СНОВА И СНОВА

В ночь перед поездкой на рынок я пошла спать, полная предвкушения. Сначала сон бежал от меня, а потом пришел с градом видений. Некоторые из них были кошмарами, другие — настолько сильными, что я отчаянно пыталась освободиться от них. И все же никак не могла проснуться окончательно. Моя комната казалась заполненной густым туманом, и каждый раз, когда я думала, что проснулась, в нем собирались какие-то образы и вновь утягивали меня в сон.

К утру я так и не отдохнула. Казалось, мир поглотил туман, и я никак не могла поверить, что уже не сплю. Пришла Кэфл и потребовала, чтобы я вставала. Она потеребила одеяла, впуская под них холодный воздух, а потом усадила меня на стул перед огнем. Я едва могла держать прямо голову. Я не сопротивлялась, когда она потянула щетку сквозь мои подросшие спутанные локоны.

— Сегодня вам не стоит копаться, моя маленькая леди! Ох, как же я вам завидую, поедете на рынок за хорошенькими новыми вещами! Ваш отец сказал Рэвелу, и он сделал мне маленький списочек, чтобы я отдала его вам. Вот он! Он грамотный же, наш дворецкий, жаль, что я грамоты не знаю, но он сказал мне все, что тут написано. Рэвел говорит, что вы должны купить сапоги и ботинки, пару шерстяных и пару кожаных перчаток, шерстяные чулки по меньшей мере трех цветов. И он решился посоветовать вам найти в городе швей, умеющих шить маленькие платьица, которые носят девушки, а не эти ваши безрукавки и туники! Как будто вы мальчик! Не представляю, о чем думает ваш отец! Я не сужу его, конечно. Бедный человек, у него ведь нет жены, чтобы проследить за всеми этими мелочами.

Я едва слышала её слова. Я чувствовала себя тупой и одеревенелой. Кэфл тянула и теребила мои волосы, отчаянно пытаясь придать мне внешность девочки. Они уже отросли достаточно, чтобы определиться с цветом и прикрыть мой череп. Пока она одевала меня, я почти ничем не могла ей помочь. Я пыталась, но мои пальцы были как жирные сонные колбаски, а голова казалась слишком тяжелой для плеч. Она вздохнула над моей туникой, но я был рада её теплу, проникшему сквозь льняную рубашку. Одев меня, как только можно одеть податливую тряпку, она послала меня к столу, напомнив, что я должна получать удовольствие и вспомнить о ней, если увижу прилавки с безделушками для Зимнего праздника.

Зимний праздник! Эта мысль меня слегка расшевелила. Я совсем забыла про него, но она была права, праздник приближался. В моих воспоминаниях это было теплое и веселое время в Ивовом лесу. Приходили менестрели и кукловоды, и огромные бревна горели в камине, а мы бросали туда морскую соль, чтобы раскрасить пламя. Накануне Зимнего праздника мама всегда выходила к обеду в короне из остролиста. Однажды она оставила зимний шест прислоненным к стулу отца. Он был высокий, украшенный лентами, и почему-то все слуги хохотали, а отец глубоко покраснел. Я никогда не понимала этой шутки, но знала, что это было напоминанием о чем-то особенном в их жизни. В ту ночь ночей они всегда сияли любовью, и мне казалось, что они снова становятся мальчиком и девочкой.

И поэтому я сделала все возможное, чтобы поднять свое настроение, ведь в этот раз праздник станет для отца грустным напоминанием. Я попыталась прогнать свои странные сны и веселиться за завтраком из каши, колбасы, сушеных ягод и горячего чая. Когда вошел Риддл и отец пригласил его присоединиться к нам, я уже предвкушала хороший денек. Но потом Риддл напомнил нам обоим, что в этот день он уезжает в замок Баккип.

— Ты можешь доехать с нами до Приречных дубов, — пригласил его отец. — Это как раз тебе по пути, мы пообедаем в таверне, и ты поедешь дальше. Я знаю, что купцы уже начали предлагать товары для Зимнего праздника. Может быть, мы с Би найдем какие-нибудь безделушки, чтобы отправить сестре.

Это была отличная приманка для Риддла. Я почти видела, как он думает, что тоже может выбрать для неё пару небольших подарков. В Зимний праздник влюбленные часто обмениваются подарками на память на весь предстоящий год. Мне стало приятно, что он хотел бы сделать такой подарок моей сестре. Это означало, что у Шан не было никаких прав на него. Он думал о чем-то зеленом для Неттл, зеленом шарфе или зеленых перчатках для её маленьких рук. Он почти видел, как скользят перчатки по её рукам. Я моргнула. Я не знала, что любимый цвет моей сестры — зеленый.

