на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 46

Джин Келли запрокидывает голову к сценическим юпитерам («Там есть юпитеры? И где это – там?» – думает Мона) и вздыхает. Жест, по мнению Моны, должен выражать задумчивость, но ее отталкивает: слишком ярким кремовым оттенком подсвечено его лицо и оттого выглядит глыбой камня, кальцита, с парой мерцающих черных глазок сверху.

– Прежде чем приступать, – говорит он, – думается, разумно будет выяснить, что тебе известно, чтобы не повторяться. Время не ждет. Итак… Ты… уже знаешь, откуда мы пришли, Мона?

– Думаю, не хуже других, – отвечает та, а про себя думает: «Отчего время не ждет?»

– Да. Ты ведь, в конце концов, все видела. Ты там побывала – и выжила. Весьма впечатляет.

– Так люди говорят.

Келли хохочет.

– Не совсем так, а? Это не люди говорят, а мои… близкие родственники. Ты со всеми четырьмя уже познакомилась, не так ли? Кроме одного.

– Да. Веринджер умер до моего приезда.

– Перед самым приездом, – уточняет Келли. – Что очень странно.

– Почему?

– Забудь. Просто любопытно, что ты всего за несколько недель познакомилась с моими родичами. Хотя ты еще не всех видела. – Впервые в глазах экранной картинки виден страх. Собственно, испуг его выглядит натуральнее, чем когда-либо выглядел на экране Джин Келли, потому что тот играл страх, а это существо, это искусственное изображение, искренне и всерьез боится.

Он говорит:

– О Матери ты знаешь. Так?

– Да, – кивает Мона. И вспоминает, что эта их мать явилась в мир всего в нескольких сотнях футов отсюда, на вершине горы над этим каньоном. Жутковато думать, что только сегодня Мона стояла на том же месте. И, если Парсон с миссис Бенджамин не обманули, дальше того Моне никогда не добраться.

– Да… она поддерживала среди нас порядок – на той стороне. Ты бы могла назвать это сегрегацией. Было пятеро старших, из которых я… ну, ты уже поняла. Мы были любимчиками, сливками племени. Дальше, ниже нас, шли средние, скажем так, умелые, но не выдающиеся. Ограниченные. Средние, и все тут. А ниже тех были малыши, крошки, просто зубки с желудками и придатками, сколько им захотелось отрастить. Грозные, не спорю, но без ума. Ну вот. Ты наверняка гадаешь, зачем она так нас разделила.

Его глаза странно светятся, и в голосе прорезается горечь.

– Чтобы крепко держать руль в руках, надо полагать, – говорит Мона.

– Верно, сестра, – язвительно соглашается Келли. – Управлять намного проще, прежде разделив. Урок, который Веринджер – если называть его расхожим именем – отлично усвоил и использовал при создании Винка. Чтобы сохранить свое, остальных следует обуздать. А на той стороне, Мона… нашим было все.

Пока он говорит, Мона разбирается, что не так с экраном. Нет, не с самим экраном, а вокруг экрана: понятно, красный занавес, но за занавесом, в тени, должен ведь быть простой кирпич, верно? Там и была кирпичная стена всего минуту назад. А теперь там виден проход – за занавесом открывается какое-то закулисье, и в нем что-то движется, медленно, плавно колеблется, но толком не разглядеть.

– Про ту сторону не скажешь – где, – продолжает Келли, – и не скажешь – когда. Если мир – это механизм со множеством колесиков и приводных ремней, то в нашем, по ту сторону, их было на миллионы, а то и на миллиарды больше, чем в вашем. Сравни наручные часики с башенными часами – получишь некоторое представление. Может, на взгляд это незаметно, сестричка, но когда-то там было… – ей кажется, в его глазах, во всем лице трепещет страсть, – волшебно. Не было и нет такой красоты, как там. Темное, дивное и чудовищно прекрасное место. – Он сбивается. – Во всяком случае, для меня. Для меня оно было дивным. Теперь, когда я вдали от него, оно кажется много лучше, чем когда я там находился. Как это удивительно. – Он пожимает плечами, качает головой. – Но речь не о том. Самым главным там, среди тех удивительных видов и земель, было другое – что все это принадлежало нам.

Ну, на самом деле Матери. Все принадлежало Матери. И мы тоже. Она нас создала. Мы были Ее. Ее семья. Ее племя. Ее дети. С Ней мы захватили те места, завоевали, присвоили. Мы поставили себя богами… мы и были для них богами, конечно, потому что ведь что такое бог как не высший разум, а разве там был разум выше нашего? Нет.

