Ребёнка кусает крыса. Родитель бросается утешать его. Но укус на руке начинает гноиться, и руку приходится отсечь, чтобы сохранить ребёнку жизнь. И жизнь ребёнка меняется навсегда.

Или ребёнка кусает крыса. Родитель бросается утешать его. Рана бесследно заживает. Все кончается хорошо.

Но это не так. Воспоминание о крысином укусе останется с ребёнком до конца его дней. Даже повзрослев, он будет просыпаться в холодном поту при топотке убегающих лапок. Он не сможет работать в сараях или рядом с амбарами. Когда его собака принесет ему дохлую крысу, его охватит ужас.

Такова сила памяти. Она так же сильна, как самая страшная лихорадка, и остается с человеком не только на время болезни, но и на всю жизнь. Как краситель впитывается в волокна, чтобы навсегда изменить их цвет, так и память об острой боли или ласке навсегда меняет волокна характера человека.

Через много лет после того, как я понял, что воспоминания человека можно впечатать в камень и пробудить в виде дракона, я все ещё трепетал перед этой силой и прятался от неё. Я отрицал воспоминания, скрывал их от себя, ибо одна мысль о них приносила боль, и в детстве, и в зрелости. Я вылил их в дракона, думая, что освободился от яда, разъедавшего душу. Много лет я прожил в дурмане, не подозревая, что потерял себя. И когда однажды Шут вернул мне эти воспоминания, это было как кровь, забившаяся в онемевших конечностях, пробуждая их, да, но и принеся с собой зудящую боль и изнурительные судороги.

Воспоминания о радости вытравлены в сердце человека не меньше, чем память о боли и страхе. И они тоже пропитывают и наполняют его понимание мира. И поэтому воспоминания о моем первом дне с Молли, о нашей первой ночи, о дне, когда мы дали обет друг другу, придали вкус моей жизни, и в самые мрачные дни они светили мне. Во времена болезни, печали, отчаяния я всегда мог вспомнить, как бежал с волком сквозь снежные сумерки, не задумываясь, какую дичь мы преследуем. Есть заветные воспоминания о свете от камина, бренди, и о друге, который знал меня, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой. Воспоминания, ставшие крепостью, защищающей сердце человека, пробирными камнями, определяющими, достоин ли он уважения и имеет ли его жизнь смысл больший, чем просто существование. У меня по-прежнему есть воспоминания о тех обидах, том покое и той бурной радости. Я снова могу коснуться их, даже если они потускнели, как гобелен от яркого света и пыли.

Но однажды я перенесусь в них, и острыми иглами удовольствия и боли вонзятся они в самую сердцевину моей сущности.

Есть один день, цвета и ароматы которого запомнились мне так крепко, что стоит мне только закрыть глаза — и я оказываюсь там. Это яркий зимний день, день голубого неба, сверкающего белого снега и беспокойного серого моря за крышами и улочками Баккипа. Всегда этот день будет кануном Зимнего праздника. Я всегда буду слышать веселые поздравления и завлекающие крики разносчиков и ремесленников, а чайки над моей головой будут кричать и плакать.

Свежий ветер разносит сладко-пряные ароматы горячей еды, смешанные с запашком гниения, что тянется со стороны моря. Я иду один по улицам, покупая небольшие подарки для дочери, которую оставил в Ивовом лесу, и необходимые вещи для моего раненого друга: травы для мазей, которые научил меня делать Баррич, чистую одежду, теплый плащ, обувь для его искалеченных обмороженных ног.

В небе кружатся и плачут чайки, торговцы умоляют меня купить что-нибудь, ветер шепчет о приливе, а внизу, в небольшой бухте, скрипят и рвутся с канатов корабли. Он стал днем выбора, жгучим ляписом в серебряной оправе моей жизни.

В этот день моя жизнь навсегда изменилась. В этот день похитили моего ребёнка, пламя, дым и крики лошадей выросли до небес над Ивовым лесом, неслышные, невидимые мне. Ни Уит, ни Скилл не рассказали мне ни об алом снеге, ни о женщинах с синяками на лицах, ни о мужчинах, пронзенных стрелами. Ничто не предупредило меня в тот светлый день, что пришло самое мрачное время моей жизни.