Риддл кивнул отцу и сказал:

— Ради этого, конечно, стоит задержаться, но мне придется поспешить, чтобы доехать до Лесного края до наступления темноты. У меня нет никакого желания спать на улице, под падающим снегом.

— Падающий снег? — тупо спросила я. Мой голос показался мне хриплым. Я попыталась вернуть мои блуждающие мысли к беседе за столом.

Риддл ласково посмотрел на меня, будто решив, что я боюсь отмены поездки.

— Легкий снежок. Он не помешает нам в наших делах.

Я поддержала разговор.

— Мне нравится снег, — тихо сказала я. — Он делает все новым. И мы идём по нему, будто никто никогда не проходил здесь раньше.

Они оба пристально посмотрели на меня. Я попыталась улыбнуться, но мои губы растянулись слишком широко. Из чайника поднимался пар. Вытянувшись, он скрутился внутрь себя, снова став самим собой, но в иной форме. Извиваясь, как змея в море, или дракон в полете. Я пыталась следовать за ним, пока он не рассеялся.

— У неё такие очаровательные фантазии, — где-то далеко сказал Риддл.

Он подлил чая в мою чашку. Я наблюдала, как мед закрутился в ложке, потом перемешала их, и чай с медом закружились, объединяясь. Я позволила своему разуму закружиться вместе с ними. Мужчины говорили, а я просто была.

— Оденься тепло, Би, — сказал отец.

Я моргнула. Их тарелки были пусты. Я вспомнила, что мы собирались ехать сквозь снег в Приречные дубы. Рынок. Зимний праздник. Сегодня отец и Риддл увидят, как я езжу на Присс. Мне вдруг захотелось, чтобы Персеверанс поехал с нами. Осмелюсь ли я попросить о таком странном одолжении?

Я была уже готова вскочить, когда в гостиную примчались Фитц Виджилант и Шан. Писец, казалось, испугался, увидев наши пустые тарелки.

— Неужели мы опоздали? — спросил он удивленно, а я поняла, что отец устроил нам троим ранний завтрак.

Он улыбнулся им обоим и сердечно сказал:

— Нет, это мы встали рано. Приятного аппетита и хорошего дня. Сегодня мы едем на рынок, и вернемся только к ночи.

Шан просто засияла от этой мысли.

— Рынок! Какое счастье! А я-то боялась, что день будет скучным. Я быстро поем и присоединюсь к вам.

Как будто заразившись её мыслями, писец повторил:

— И я, если позволите! Признаюсь, в своих поспешных сборах я забыл захватить достаточно теплых вещей, чтобы чувствовать себя здесь удобнее. И будут ли на рынке восковые таблички? Я хотел бы, чтобы со временем они появились у каждого моего ученика.

Моё сердце замерло. Это был наш день, день, обещанный мне. Конечно, отец будет защищать его. Он посмотрел на меня, но я опустила глаза. Через некоторое время он заговорил.

— Конечно. Если хотите, полагаю, мы можем немного задержаться.

Мы задержались на целое утро. Шан вела себя так, будто случайно услышала о нашей поездке, но я была уверена, что она знала о ней из сплетен слуг и решила навязаться вот таким, совершенно неуместным образом. Начать с того, она пришла к завтраку разодетая, как на праздник. Но это не означало, что она уже была готова к выходу, нет. Она должна была украсить и накрутить волосы, перебрать десяток пар сережек, поругать горничную за то, что та не починила какой-то особенный жакет и не приготовила новый. Все это я узнала, потому что она оставила открытой дверь своих покоев, и звук её резкого недовольного голоса достигал моей комнаты через весь коридор. В ожидании, когда она будет готова, я легла на кровать и задремала. Я снова попала в свои противоречивые сны, и когда отец пришел за мной, я чувствовала себя отрешенно и необычно. Я нашла свой платок и последовала за ним к тяжелому фургону, который отвезет нас в город, потому что леди Шан выбрала юбки, и они непременно испортятся от поездки верхом.

Мой отец отмахнулся от возницы и поднялся, чтобы взять вожжи в свои руки, указав мне место рядом с собой. Лошадь Риддла и его мул были привязаны к задней части фургона. Сам он сел рядом с нами. По крайней мере мне было в новинку ехать рядом с отцом и смотреть, как он управляет лошадьми, вместо того, чтобы слушать скучную болтовню Шан. Я оглянулась на конюшню, и вовремя: Персеверанс как раз вывел Присс на прогулку. Он кивнул мне, и я кивнула в ответ. С момента начала занятий с писцом мы только один раз смогли выбраться для урока верховой езды. Я рассчитывала, что сегодня отец будет гордиться моими успехами, но Шан испортила даже это!

