Кто такой Лиам?

Я попросил Шаникву передать Бастиану, что мы увидимся дома, и выскочил из больницы, даже не надев пальто. Словно в дурмане, я летел, не разбирая дороги, и незнамо как очутился на скамейке возле пруда в Центральном парке. Прохожие изумленно смотрели на чокнутого, который в такую холодину разгуливает в одной рубашке, но вернуться в клинику не было сил. Я успел только выговорить его имя и услышать, как в ответ прошелестело мое, а потом рванул из палаты, сознавая, что если сию секунду не глотну свежего воздуха, то рухну без чувств. Четырнадцать лет назад выяснилось, что дружба наша зиждется на моем обмане, и вот как довелось свидеться вновь. В Нью-Йорке. В больничной палате. Где мой старинный друг умирал от СПИДа.

Спору нет, он всегда был беспечен в своих сексуальных связях. Конечно, ситуация шестидесятых-семидесятых годов сильно отличалась от нынешней, но с юности он вел себя так бесшабашно, словно был неуязвим. Удивительно, что он никого не обрюхатил. Но, может, я просто не знал, а у него был целый выводок детей. И все равно не укладывалось в голове, что в один прекрасный день он подцепит смертельную болезнь, которая преждевременно оборвет его жизнь. Конечно, с моей стороны было бы лицемерием его осуждать. В молодости я был ужасно беспорядочен в связях и просто чудом не подхватил никакой заразы. Случись эпидемия СПИДа на двадцать лет раньше, когда я был в расцвете сил, мои бесчисленные похождения с незнакомцами добром бы не кончились. «Как мы дошли до жизни такой?» – думал я. Сейчас мы зрелые люди, но когда-то были юнцами, бездумно тратившими свои жизни. Я растранжирил молодость на трусливое вранье о себе, а Джулиан из-за своей беспечности лишился лет сорока пребывания на белом свете.

Я смотрел на пруд, меня душили слезы. Вспомнился рассказ Бастиана: пациент № 741 не хотел, чтобы родные узнали о его несчастье, он боялся позорного клейма, сопутствующего этой болезни в Ирландии. Значит, Алиса, обожавшая брата, ни о чем не ведает.

Какая-то женщина спросила, все ли со мной хорошо, – нечто неслыханное для Нью-Йорка, где плачущим незнакомцам предоставляют самостоятельно справляться со своими бедами. Я даже не смог ей ответить, просто встал и ушел. Ноги сами привели меня обратно на 96-ю улицу к медицинскому центру Маунт-Синай; Шаниква куда-то отлучилась, и я возблагодарил небо за эту маленькую милость, позволившую мне вернуться в 703-ю палату, избежав лишних вопросов.

Теперь я вошел без стука и плотно притворил дверь. Джулиан смотрел в окно, пытаясь хоть что-нибудь увидеть за раздернутыми мною шторами. Услышав кого-то в палате, он повернулся к двери, и на лице его промелькнула целая гамма чувств: тревога, стыд, радость. Я подставил стул к кровати, сел спиной к окну и уставился в пол, надеясь, что Джулиан заговорит первым.

– Я все думал, вернешься ли ты, – наконец просипел он. – Решил, что вернешься. Долго без меня ты не можешь.

– Это было давно, – сказал я.

– Надеюсь, я ничуть не утратил своей привлекательности. – Джулиан улыбнулся краем рта, и я невольно усмехнулся.

– Прости, что я так выскочил. Я был в шоке. Через столько лет вновь увидеть тебя – и где. Надо было сдержаться.

– Что ж, тебе не впервой исчезать без единого слова, правда?

Я кивнул. Разговор этот был неизбежен, но я не успел к нему подготовиться.

– Мне надо было на воздух, – сказал я. – Я вышел продышаться.

– На 96-й улице? Или где?

– В Центральном парке. Ты не против, что я вернулся?

Джулиан попытался пожать плечами:

– С какой стати я буду против?

Я отметил, что некогда безупречно белые зубы его покривились и пожелтели, малокровные десны кое-где зияли щербинами.

– По правде, я тоже пережил шок, увидев тебя. И был рад небольшой передышке. Только рвануть на улицу, как ты, не мог.

– Ох, Джулиан… – Не совладав с собою, я закрыл руками лицо, дабы не выказать своих чувств. – Как же так вышло? Почему ты здесь очутился?

– Что я могу ответить? – спокойно сказал он. – Ты же меня знаешь. Трахался направо и налево. Без продыху. Втыкал кому ни попадя, вот и доигрался, получил за свое уродство.

