Глава 35

Утром Маркел проснулся от холода, поэтому не стал надевать ни кольчугу, ни шлем, а сразу вылез наружу. Там Кузьма уже сидел возле костра и грелся. Маркел сел рядом, протянул руки к огню. Кузьма начал рассказывать свой сон. Сон был бестолковый и скучный, Маркел злился, старался не слушать.

Принесли еду, и Кузьма замолчал. Маркел тоже ел, помалкивал и думал о своих делах – о том, что ему рассказала Аньянга, как быть дальше, как поймать Лугуя… И так далее.

Но додумать до конца ему не дали, потому что от берега послышалась стрельба. Маркел спросил, что это значит. Кузьма сказал, что это наши, они давно уже ушли вдоль берега и теперь будут стрелять до вечера, так им приказал Волынский. Зачем это, спросил Маркел. А затем, ответил Кузьма, что вогулов можно взять только на страх, поэтому покоя им не будет, а уже только потом, может, только к вечеру, мы вышлем им переговорщика. А что будет говорить переговорщик, спросил Маркел. Это мы узнаем вечером, сказал Кузьма. А что Игичеево войско, спросил Маркел, они что делают. А они, сказал Кузьма, тоже стреляют, но тихо, из луков. И ещё сидят у нас. У нас, что ли, в таборе, не поверил Маркел. Да, сказал Кузьма, у нас. Потому что Игичей сказал, что он не верит воеводе, который может нарочно выпустить Лугуя, потому что если тот сбежит, не нужно будет отдавать за него Аньянгу. И прибавил:

– Да ты иди сам посмотри.

Маркел доел, надел шапку и пошёл по табору. Увидев Аньянгин чум, Маркел свернул к нему. Возле чума и в самом деле сидели Игичеевы остяки, сторожили, и ещё двое лежали рядом, подрёмывали. Маркел подошёл к ним, они сразу подскочили. Маркел развернулся, пошёл дальше. Небо было чистое, мороз крепчал. Маркел вышел из-за деревьев, стал смотреть на остров, на крепостные стены городка. На стенах тоже никого видно не было. Вдруг тэн-н, тэн-н – пропели две стрелы и впились в дерево. Маркел упал в снег, полежал, после пополз обратно, а когда заполз в кусты, поднялся и пошёл в табор.

В таборе Кузьма сказал, что он видел, как Маркела чуть не убили, поэтому, сказал, нельзя туда соваться, особенно когда светло. А что, спросил Маркел, ночью, что ли, будем брать их приступом, уже решили? Нет, ответил Кузьма, сегодня ещё рано, сперва надо дать вогулам как следует помаяться, а уже после лезть на приступ. А маются они быстро, продолжал Кузьма, они не могут долго сидеть взаперти, так что уже завтра они начнут гневаться, а послезавтра сами оттуда вылезут прямо на нас. И вот тут их не упустить бы! И взять Лугуя! А что пока, спросил Маркел. А пока, сказал Кузьма, будем сидеть и ждать.

И так оно и было. Кузьма и Маркел сидели возле своего шалаша и слушали стрельбу. Потом обедали. Потом дремали у себя. Потом, только они вышли из шалаша, пришёл Волынский, а с ним наш переговорщик, очень горластый, как сказал Кузьма, и ещё двое стрельцов с бердышами и третий с билом. Этот шёл первым и бил в било, за ним шли стрельцы с бердышами, а за ними шёл переговорщик. Они стали спускаться к реке, за ними потянулись любопытные, а с ними и Маркел с Кузьмой. Потом любопытные остановились, так им Волынским было велено, а эти четверо с билом сошли на лёд, било смолкло, и переговорщик начал выкрикивать примерно вот что: славные вогульские люди из славного города Куновата, не пугайтесь, мы не хотим вам зла, а мы, наоборот, никого из вас не тронем, мы же пришли не за вами, нам нужен только ваш бывший князь Лугуй, который убил своего брата, и за это мы будем его судить, поэтому отдайте нам его, и мы сразу уйдём! Когда переговорщик это прокричал, ему никто, конечно, не ответил. Тогда он прокричал это ещё раз. Вогулы опять не ответили. Тогда переговорщик крикнул, что даём им время подумать, и это время до завтрашнего утра. Сказав так, переговорщик развернулся и, вместе со своими тремя стрельцами и билом, пошёл обратно.

– На что мы надеемся? – спросил Маркел.

– На то, – ответил Кузьма, – что много кто из куноватских не любит Лугуя. Не простили они ему того, что он убил Чухпелека. И тут вдруг их зовут посчитаться с ним за всё!

– И ты думаешь, они решатся на это?

– А чего мне думать, – ответил Кузьма. – Это они теперь пусть думают!

И больше он об этом уже не заговаривал. Смеркалось. Они вернулись в табор, перекусили и легли спать. Маркел долго лежал без сна, вспоминал Чухпелека и странные слова Кузьмы о нём, пытался угадать, чем это кончится, а после устал думать и заснул.