Но все равно я наслаждалась поездкой в город. Фитц Виджилант и Шан торчали в фургоне, среди горы подушек, меховых пледов и одеял. Я слышала, как она рассказывала какую-то историю про огромную бабушкину карету, отделанную кожей и бархатными шторами. Я сидела между отцом и Риддлом, и мне было тепло. Они через мою голову обсуждали скучные мужские темы. Я смотрела, как падает снег, как развеваются гривы лошадей, и слушала музыку из скрипа фургона и глухого топота копыт. Я будто видела сон наяву, погружаясь в нежный свет, идущий от летящего снега и затягивающий нас все дальше и дальше. Очнулась я, когда мы уже подъезжали к торговому городу. Сначала леса уступили место полям с группками маленьких ферм. Потом домов стало больше, чем полей и, наконец, мы оказались в самом городе. Лавки купцов, прекрасные дома и постоялые дворы окружали широкую площадь. И над всем этим висела сверкающая жемчугом дымка, от которой мне то и дело хотелось тереть глаза. Падающий снег рассеивал зимний свет, и мне казалось, что он идет не только с неба, но и от заснеженной земли. Я чувствовала, как меня покачивает. Это было такое замечательное ощущение. Нос, щеки и руки замерзли, но в остальном мне было тепло между двух мужчин с их глубокими, веселыми голосами. На столбах уже развесили гирлянды и фонари, а яркие наряды торговцев и простых людей, снующих по лавкам, добавляли праздничного настроения. Вечнозеленые гирлянды украшали окна и двери, на хвое висели красные или белые ягоды и коричневые шишки. В богатых домах висели крошечные колокольчики, вплетенные в кедровые ветви, и они тихо звенели на ветру.

Отец высадил нашу группу возле конюшни и бросил мальчику монетку, чтобы он позаботился о лошадях. Пока Шан и Фитц Виджилант выбирались из фургона, он снял меня и взял за руку, покрякивая от холода. Его рука была теплой, а стены были достаточно плотны, чтобы я могла вынести его прикосновение. Я улыбнулась ему. Снег падал, и свет окружил нас.

Мы направились в центр города. Центром Приречных дубов считались три могучих дуба, окруженные молодым падубом с недавно остриженными колючками и без ягод. Казалось, весь город развернулся на этой площади. Коробейники и лудильщики вытащили свои телеги и продавали кастрюли с полок, свистки и браслеты с лотков, поздние яблоки и орехи из огромных корзин. Был такой большой выбор, что мы не могли рассмотреть все и сразу. Мы прошли мимо людей в мехах и ярких плащах. Так много народа, и я не знаю никого из них! Все это очень отличалось от Ивового Леса. Некоторые девушки носили короны из остролиста. До Зимнего праздника было ещё два дня, но везде были гирлянды, музыка, и мужчины готовили и продавали горячие каштаны. «Каштаны, каштаны, с пылу с жару! Каштаны, каштаны, монетка за пару!»

Отец заполнил свою рукавицу каштанами и протянул мне. Я обняла её одной рукой и сняла сверкающую коричневую кожуру с кремового орешка.

— Мои любимые! — сказал Риддл, утащив один орешек.

Он шёл рядом со мной, рассказывая о Зимнем празднике его детства в маленьком городке. Думаю, он съел столько же каштанов, сколько и я. Мимо, хихикая, прошли две девушки в коронах. Они улыбнулись ему, он улыбнулся в ответ, но покачал головой. Они громко рассмеялись, взялись за руки и побежали в толпу.

Сначала мы остановились у лавки шорника. Отец был огорчен, узнав, что новое седло ещё не закончено. И только когда вышел человек, чтобы измерить длину моей ноги и, покачав головой, сказал, что придется все исправлять, я поняла, что это седло для меня и Присс. Он показал мне крылья седла, на каждом была вырезана пчела. Я с удивлением смотрела на него, и, думаю, сделала отца счастливым больше, чем если бы седло было бы полностью готово. Он обещал, что мы вернемся на следующей неделе, с лошадью, но я плохо понимала, что он говорит. Я не могла ни слова вытянуть из себя, пока мы не вышли на улицу. Там Риддл спросил меня, что я думаю о пчелах, и я честно сказала, что они очень славные, но я предпочла бы атакующего оленя. Отец очень удивился, а Риддл так громко захохотал, что люди вокруг начали оглядываться на нас.

Мы заходили в разные лавки. Отец купил мне ремень из красной кожи с вырезанными на нем цветами, чудесный цветочный браслет, сделанный из рога, и кусок пирога с изюмом и орехами. В одной лавке мы взяли три шарика белого мыла с ароматом глицинии и один — с запахом мяты. Я шепотом сказала отцу, что хотела бы купить что-нибудь для Кэфл и Рэвела. Это ему понравилось. Он нашел пуговицы, вырезанные в форме желудя, и спросил, подойдут ли они Кэфл. Я не знала, но он купил их. С Рэвелом было намного сложнее, но когда я увидела женщину, продававшую вышитые карманные платки темно-оранжевого, светло-зеленого и голубого цветов, я спросила, можно ли взять один для него. Отец удивился моей уверенности, что дворецкому понравится такой подарок, но я почему-то совершенно не сомневалась. Я хотела набраться смелости и попросить купить небольшой подарок для Персеверанса, но постеснялась даже упомянуть о нем при отце.