– Я-то думал, это я урод.

– Ну, как бы то ни было.

За последние полтора десятка лет я не раз его вспоминал, иногда с любовью, иногда со злостью, но после моей встречи с Бастианом он померк в моей памяти, чего прежде я не мог и представить. Я постепенно понял, что некогда и вправду его любил, но вся эта любовь несравнима с моим чувством к Бастиану. Я позволил влюбленности превратиться в манию. Меня пьянила дружба с красавцем, обладавшим уникальной способностью всех вокруг обворожить. Но он никогда не отвечал мне взаимностью. Наверное, я был ему приятен, он обо мне заботился, но никогда не любил.

Наконец Джулиан нарушил молчание:

– Значит, ты живешь в Нью-Йорке?

– Да, уже почти семь лет.

– Вот уж не предполагал. Мне почему-то казалось, что ты обитаешь в какой-нибудь сонной английской деревушке. Учительствуешь или еще что.

– Ты думал обо мне? Все эти годы?

– Конечно. Как тебя забудешь? А ты теперь врач, что ли? Ничего себе перемена.

– Вовсе нет, – я помотал головой, – я просто волонтер. А вот мой друг – врач. Работает здесь, в Маунт-Синай. Он специалист по инфекционным болезням и стал очень востребованным, когда разразилась эта напасть. Так сказать, в нужное время оказался в нужном месте. Здесь у нас много знакомых геев, и потеря друзей не могла, разумеется, пройти бесследно. Мне захотелось хоть чем-нибудь помочь. Ты знаешь, от многих больных родные отвернулись, потому что стыдятся их. Вот почему я здесь.

– Решил творить добро? Удивительно, если вспомнить, каким эгоистом ты всегда был.

– При чем тут это? – огрызнулся я. – Онкологического больного семья не бросит, а с жертвами СПИДа такое сплошь и рядом. И потому раз-другой в неделю я навещаю пациентов, разговариваю с ними, из библиотеки приношу книги, если попросят.

– Значит, ты все-таки нашел себе… друга. – На последнем слове Джулиан слегка запнулся, и я знал, что он изобразил бы кавычки, будь у него больше сил.

– Да, нашел. Оказалось, и меня можно полюбить.

– Никто не говорил, что нельзя. Если не изменяет память, тебя очень любили, когда ты покинул Дублин. Многие, включая меня.

– Что-то я сомневаюсь.

– А я нет. Сколько уже вы вместе? С твоим другом.

– Двенадцать лет.

– Впечатляет. По-моему, ни с одной женщиной я не протянул и двенадцати недель. Как ты выдерживаешь?

– Это нетрудно, потому что я его люблю. А он любит меня.

– И он тебе не надоел?

– Нет. Тебе это странно?

– Если честно, да. – С минуту Джулиан меня разглядывал, словно пытаясь понять, но потом безнадежно вздохнул. – И как его зовут?

– Бастиан. Он голландец. Одно время я жил в Амстердаме, там мы и встретились.

– Ты счастлив?

– Да. Очень.

– Рад за тебя. – Он помрачнел, в голосе его слышалась горечь. Джулиан перевел взгляд на тумбочку, где стояла пластиковая бутылка с воткнутой соломинкой. – Пить хочется. Подай, пожалуйста.

Я поднес бутылку к его губам, он втянул воду. Больно было смотреть, каких усилий ему это стоило. Через два-три глотка он запыхался и в изнеможении откинулся на подушку.

– Джулиан… – Я отставил бутылку и хотел взять его за руку, но он ее отдернул.

– Ты же знаешь, я не голубой, – перебил он. – Не мужик наградил меня этим.

– Конечно, знаю. – Меня удивило, что даже сейчас ему так важно отстоять свою натуральность. – Наверное, как никто другой. Но разве теперь это имеет значение?

– Имеет! – уперся он. – Если эта история выйдет наружу, я не хочу, чтобы кто-нибудь думал, будто я трахался с мужиками. Хватит и того, что я подцепил вашу заразу…

– Нашу?

– Ты меня понял.

– Вообще-то, нет.

– Если дома про это узнают, мнение обо мне переменится в корне.

– Какая разница, что о тебе подумают. Тебе всегда было плевать.

– Сейчас иначе. Чужие дела меня никогда не интересовали. Пусть кто-то хоть с дикобразом сношается, мне все равно. Меня это не касалось. До сих пор.