Назавтра, тоже рано утром, к реке пришли переговорщики, и любопытные пришли за ними, и Маркел с Кузьмой. В Куновате молчали, никого не было видно на стенах. Но только главный переговорщик начал спрашивать, когда вогулы выдадут Лугуя, как от крепости сразу пошла стрельба, да ещё горючими стрелами. Переговорщики побежали обратно, любопытные тоже начали разбегаться, а куноватские стреляли и стреляли, уже где-то занялись деревья, уже почти начался пожар. Вот сейчас, сказал Кузьма, Волынский велит их поучить.

Но Волынский велел не спешить. Надо ещё подождать, сказал он, у них там народу столько набилось, что они весь харч сегодня доедят, ну, завтра или послезавтра, это уже наверняка всё начисто съедят, и вот тогда посмотрим, что они запоют. А пока пускай, сказал, ещё помаются.

И те маялись, то есть стреляли, ещё очень долго, пока не пошёл снег, а он пошёл уже только под вечер. На реку опять вышел переговорщик со своими людьми и начал уже так: храбрый благородный князь Сенгеп Казымский, мы на тебя зла не держим, можешь выходить, если желаешь, и можешь забирать своих людей, только скажи, что ты согласен выходить, и наш благородный воевода князь Волынский подаст тебе руку!..

Но опять, как и вчера, никто никак не откликнулся. Тогда на реку, на лёд, выбежал Игичей, начал размахивать руками и кричать примерно вот что: Сенгеп, ты был мне как брат, мы же с тобой оба остяки, зачем ты к чужим прибился, выходи, пока не поздно, а то наступит наше время, сядем на погребальную кошму в святилище Великой Богини – и окажемся в разных углах, даже обняться по-братски не сможем! Разве это хорошо? Подумай, Сенгеп, даю тебе времени до ночи. Нет, даже до утра, можешь уйти ночью, если тебе днём стыдно.

И засмеялся: ха-ха-ха! И тут горючая стрела в него оттуда! Игичей чуть увернулся, погрозил пальцем, сказал:

– Нехорошо, Сенгеп, добрые братья так не поступают. Но я зла не держу. Уходи когда хочешь. Но завтра будет поздно! – И ушёл.

И наши все тоже ушли, вернулись в табор. Вечером, за ужином, Кузьма ругался, говорил, что Волынскому что, ему в чуме тепло, а мы все мёрзни! Скоро передохнем все от холода!

На следующий, третий, день, мороз ещё больше окреп, и снегопада уже не было. Все, не дожидаясь переговорщиков, пошли к реке. В Куновате было тихо. Подошли переговорщики, вышли на лёд…

И вдруг в Куновате зашумели! По стене забегали. Потом начали выставлять одно бревно из тына, а рядом второе. Выставили, получился узкий пролаз. Через него наружу вылез какой-то незнакомец в большой шапке из чёрной лисы, в длинной медвежьей шубе и с двумя саблями в руках.

– Это Сенгеп, – сказал Кузьма.

Сенгеп отступил в сторонку. Через дыру в тыне вылез ещё один остяк, после ещё, ещё… И так они вылезали и вылезали очень долго и молчали. И так же у нас молчали, даже Игичей ни слова не сказал. А Сенгепово войско всё лезло и лезло, пока всё не вылезло. Потом те, которые остались в Куновате, поставили, забили выставленные брёвна обратно. Сенгеп развернулся и повёл своих, они огибали Куноват и скрывались за его углом. Наши стояли и молчали. Потом Сенгепово войско показалось на том берегу, а потом уже совсем скрылось в тайге. Стало тихо-тихо…

И вдруг в Куновате ударили бубны. Бубны били всё громче и громче, ляки кричали «гай, гай!», и так продолжалось долго.

Потом они начали стрелять. Но стрелы были уже не горючие. А наши стреляли по ним из пищалей. Правда, стреляли мало, потому что Волынский велел беречь порох. А то, сказал, как передали, вдруг не хватит на заряд.

– Какой ещё заряд? – спросил Маркел.

– Пороховой, какой ещё, – сказал Кузьма. – Мы так в прошлом году брали Пелым. Подложили бочку с порохом под стену и рванули.

– Так как это подложить? – спросил Маркел. – Ведь не дадут. Убьют же.

– Могут убить, а могут – нет, – сказал Кузьма. – Да и чего тебе? Охотников и без тебя всегда найдётся. Ведь не даром же! Когда в Пелыме стену подрывали, князь Горчаков после выдал подкладчикам по полугодовому жалованью и по ведру вина на каждого. А их было двое, значит, два ведра. Попировали тогда славно! Так, я думаю, будет и здесь – как только пойдёт снег, и погуще, вот тогда и закладывай порох, тогда никого не видно, а свечу не загасить, свеча же ставится особая, называется палительная. И уже как рванёт, так рванёт! Дыра в стене будет такая, что хоть на возу въезжай! Но это после. А до этого всё будем перекрикиваться и перестреливаться. Так что скорей бы снег!

Но этих его слов Господь, похоже, не услышал, и снега не было ни вечером, ни ночью, ни назавтра утром. Кузьма долго смотрел на небо, а потом сказал, что сейчас выйдет наш переговорщик и будет кричать, чтобы они скорей сдавались, а те не сдадутся, и опять пойдёт стрельба.