Подошел мальчик с разносом, полным крошечных морских ракушек. Некоторые из них были нанизаны на нить, как бусы. Я долго стояла, разглядывая их. Некоторые были скручены в конусы, а другие походили на ложечки с фигурными краями.

— Би, — сказал отец, не вытерпев, — это просто ракушки, которых полно на любом пляже.

— Я никогда не видела океана и не гуляла по пляжу, — напомнила я.

Пока он размышлял об этом, Риддл зачерпнул горсть ракушек и высыпал их в мои ладони.

— До тех пор, пока ты не сможешь прогуляться по пляжу с сестрой и не наберешь столько, сколько захочешь, — сказал он мне.

Потом они оба рассмеялись над моим восторгом, и мы пошли бродить дальше. В наспех построенной палатке отец купил мне сумку, как у мамы, чтобы я сложила туда свои вещи. Она была соткана из ярко-желтой соломы, с крепким ремнем, который я перекинула через плечо. Мы тщательно уложили в неё все мои покупки. Отец хотел сам понести её, но мне было приятно ощущать вес моих сокровищ.

Когда мы подошли к маленькой рыночной площади, заставленной прилавками ремесленников и лавочников, отец дал мне шесть монеток и сказал, что я могу купить, что мне захочется. Для Кэфл я купила связку блестящих черных шариков и длинный кусок синего кружева. Я была уверена, что её обрадуют такие подарки. А себе я взяла маленькое зеленое кружево для воротничка и манжет, в основном для того, чтобы порадовать Кэфл тем, что выполнила её желание. А в конце я купила небольшой мешочек для денег и привязала его к своему поясу. Я сложила в него последние две монетки и медь и почувствовала себя очень взрослой. На улицах стояли и пели люди, смешивая свои голоса под летящим снегом. Какой-то толстяк устроился между домами и окружил себя таким ярким светом, что большинство людей едва могли разглядеть его, и быстро отводили глаза в сторону. Я видела парня, жонглирующего картошкой и девушку с тремя ручными воронами, которые делали трюки с кольцами.

Улицы были слишком многолюдны для такого холодного дня. В переулке между зданиями серьезный кукольник с помощью учеников раскладывал палатку для представления. Мы прошли мимо трех музыкантов с красными щеками и алыми носами, играющих на трубах под укрытием из вечнозеленых растений. Снег усилился, с неба посыпались пушистые хлопья. От него заблестели плечи отца. Мимо нас прохромали трое нищих, выглядевших очень несчастными. Риддл дал каждому по медяку, и они пожелали ему счастья голосами, резкими от холода. Я посмотрела им вслед, а потом перевела взгляд на жалкого одинокого нищего, примостившегося на крыльце лавки чая и специй. Я обняла себя за плечи и задрожала от его слепого взгляда.

— Замерзла? — спросил отец.

Заметив, что я остановилась, он подошел ко мне, и ему пришлось дважды повторить свой вопрос. Замерзла ли я? Я выбрала слова.

— Холод от сердца идет, на волнах крови алой, — услышала я свой голос.

И тут мне стало холодно. Я посмотрела на свои пальцы. Они побелели. Стали белыми, как глаза нищего. Это он посмотрел на них и сделал их белыми? Нет, он не может видеть меня, если я на него не смотрю. Я взглянула на отца. Казалось, не сделав ни одного движения, он отшатнулся от меня. Все отошли от меня. Почему? Я опасна для них? Я потянулась к руке отца. Он потянулся к моей, но мы так и не коснулись друг друга. Я чувствовала взгляд Риддла, но не могла увидеть его глаз. Он смотрел на меня, но меня там не было. Время тянулось, долго ли, коротко ли, потом мир качнулся и снова закрутился вокруг меня. Я вновь услышала звуки рынка, запах лошадей и телеги, проехавшей мимо. Я вцепилась в пальцы отца.

Он торопливо заговорил, будто отвлекая внимание:

— Она просто замерзла. Вот и все. Мы должны дойти до лавки сапожника и забрать её ботинки! А потом, Би, давай-ка купим тебе теплый шарф. Риддл, тебе скоро надо будет уезжать?

— Думаю, я слегка задержусь, — тихо сказал он. — Может быть, я даже переночую в гостинице. Снег слишком густой, не лучшая погода для дороги.

— Интересно, куда пошли Шан и Фитц Виджилант?