– Послушай, разразилась эпидемия, – сказал я. – Она охватит весь мир. Не представляю, чем все кончится, если вскоре не найдут вакцину.

– Я этого уже не узнаю.

– Не говори так.

– Да посмотри на меня, Сирил! Мне осталось всего ничего. Я чувствую, как с каждым часом жизнь утекает. И врачи говорят то же самое. У меня в запасе неделя. А то и меньше.

Поняв, что сейчас расплачусь, я несколько раз глубоко вдохнул. Я не хотел выглядеть жалким и знал, что слезы его рассердят.

– Врачи могут ошибаться, – сказал я. – Бывает, пациенты живут гораздо дольше…

– Ты, наверное, повидал их изрядно.

– Кого?

– Больных… этим.

– Да, их много, – сказал я. – Весь этаж отведен для зараженных СПИДом.

При этом слове Джулиан чуть вздрогнул.

– Удивительно, что в палатах не гоняют записи «Виллидж Пипл»^[54]. Все бы себя чувствовали как дома.

– Да пошел ты! – Сам того не ожидая, я рассмеялся, а Джулиан взглянул обеспокоенно, однако промолчал – решил, видимо, что я опять уйду. – Извини. Но лучше так не говорить. Здесь это неуместно.

– Я буду говорить что хочу. Тут полно пидоров с педрильской болезнью, вот только Господа Бога забыли уведомить, что я-то натурал.

– Помнится, в молодости ты не особо уповал на Бога. И хватит называть нас пидорами. Я понимаю, ты говоришь не всерьез.

– Хуже нет, когда лучший друг тебя знает как облупленного. Даже позлословить толком нельзя, сразу выговор. Однако Нью-Йорк – не худшее место, чтобы отдать концы. По крайней мере, лучше Дублина.

– Я скучаю по Дублину. – Слова слетели с моих губ, прежде чем я успел их обдумать.

– Тогда почему ты здесь? Кстати, как ты вообще оказался в Штатах?

– Из-за работы Бастиана.

– Наверное, ты предпочел бы Майами. Или Сан-Франциско. Именно там ошиваются гомики. Так я слышал.

– Ты можешь меня оскорблять, если тебе от этого легче, – тихо проговорил я, – но я сомневаюсь, что в том есть какая-то польза.

– Иди ты на хер, – беззлобно сказал Джулиан. – И хватит меня поучать, засранец.

– Я не поучаю.

– Слушай, мне уже ничем не поможешь. Что ты делаешь, когда навещаешь других больных? Помогаешь обрести душевный покой перед встречей с Создателем? Держишь их за руку и напеваешь колыбельную, пока они соскальзывают в небытие? Изволь, на тебе мою руку. Облегчи мои страдания. Что тебе мешает?

Я посмотрел на его левую руку, из которой торчала игла капельницы, закрепленная на серой коже куском белого пластыря, только впадина между большим и указательным пальцами ярко алела, точна ошпаренная. До мяса обгрызенные ногти почернели. И все равно я потянулся к этой руке, но Джулиан ее убрал:

– Не надо. Такого не пожелаю даже злейшим врагам. Включая тебя.

– Перестань, я не заражусь, если подержу твою руку.

– Сказал – не надо.

– Значит, мы враги?

– Не друзья уж точно.

– А когда-то были.

Он сощурился на меня, и я понял, что ему трудно говорить. Злость его измочалила.

– Да нет, не были. Настоящими друзьями. В нашей дружбе все было ложью.

– Неправда, – возразил я.

– Правда. Ты был моим лучшим другом. Я думал, навсегда. Я тобою восторгался.

– Ничего подобного. – Он меня удивил. – Это я тобою восторгался. Во всем хотел походить на тебя.

– А я – на тебя. Ты был добрый, внимательный, скромный. Ты был мой друг. Так, по крайней мере, я думал. Четырнадцать лет я с тобой общался, не потому что хотел кого-то рядом в роли верного пса. А потому что мне было хорошо с тобой.

– Моя дружба была искренней, – сказал я. – Я не мог ничего поделать со своим чувством. Если б я тебе рассказал…

– В тот день в церкви, когда ты попытался меня охмурить…

– Я не пытался тебя охмурить!

– Еще как пытался. И сказал, что любишь меня с самого детства.

– Я не соображал, что говорю. Я же был неопытный юнец. И очень боялся того, во что угодил.

– Ты хочешь сказать, что все выдумал? Значит, никаких чувств ко мне не было?

