много нового. На гравюре не христианский Бог, а созданное воображением Блейка божество по имени Уризен. Гигантским циркулем он измеряет небеса, отдавая дань уважения научным законам Вселенной. Гравюра настолько футуристическая для своего времени, что столетия спустя знаменитый физик и атеист Стивен Хокинг вынес именно ее на обложку антологии «Бог создал целые числа». Вечного демиурга Блейка можно увидеть и над главным входом в Рокфеллеровский центр в Нью-Йорке – древний геометр, по обеим сторонам которого расположены две другие фигуры, смотрит вниз с барельефа в стиле ар-деко под названием «Мудрость, свет и звук».

Лэнгдон, глядя на книгу, пытался понять, почему Эдмонд принял столь странное решение – поместить ее здесь. Неужели это месть? Нечто вроде пощечины христианской церкви?

Война Эдмонда с религией никогда не заканчивалась, думал Лэнгдон, рассматривая Уризена. Богатство давало Эдмонду возможность делать все, что он пожелает, – даже демонстрировать «богохульные» произведения искусства в святая святых католического собора.

Злость и гнев, размышлял Лэнгдон. Возможно, все объясняется очень просто. Справедливо или нет, но Эдмонд всегда винил церковь в смерти матери.

– Конечно, я прекрасно знаю, – сказал отец Бенья, – что тут изображен вовсе не христианский Бог.

Лэнгдон удивленно взглянул на старого настоятеля:

– Правда?

– Да, Эдмонд сказал об этом прямо. Хотя мог бы не говорить – я хорошо знаком с идеями Уильяма Блейка.

– И вы все равно выставили книгу?

– Профессор, – прошептал священник с легкой улыбкой. – Это же Саграда Фамилия. В этих стенах Гауди объединил Бога, науку и природу. Тема этой картины для нас не нова. – Его глаза загадочно блеснули. – Не все из братии мыслят так же свободно, как я, но вы ведь понимаете: для всех нас христианство по-прежнему находится в развитии. – Он еле заметно улыбнулся и кивнул в сторону книги. – Конечно, я признателен, что сеньор Кирш согласился не выставлять свою именную карточку рядом с книгой. Учитывая его репутацию, я вряд ли смог бы объяснить это собратьям, особенно после сегодняшней трансляции. – Бенья замолчал, его лицо помрачнело. – Я правильно понимаю, гравюра – не то, что вы искали?

– Правильно. Мы ищем стихотворную строку Блейка.

– Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах?^[396] – предположил отец Бенья.

Лэнгдон улыбнулся, впечатленный тем, что Бенья знает наизусть первую строку одного из самых знаменитых стихотворений Блейка. Хотя эти шесть строф тоже несут в себе религиозный смысл: автор задается вопросом, мог ли один и тот же Бог создать и страшного тигра, и невинного агнца.

– Отец Бенья. – Амбра, склонившись над витриной, внимательно рассматривала открытую книгу. – У вас, случайно, нет телефона или фонарика?

– К сожалению, нет. А если позаимствовать светильник из усыпальницы Антонио?

– Пожалуйста, если возможно, – попросила Амбра. – Это бы очень помогло.

Как только Бенья ушел, она повернулась к Лэнгдону и взволнованно зашептала:

– Роберт! Эдмонд выбрал страницу сто шестьдесят три вовсе не из-за гравюры!

– Что вы имеете в виду? – На странице сто шестьдесят три ничего другого нет.

– Это для отвода глаз.

– Вы меня совсем запутали. – Лэнгдон с озадаченным видом изучал иллюстрацию.

– Эдмонд выбрал страницу сто шестьдесят три, потому что ее просто невозможно раскрыть, не раскрыв предыдущей страницы – сто шестьдесят два!

Лэнгдон перевел взгляд на лист, предшествующий гравюре с Уризеном. В полутьме он почти ничего не мог различить, кроме разве что каких-то слов, написанных мелко, от руки. Вернулся Бенья, передал Амбре светильник, и она поднесла его к витрине. Мягкий свет разлился над раскрытой книгой, и у Лэнгдона перехватило дыхание.

Да, на предыдущей странице видны слова – написанные от руки, как и во всех оригинальных изданиях Блейка. Текст окружали виньетки, рисунки, разные фигурки. Но самое важное, что слова в центре листа складывались в стройные стихотворные строки.

Наверху в главном нефе собора агент Диас расхаживал в темноте, недоумевая, куда подевался его напарник.

Фонсека уже должен был вернуться.

Телефон в кармане начал вибрировать, и Диас решил, что это, конечно же, звонит напарник. Но, взглянув на экран мобильного, прочитал имя, которое никак не ожидал увидеть:

Он даже представить не мог, зачем звонит пиар-координатор. Что бы она ни хотела сказать, ей следовало позвонить Фонсеке. В нашей связке он – главный.

– Алло, – сказал он в трубку. – Это Диас.

– Агент Диас, это Моника Мартин. Передаю трубку, кое-кто хочет с вами поговорить.

Мгновение спустя в телефоне зазвучал знакомый решительный голос:

– Агент Диас, на связи командор Гарза. Ответьте, в безопасности ли сеньорита Видаль?

– Да, командор, – выпалил Диас, которому сразу захотелось встать по стойке «смирно», услышав голос шефа. – Сеньорита Видаль в полной безопасности. Мы с агентом Фонсекой полностью контролируем ситуацию. Мы находимся…

– Не будем говорить об этом по незащищенной линии, – резко оборвал его Гарза. – Если она в безопасном месте, пусть там и остается. Будьте с ней. Я рад слышать ваш голос. Мы пытались дозвониться агенту Фонсеке, но он не отвечает. Он с вами?

– Да, сеньор. Он вышел позвонить, но до сих пор не вернулся…

– У меня совсем нет времени. Я сейчас под арестом, и сеньорита Мартин одолжила мне свой телефон. Как вы уже, конечно, знаете, история с похищением – ложь от начала до конца. Сеньорита Видаль могла оказаться в большой опасности.

Вы даже не представляете, насколько большой, подумал Диас, вспоминая стрельбу на крыше Каса-Мила.

– То, что я обвинял в убийстве епископа Вальдеспино, – тоже ложь.

– Я так и предполагал, командор, но…

– Мы с сеньоритой Мартин стараемся придумать, как выйти из ситуации. Пока мы решаем этот вопрос, прошу следить, чтобы будущая королева не появлялась на публике. Это ясно?

– Конечно, командор. Но кто отдал приказ о вашем аресте?

– Это не телефонный разговор. Просто делайте, что я сказал. Главное, оберегайте Амбру Видаль и не подпускайте к ней журналистов. Сеньорита Мартин будет информировать вас о развитии событий.

Гарза дал отбой. Стоя в темноте в полном одиночестве, Диас силился понять смысл этого звонка.

Он собирался положить телефон обратно в карман, когда услышал позади шорох. Повернуться он не успел – из темноты вынырнули две бледные руки. Мертвой хваткой они сжали его голову и сделали одно невероятно быстрое и резкое движение.

Диас услышал хруст собственных позвонков, и в голове полыхнуло жаром.

А потом наступила темнота.