Но мы не были… всесильными. – Камера отъезжает, и Келли садится в пустое кресло – кресло, совсем недавно занятое немолодой блондинкой. Мона удивляется, куда та подевалась. – Все началось без предупреждения. Вдруг. Как гром с ясного неба. Все стало… разваливаться.

– В каком смысле? – спрашивает Мона.

– Ну, ты видела, как там все выглядит теперь. По-твоему, хорошо?

– Не знаю, что вам кажется хорошим.

– Touch'e[6],– отвечает Келли. – Нет, для меня, для нас в этом нет ничего хорошего. И, позволь тебя заверить, то, что ты видела, – самая красивая часть того мира – теперь.

– Что там было? Война?

Он поджимает губы, глаза ищут что-то вне экрана.

– Понимаешь ли… я не знаю.

– Не знаешь?

– Нет. Признаю, на самом деле не знаю. Знала только Мать. Она это предвидела. Она одна действительно понимала природу происходящего. Она сказала мне – и только мне, потому что… ну, мисс Мона, я ведь в некотором смысле любимый сын, – что это от нашей величины и силы, что само присутствие нашей семьи разрушало ткань нашего мира. – Он фыркает носом. – Не слишком определенно, да?

– Пожалуй.

Хорошо бы, думает Мона, он перестал делать вид, будто она что-то смыслит в его словах.

– Не слишком. Но я, как положено Первому, рассказал остальным. И мы беспомощно смотрели, как один за другим завоеванные нами миры… линяли. Выгорали. И пропадали. Нет. Нет, богами мы не были. – Он бросает на нее острый взгляд. – То, что я сейчас говорю тебе, мисс Мона, – взято из очень личного разговора с Матерью. Никто, именно никто, включая… как там он назвался? – ах да, Парсона, ничего об этом не знает.

– Если ты думаешь, я проговорюсь, так не бойся, – заверяет Мона. – Я не вожу дружбы с твоими родичами.

– Сейчас нет, – тихо произносит Келли.

Мона видит намек на движение за сценой, за занавесом. Ей хочется скрыть свой взгляд от Келли (если Первый смотрит на мир глазами Келли. Хотя разве глаза на экране могут видеть?), но все-таки Мона успевает ухватить, что скрывается за занавесом, прежде чем оно отступает в темноту.

Она напрягается. Волоски на руках медленно встают по стойке смирно. Она очень старается не выдать, что видела.

Это походило на… щупальца. Как будто стена за экраном, а может, и все стены зала, и пол, и потолок тоже, и все полости этого здания набиты бесконечными, бесконечными щупальцами, одни толстые как древесный ствол, другие тоньше и мягче волосинки, и все извиваются, корчатся в темноте.

«Вот это ты и есть? – думает она. – Настоящий ты. То, что скрывается за иллюзией…»

– Мать пришла ко мне, – ничего не замечая, продолжает Келли, – и сказала, что кое-что нашла. Точнее говоря, заметила. Сказала, что открыла в нашем мире место… где все истончилось. Не просто истончилось – стерлось, как кожа на месте ушиба. – В улыбке Келли ни капли веселья. – Наверное, не стоит объяснять, что это было как раз перед тем, как наш мир начал распадаться.

«О черт!» – думает Мона.

Келли снова сверкает безрадостной улыбкой.

Исследовав эти ушибленные участки, Мать пришла к выводу, что там были иные миры, не наш. Реальности, о которых мы ничего не знали. Она имела в виду не пространства – не просто цивилизации иных… как вы здесь говорите?… планет, а цельные, функционирующие миры, существующие в измерениях ниже и примитивнее нашего. В них имелась жизнь, разум, и этот разум, расширяя границы своего мирка, теснил наш. И Мать решила, что мы можем нажать со своей стороны. И пройти насквозь.

Для меня это было революцией. И звучало смешно. Зачем нам бросать все, что у нас есть? То есть тогда нам еще ничего не грозило. И разве мы не были счастливы? Я спросил Ее, чего еще желать? Но Мать молчала. Уверен, она тревожилась. И это, естественно, встревожило меня.

Только времени поразмыслить мне не хватило. Потому что именно тогда все стало выгорать, разваливаться. Холокост невообразимых размеров. Целые слои нашей реальности отваливались, как отмершая кожа. А у Матери было решение. Такое, какого я никак не ожидал. – Лицо Келли снова заполняет объектив. – По ее словам, она уже установила связь с той стороной.

– Когда это было? – спрашивает Мона.