– Были, конечно. Самые настоящие. Они и сейчас живы. Но не из-за них я с тобою дружил. А потому что ты дарил мне счастье.

– И оттого хотел со мной потрахаться. Могу спорить, сейчас ты этого не хочешь, а?

Я сморщился, задетый не злобным тоном, но больше справедливостью его слов. Сколько раз я, подростком и позже, представлял, как мы с ним встретимся, я заманю его к себе, подпою и он проявит слабость – за неимением женщины овладеет мною? Наверное, сотни раз. Нет, тысячи. Тут не поспоришь, что многое в нашей дружбе было построено на лжи. Во всяком случае, с моей стороны.

– Я ничего не мог с собою поделать, – повторил я.

– Ты мог поговорить со мной. Гораздо раньше. Я бы понял.

– Да ни черта бы ты не понял! Никто бы не понял! Речь об Ирландии! Даже сейчас гомосексуализм там считается преступлением, ты в курсе? А нынче не сороковой, но восемьдесят седьмой год. Ты бы не понял… это сейчас ты так говоришь… не понял бы ты…

Джулиан жестом меня остановил.

– Знаешь, когда у меня нашли вирус, я пошел на одно из этих сборищ в Бруклине, – сказал он. – Там был священник и еще мужиков восемь-девять на разных стадиях болезни, один другого ближе к смерти. Они держались за руки и рассказывали, как трахались с незнакомцами в банях и прочую херню. Я тебе честно скажу: я чуть не сблевал от мысли, что у меня есть что-то общее с этими уродами.

– Чем уж ты так отличаешься? Сам-то трахал все, что шевелится.

– Это совсем другое.

– Почему? Объясни.

– Потому что это нормально.

– Да пошел ты со своей нормальностью! Мог бы придумать довод оригинальнее. Ты же всегда косил под бунтаря.

– Ни под кого я не косил. – Джулиан попытался сесть. – Я просто любил женщин. Тебе этого не понять.

– Ты трахался с уймой баб, я – с уймой мужиков. Какая разница?

– Большая! – Он буквально выплюнул это слово.

Я посмотрел на пикавшие мониторы:

– Успокойся. У тебя давление подскочило.

– Ну и хрен с ним. Может, оно прикончит меня раньше этой заразы. Я не досказал про Бруклин. Поп тот блажил всякую муру – типа, пока живы, нам следует примириться с этим светом и Господом, а вся свора как будто радовалась, что скоро помрет. Лыбились, друг другу показывали свои рубцы и пятна, делились воспоминаниями, как кого-то отодрали в сортире педрильского клуба. Мне до одури хотелось всех их размазать по стенке. И навеки избавить от страданий. Я был там первый и последний раз. Моя бы воля – взорвал их к едрене матери. – Джулиан надолго замолчал, потом, немного успокоившись, проговорил: – Вот же судьба-сучка, а?

– Что? – не понял я. – О чем ты?

– Ведь все должно быть наоборот: на этой койке должен гнить ты, а я – сидеть рядом, смотреть на тебя собачьим взглядом и думать, где нынче поужинаю, когда наконец выберусь из этой вонючей палаты.

– Я думаю вовсе не о том, – сказал я.

– Да ладно.

– Совсем о другом.

– И о чем же? На твоем месте я бы думал именно об этом.

– Как жаль, думаю я, что нельзя вернуться назад, чтоб все поправить или изменить. Неужели ты не понимаешь, что природа посмеялась над нами обоими? Знаешь, иногда я жалею, что я не евнух. Жить было бы гораздо проще. И если не хочешь видеть меня, почему не позовешь того, кто тебе дорог? Где твои родные? Зачем таишься от них?

– Я не хочу, чтобы они знали. И потом, почти никого не осталось. Мать скончалась давно. Несколько лет назад умер Макс.

– Не может быть! От чего?

– Инфаркт. Остались только Алиса и Лиам, но лучше, чтоб они пребывали в неведении.

– Я все ждал, когда всплывет ее имя, – осторожно сказал я. – Можем о ней поговорить?

Джулиан горько усмехнулся:

– Давай. Только следи за языком. Пусть я обессилел, но она мне дороже всех на свете.

– Я поступил ужасно. Сам знаю. И с этим живу. Я ненавижу себя за то, что сделал.

– Брось. Это всё слова.

– Клянусь.