Отец огляделся будто в беспокойстве. Я догадалась, что он ждёт предложения Риддла поискать их. Он беспокоился обо мне и хотел остаться наедине. Риддл не попался.

— Эти двое кажутся вполне довольными компанией друг друга. Может быть, нам нужно отвести куда-нибудь Би и напоить её чем-то теплым.

— После сапожника, — упрямо ответил отец. Он наклонился и вдруг взял меня на руки.

— Папа? — я запротестовала и попыталась вывернуться из его рук.

— У меня ноги побольше. А в твои ботинки забился снег. Давай я понесу тебя до лавки сапожника.

Он крепко прижал меня к груди и ещё сильнее спрятал свои мысли. Мы прошли мимо человека, прислонившегося к углу дома. Он посмотрел на меня каким-то странными глазами. Толстяк в переулке рядом с ним указал на меня и улыбнулся. Мерцающий туман клубился вокруг него. Люди, проходящие мимо переулка, замедлялись и озадаченно вглядывались в него. Потом спешили дальше. Я прижалась к отцу, закрыв глаза, чтобы не впускать свет и туман, а Волк-Отец зарычал на него. Через три шага я открыла глаза и оглянулась, но уже никого не увидела.

А за следующим углом оказалась лавка сапожника. Отец поставил меня на землю. Мы отряхнули сапоги и одежду от снега прежде, чем зашли внутрь. В лавке приятно пахло кожей и маслом, а в очаге ревел огонь. Сапожником был маленький живой человечек по имени Пасер. Он знал меня с детства и никогда не обращал внимания на мои особенности, а обувь делал как раз подходящую моим странно крохотным ножкам. Сейчас же он тревожно вскрикнул, увидев, как я переросла свои старые ботинки. Он усадил меня перед огнем и снял с меня обувь прежде, чем я успела сделать это сама. Он измерил мои ноги короткой лентой и пообещал за два дня сделать мне новые сапоги и несколько тапочек, и доставить их в Ивовый лес.

Он не позволил мне обуться в старые ботинки, а подарил пару, которая стояла на его полке. Они были слишком большими для меня, но он проверил, засунув пальцы внутрь, и пообещал, что служить они будут лучше, чем старые, расходящиеся по швам.

— Мне было бы неловко отправлять вас по снегопаду в этом старье. Уверен, теперь вы чувствуете себя гораздо лучше, — сказал он мне.

Я посмотрела на них и попыталась подобрать слова.

— Я чувствую себя выше, а мои ноги выглядят длиннее, — сказала я. Отец и Риддл рассмеялись так, будто я высказала какую-то мудрость.

Потом мы снова вышли в снегопад и нырнули в соседнюю дверь. Это оказалась лавка продавца шерсти. Я увидела мотки шерсти самых удивительных расцветок, какие только можно представить. Я бродила мимо полок, осторожно касаясь каждого цвета и улыбаясь про себя, а Риддл нашел пару зеленых перчаток и шапочку в тон им. Пока он расплачивался и заворачивал их, отец выбрал толстую шерстяную шаль, окрашенную в ярко-красный и светло-серый цвета. Я очень удивилась, когда он набросил её на меня. Она оказалась огромной и укрывала мои плечи даже тогда, когда я натянула её на голову. Но она была такая теплая, и не только от шерсти, но и от его заботы обо мне, и не мечтавшей о такой вещи.

Я вспомнила про список Рэвела, но отцу было так приятно находить и покупать мне одежду, что я не стала останавливать его. Оттуда мы пошли по оживленным улицам, забегая то в одну, то в другую лавочку. Потом я увидела мужчину с тележкой, полной щенков. Дряхлый ослик тянул маленькую двуколку по людной улице, а старая полосатая собака с тревогой бежала сзади, следя за щенками, которые стояли на задних лапах в корзине, визжа и поскуливая. Тощий мужчина с рыжими усами, ехавший на тележке, направил ослика прямо к одному из дубов на центральной площади. Он встал ногами на сиденье тележки и, к моему удивлению, перебросил веревку через одну из ближайших голых веток дуба.

— Что он делает, папа? — спросила я, и отец с Риддлом обернулись в ту сторону.

— Эти щенки, — закричал человек, поймав второй конец веревки, — лучшие бойцовые собаки в мире. Все знают, что щенок получает сердце матери, а эта старая сука — самая отважная собака, какая только может быть у человека. Она стара и не слишком красива, но у неё есть сердце. Это её последний помет! Так что, если вам нужна собака, которая запугает быка, собака, которая вцепится в ногу вора или в нос коровы и не отпустит, пока вы не прикажете, самое время забрать одного из этих щенков!