– М-м? Пытаешься сопоставить временные линии? Нечего и думать, – смеется он. – Время там – не то, что время здесь. Но это было в самом начале Падения. Как раз когда все началось. Мать сказала, мы не можем этому помешать. Ничего не можем сделать. Спасти нас могло одно: побег из нашего мира. Убежище в новом, в том примитивном и недоразвитом месте. Как? – спрашивали мы ее. Что нам делать? Чем мы можем помочь? А Мать ответила, что справится сама. Пройдет туда, все там устроит и вернется за нами.

Я, Первый, был избран ей в помощь. И удивился, обнаружив, что Мать действует не в спешке, не в аварийном порядке – казалось, она давно была готова. – Келли улыбается. – Спорим, ты уже догадалась, как выглядели ее приготовления?

Мона задумывается. И спрашивает:

– Зеркала?

– Бинго! Мать соорудила зеркала или какие-то линзы, способные заглянуть из мира в другой, граничащий с ним. Она говорила мне, что создала их, впервые узнав о мире по ту сторону – о нездешнем мире рядом с нами. И сказала, что через них Она общалась с ней.

Келли молчит, медленно втягивает в себя воздух и выпускает его из груди.

– Я не понял, – рассказывает он. – С кем общалась?

Кожа у Моны почему-то идет мурашками. Сердце холодеет и притом бьется чаще, и чаще, и чаще.

– Она не ответила, – продолжает Келли. – Но я помогал ей готовить уход. А Мать сказала, нам надо только подождать, и повернулась к зеркалам. «Чего ждать? – спросил я. – Что будет?» Мать ответила: ждать, пока она за мной вернется. И дальше молчала, сколько я ни выспрашивал.

Мы ждали, ждали, и я терял терпение. У нас нет времени, говорил я. Но тут, мне на удивление, в зеркале появилось лицо. Очень маленькое лицо, я прежде таких не видел. Оно взглянуло на нас. И, увидев Мать, сказало на языке, которого я тогда не знал: «О, вот и ты».

Келли горестно улыбается Моне и чешет в затылке.

– Вступает некая Лаура Альварес, – возвещает он.

– Нет, – говорит Мона.

– Боюсь, что да, – возражает Келли.

– Нет. Нет, не может быть…

– Это правда, – настаивает Келли. – Ты просила правды, так вот она.

– Ты говоришь, будто моя мать… что она…

– Я говорю, – продолжает Келли, – что доктор Лаура Альварес, известный физик и преданный сотрудник Кобурнской национальной лаборатории и обсерватории, однажды заглянула в линзы, над которыми трудилась десяток лет, и увидела ответный взгляд. Он был таким замечательным, поразительным, что доктор Альварес засмотрелась. И тогда нечто заговорило с ней, стало нашептывать, рассказывать о множестве вещей. А доктор Альварес слушала.

Мона вспоминает слова Эрика Бинтли: «Она засматривается в пластины линз. Чуть носом в них не тычется. Как завороженная. Я несколько раз ее заставал».

И еще одна фраза, куда хуже того: «Думается, она перед побегом многое изменила в линзах».

– Моя мать никогда бы… – Но сил закончить мысль у Моны нет.

– Что – никогда бы?

– Никогда бы не привела вас сюда, – выдавливает Мона. – Она не стала бы сотрудничать с вашей Матерью.

– Ты не дослушала, – напоминает Келли. – Моя Мать справлялась и не с такими, как тридцатипятилетняя научная сотрудница. Она была намного сильнее меня, а я сам не из слабых.

– Так ты… уверяешь, что это сделала моя мать? – беспомощно бормочет Мона. – Привела вас сюда, навлекла все это на городок?

– Мисс Мона, – просит Келли, – вы не дадите мне закончить? Позвольте мне сказать одно: Лаура Альварес ничего не делала по собственной воле.

– Не делала?

– Нет, – торжественно заверяет Келли. – Но, сестричка, сказать по чести, меня бы это не утешило.

– Почему?

Келли хочет что-то сказать, но осекается. И начинает заново:

– Ну, я ведь тебе говорил, как нам трудно было пробиться сюда. Нелегко отыскать путь между измерениями. Особенно тогда, когда границы еще оставались довольно прочными. Винк был не таким, как сейчас – в нем не имелось линий пересечения, тонких мест. Он весь был прочным.

Но Мать нашла способ. Когда та женщина загляделась в зеркало, Мать… дотянулась до нее. Она смогла, приложив усилие, управлять вашими линзами, на вашей стороне, и воспользовалась этим, чтобы… изменить ее. Постепенно, мало-помалу она растворяла разум за глазами той женщины и… заменяла его другим.

Он вглядывается в лицо Моны с беспокойством врача, сообщившего печальное известие.

– Боюсь, – говорит он, – что Мать заменила ее… Собой.


Глава 45 | Нездешние | Глава 47