Я смотрела на бело-коричневых щенков в корзине. Их уши окаймляли красные полосы. Обрезали, поняла я. Кто-то обрезал им уши. Один из щенков вдруг повернулся, будто от укуса блохи, но я уже знала, что он делает. Лижет пенек, который когда-то был его хвостом. У старой собаки тоже были рваные остатки ушей и короткий обрубок хвоста. Пока мужчина говорил, он что-то привязывал к веревке. Покрывало над корзиной вздрогнуло, и на ветке, к моему ужасу, закачалась окровавленная голова быка. Мужчина привязал веревку к её рогам, и голова завертелась носом вниз, показывая всем белые трубки горла на рассеченной шее. Он поднял её высоко, как только позволил рост. Затем он привязал веревку и толкнул голову, от чего она раскачалась. Должно быть, он сделал что-то, потому что старая псица внимательно взглянула на него.

Потрепанная старая псица с белой мордой, отвисшими сосцами и порванными ушами. Она уставилась покрасневшими глазами на качающуюся голову быка и, вздрагивая, побежала за ней. Люди начали подходить ближе. Кто-то крикнул у двери таверны, и через мгновение оттуда вывалилась толпа мужчин.

— Взять, зараза! — закричал мужчина, и старая собака рванулась вперед. Высоко прыгнув, она вцепилась в нос быка и повисла на нем, не разжимая зубов. Мужчины, подошедшие ближе к тележке, одобряюще взревели. Кто-то подбежал и сильно пнул бычью голову. Собака закачалась вместе с ней. Человек в тележке закричал:

— Ничто не ослабит хватку! Её бодали и топтали, но она никогда не отпускала! Берите щенков её последнего помета!

К моей огромной досаде толпа у тележки росла.

— Мне ничего не видно, — пожаловалась я отцу. — Давай подойдем ближе?

— Нет, — коротко сказал Риддл.

Я посмотрела вверх и увидела, что его лицо потемнело от гнева. Я перевела взгляд на отца, и вдруг рядом со мной оказался Волк-Отец. У него не вытянулась морда и не выросли на лице волосы, но глаза были жестокие и дикие. Риддл взял меня на руки, чтобы отнести, но вместо этого мне снова открылось представление. Возчик вытащил из-под пальто огромный нож. Он шагнул вперед, схватил свою старую собаку за загривок. Та громко зарычала, но не разжала зубов. Он усмехнулся, обводя толпу взглядом, а затем резким движением отсек ей ухо. Её рычание стало неистовым, но она не ослабила хватку. По её бокам побежала алая кровь и дождь из красных капель растопил снег.

Риддл повернулся и быстро зашагал прочь.

— Уходим, Фитц! — сказал он низким грубым голосом, твердо, будто позвал собаку.

Но команда не могла остановить Волка-Отца. Он стоял ещё мгновение, и я успела увидеть, как напряглись его плечи под зимним плащом, когда нож мужчины взметнулся, упал и вновь взлетел, окровавленный. Я уже не могла ничего рассмотреть, но, судя по реву и крикам зевак, собака так и не отпустила нос быка.

— Всего три щенка на продажу! — кричал мужчина. — Всего три щенка суки, которая позволит мне выпустить ей кишки и сдохнет, болтаясь на быке! Последний шанс принять участие в торгах за этих щенков!

Но он не ждал, чтобы кто-нибудь предложил деньги. Он знал, что сам будет выбирать из предложений, как только закончит с кровавой бойней, которой она алкали. Риддл обнимал меня, и я знала, что он хочет унести меня отсюда и опасается оставить отца одного.

— Проклятье, где эти Шан и Лант! Сейчас от них была бы польза, — проворчал он, ни к кому не обращаясь. Он посмотрел на меня дикими черными глазами. — Би, если я поставлю тебя на землю, ты останешься… нет. Тебя могут растоптать. О, малышка, что твоя сестра скажет мне?

А потом отец вдруг рванулся вперед, будто лопнула цепь, сдерживавшая его. Риддл бросился за ним, пытаясь поймать его за плащ. Окровавленный нож снова поднялся. Я видела его над головами зрителей, пока, толкаясь и рассыпая проклятия, Риддл протискивался сквозь толпу, собравшуюся, чтобы посмотреть на смерть собаки.

Впереди нас кто-то гневно закричал, когда отец оттолкнул его с дороги. Нож человека упал, и толпа закричала в одну огромную глотку.

— Эту кровь я видела во сне? — спросила я Риддла, но он не услышал.

Что-то дикое клубилось вокруг меня. Кровавое бешенство толпы было похоже на запах, который забил мои ноздри. Я чувствовала, что он хочет оторвать, освободить меня от моего тела. Риддл держал меня у левого плеча, а правой рукой пробивал себе путь за отцом.

Я поняла, когда отец достиг убийцы собаки, по громкому треску, как будто кость попала в кость, а затем толпа заревела на другой ноте. Риддл протиснулся к самому её краю. Одной рукой отец держал мужчину за горло. Вторую руку он отвел назад, и я увидела её рывок, похожий на полет стрелы, покинувшей лук. Его кулак ударил в лицо мужчины и тот обмяк. Отец отшвырнул этого человека в сторону, бросил его в толпу с треском, как волк, ломающий шею кролику. Я никогда не догадывалась об истинной силе моего отца.

Риддл попытался прижать моё лицо к своему плечу, но я вывернулась. Псица все ещё висела на носу быка, но её серо-бело-красные внутренности вывалились, растянутые и окутанные паром в зимнем воздухе. Отец достал нож. Он обнял собаку и бережно перерезал ей горло. Когда её сердце вздрогнуло в последний раз и челюсти расслабились, он опустил её тело на землю. Он молчал, но я услышала, как он обещал ей, что жизнь её щенков будет легче, чем её. Не мои щенки, сказала она ему. Никогда не встречала таких мастеров, как ты. Она была поражена, узнав, что бывают такие люди.

Потом она исчезла. На дубе осталась голова мертвого быка, чудовищное украшение Зимнего праздника, да убийца собаки катался по окровавленной земле, хватившись за лицо, выплевывая кровь и проклятия. Окровавленная тряпка в руках отца больше не была собакой. Он отпустил тело и медленно встал. Люди отпрянули в стороны. Они отступили от его черного взгляда. Он подошел к человеку на земле, поднял ногу и, поставив её ему на грудь, прижав мужчину к земле. Убийца собаки прекратил ныть, и все затихло. Он смотрел на моего отца, будто увидел саму смерть.

Отец молчал. Когда молчание затянулось, человек на земле убрал руки от разбитого носа.

— Вы не имели права… — начал он.

Отец сунул руку в кошель. Он бросил одну монету на грудь человека. Это был большой серебряный. Его голос был похож на звук меча.

— За щенков.

Он посмотрел на них, а затем на бедное костлявое животное, запряженное в тележку.

— За телегу и осла.

Круг зевак расширился. Он медленно оглядел их и указал на высокого подростка.

— Ты, Джеруб. Поедешь на тележке со щенками в Ивовый лес. Привезешь их в конюшни и отдашь человеку по имени Хантер. Затем найдешь дворецкого Рэвела и скажешь, чтобы он дал тебе два серебряных.

Последовал небольшой вздох. Два серебряных за один день работы?

Отец повернулся и указал на старика.

— Руб? Серебряный, если уберешь голову быка отсюда, и накидаешь чистого снега на это месиво. Оно не станет частью Зимнего праздника. Неужели мы — чалсидианцы? Хотим ли мы, чтобы в Приречные дубы вернулся королевский круг?

Возможно, некоторые и хотели, но под осуждающим взглядом отца не признали этого. Улюлюканье и аплодисменты толпы напомнили, что они мужчины и способны на лучшее. Толпа уже начала расходиться, когда человек на земле хрипло пожаловался:

— Вы обманули меня! Эти щенки стоят гораздо больше, чем то, что вы бросили мне!

Он двумя руками сжимал монету. Отец повернулся.

— Она не мать этих щенков! Она была слишком старой. Просто она больше не могла драться. Все, что осталось у неё — сильные челюсти. И её сердце. Ты просто решил заработать на её смерти.

Человек на земле уставился на него.

— Вы не сможете доказать это! — крикнул он голосом, выдавшим в нем лжеца.

Мой отец уже забыл про него. Он вдруг понял, что мы с Риддлом стоим и смотрим на него. Его плащ был залит кровью старой собаки. Он увидел меня, глядящую на него, и молча расстегнул пряжку, роняя окровавленную ткань на землю. Он не хотел замарать меня кровью, взяв на руки. Но Риддл не отдал меня. Я молча смотрела на отца. Он встретил взгляд Риддла.

— Я думал, ты унесешь её отсюда.

— А я думал, что толпа может пойти против тебя и понадобится кто-нибудь, чтобы прикрыть тебе спину.

— И внести мою дочь в самую гущу?

— С того момента, как ты решил вмешаться, любой выбор был плох. Извини, если тебе не понравилось моё решение.

Я никогда не слышала, чтобы Риддл говорил так холодно, и не видела, чтобы они смотрели друг на друга как два рассерженных незнакомца. Я должна была что-то сделать, сказать что-нибудь.

— Мне холодно, — сказала я в никуда. — И я хочу есть.

Риддл посмотрел на меня. Напряженная тяжесть момента прошла. Мир снова сделал вздох.

— Я умираю от голода, — сказал он тихо.

Мой отец посмотрел на свои ноги.

— Я тоже, — пробормотал он.

Он вдруг наклонился, зачерпнул чистого снега и стер кровь с рук. Риддл наблюдал за ним.

— На левой щеке ещё, — сказал он, и не было ни следа гнева в его голосе. Только странная усталость. Отец кивнул, все ещё не поднимая глаз. Он сделал несколько шагов туда, где чистый снег цеплялся за верхушку куста, взял две горсти и умылся им. Когда он закончил, я вывернулась из рук Риддла. Я взяла холодную мокрую руку отца, молчала и только смотрела на него. Я хотела сказать ему, что увиденное не причинило мне боли. Может быть, немного, но не по его вине.

— Давайте съедим что-нибудь горячее, — сказал он мне.

Мы пошли в таверну мимо человека в переулке, блестящего так, что его трудно было разглядеть. Дальше по улице сидел серый нищий. Когда мы прошли, я оглянулась на него. Он смотрел на меня невидящим взглядом, его глаза были пустыми и серыми, как оборванный плащ на его плечах. У него не было чаши для подаяний, он просто держал на коленке руку. Пустую руку. Он не просил у меня денег. Я знала это. Я могла видеть его, а он не мог видеть меня. Все было не так, как должно было быть. Я резко отвернулась, уткнувшись лицом в руку отца, а он толкнул дверь.

Внутри таверны было шумно, тепло и витали запахи. Когда отец вошел, разговоры прекратились. Он стоял, оглядывая комнату, как Волк-Отец в поисках ловушки. Постепенно разговор ожил, и мы пошли за Риддлом к столу. Только мы сели, появился мальчик с подносом и тремя тяжелыми кружками горячего пряного сидра. Он поставил их — стук, стук, стук — и улыбнулся моему отцу.

— За счет заведения, — сказал он и поклонился.

Отец откинулся на скамейке, и хозяин, стоявший у огня с несколькими мужчинами, поднял кружку в знак приветствия. Отец серьезно кивнул в ответ. Он посмотрел на мальчика.

— Чем это так вкусно пахнет?

— Это коровья лопатка, готовится на медленном огне, пока мясо не отойдет от костей, с тремя желтыми луковицами, половиной бушеля моркови и двумя полными мерами ячменя урожая этого года. Если вы закажете суп, сэр, это будет не миска коричневой воды с кусочками картошки на донышке! А хлеб только что из печи, и у нас есть летнее масло, оно хранится в погребе со льдом и желтое, как сердечко маргаритки. Но если вам больше по душе баранина, то в наших пирогах из неё тоже есть ячмень, морковь, лук, а коричневые корочки такие слоеные и мягкие, что мы подаем их в тарелках, иначе вы просто не сможете кусок до рта донести! У нас есть нарезанная тыква, запеченная с яблоками, сливками, маслом и…

— Стоп-стоп, — попросил его отец, — а то мой живот сейчас лопнет от твоих слов. Что мы будем есть? — повернулся он ко мне и Риддлу. Каким-то образом отец начал улыбаться, и я была всем сердцем благодарна веселому мальчишке.

Я выбрала суп из говядины, хлеб и масло, как и отец с Риддлом. Потом мы стали молча ждать. Но тишина это была не вынужденной. Скорее осторожной. Сейчас лучше было оставить мир без слов, чем выбрать неправильные.

Принесенная еда оказалась почти такой же хорошей, как о ней рассказывал мальчик. Мы ели, и каким-то образом молчание примирило отца и Риддла. Огонь в большом очаге взвыл и затрещал, когда кто-то подкинул в него бревно. Дверь открывалась и закрывалась, приходили и уходили люди, а разговоры их были похожи на гудение улья. Я и не думала, что холодный день, покупки вещей и убийство собаки могут пробудить во мне такой аппетит. Когда я почти опустошила тарелку, нашлись самые нужные слова.

— Спасибо, папа. За то, что ты сделал. Это было правильно.

Он посмотрел на меня и осторожно сказал:

— Это то, что отцы и должны делать. Мы должны давать нашим детям то, в чем они нуждаются. Сапоги и шарфы, а ещё браслеты и каштаны, если это возможно.

Он не хотел вспоминать, что сделал на главной площади города. Но я хотела, чтобы он понял.

— Да. Отцы. Некоторые идут прямо через толпу, чтобы спасти собаку от медленной смерти. И спрятать щенков и осла в безопасном месте.

Я повернулась, чтобы посмотреть на Риддла. Это было сложно. Я никогда не смотрела в его лицо. Я уперлась глазами в него и не отводила их.

— Напомните моей сестре, когда увидите её, что наш отец очень храбрый человек. Скажите, что я тоже учусь быть храброй.

Риддл встретил мой взгляд. Я пыталась, но не смогла удержать его. Я опустила глаза к тарелке и схватила ложку, будто все ещё голодна. Я знала, что отец и Риддл смотрят друг на друга над моей склоненной головой, но не отрывала глаз от еды.