– Ну ты хотя бы извинился. Я говорю о твоем письме, где ты каялся и умолял простить за то, что унизил ее перед тремя сотнями гостей, среди которых был президент Ирландии, и разнес ее жизнь вдребезги. С ней это уже было, а ты повторил. Нет, погоди, я, кажется, ошибся? Ты же ничего не писал. Ты просто бросил ее. Тебе не хватило духу даже на извинения. Хотя ты знал, что она пережила из-за сволочи Фергуса. Ты все прекрасно знал. На сей раз она добралась до алтаря, но не одолела свадебного застолья. Господи, как ты мог такое совершить? Неужто в тебе нет ни капли порядочности?

– Ты меня вынудил на это.

– Что? Чего ты несешь?

– В тот день… в ризнице… когда я тебе признался… Ты заставил меня пройти через это. Я бы мог… мы могли бы… все прекратить, но ты меня заставил…

– То есть это я виноват? Ты что, сука, издеваешься?

– Нет, виноват я. Я это знаю. Из-за меня все зашло слишком далеко. Нельзя было ничего затевать с Алисой. Теперь этого не изменишь. – Я глубоко вздохнул, меня затрясло, когда я вспомнил себя тогдашнего. – Я хотел написать. Правда хотел. Но я был в ужасе. Чуть не покончил с собой. Пойми, мне было нужно бежать, все бросить и начать жизнь заново. Я не нашел в себе сил… объясниться с Алисой.

– Потому что ты гнусный трус. И лжец. Каким был, таким и остался.

– Нет, я стал другим. Совсем другим. Потому что уехал из Ирландии. Теперь я могу быть самим собой.

– Уходи. – Джулиан отвернулся. – Дай умереть спокойно. Ладно, ты победил. Тебе – жизнь, мне – смерть.

– Ни в чем я не победил.

– Победил, – тихо повторил он. – Так что кончай злорадствовать.

– Как она? – спросил я, не желая уходить. – Я про Алису. Она оправилась от удара? Теперь она счастлива?

– О чем ты? Прежней она уже не стала. Ты хоть понимаешь, что она тебя любила? Ты казался ей таким надежным.

И она думала, что и ты ее любишь. Так ей мнилось, потому что ты собрался на ней жениться.

– С тех пор много воды утекло. Я даже не вспоминаю о том времени. Наверное, и она меня забыла, так что зачем бередить старые раны?

– Как ей забыть тебя? – спросил Джулиан. Взгляд его говорил, что он охотно придушил бы меня. – Я же сказал, ты разбил ее жизнь, вдребезги.

Я скривился. Спору нет, ей было нелегко. Но время лечит. Не такая уж я ценность. Наверняка она оправилась. А если нет, то пора бы. Не девочка уже. Да, я нанес ей рану, но жизнь ее не разрушил.

– Наверное, Алиса вышла замуж? – спросил я. – Она молодая, красивая…

– Как она может выйти замуж? Она обвенчана с тобой, если ты помнишь. Ты же ее бросил посреди торжества в отеле «Шелбурн»! Вы уже обменялись клятвой верности.

– Но она могла аннулировать этот брак. – Мне стало как-то тревожно. – Ничто ей не мешало, раз я сгинул с концами.

– Она его не аннулировала, – тихо сказал Джулиан.

– Но почему? Зачем до конца жизни изображать из себя мисс Хэвишем^[55]? Послушай, Джулиан, я признаю свою вину. Я поступил ужасно, Алиса этого ничем не заслужила. Виноват я. Трус. Полное говно. Но, ты сам сказал, я бросил ее посреди торжества, когда мы еще не добрались до брачного ложа. При желании такой брак аннулировать легко. И если она этого не сделала, моей вины тут нет. Это ее решение.

Джулиан смотрел на меня как на помешанного; он хотел что-то сказать, но только беззвучно открыл и закрыл рот.

– Что? – спросил я.

– Ничего.

– Нет, говори, – не отставал я, чувствуя какой-то подвох.

– Слушай, заканчивай ты с этой хренью, а? Пусть вы не добрались до брачного ложа, но ты умудрился переспать с ней до свадьбы, не помнишь?

Я растерялся. И тут вспомнил ночь за две недели до венчания. По-моему, тебе стоит прийти в гости, Сирил. Мы поужинаем, выпьем пару бутылок лучшего вина Макса и потом, значит, ляжем в постель. С тех пор об этой ночи я никогда не думал. И даже сейчас не сразу о ней вспомнил.

От следующей мысли я похолодел.

– Кто такой Лиам? – спросил я.

Джулиан смотрел на затянутое тучами вечернее небо за окном.

– Ты сказал, отец умер, из родных почти никого не осталось, только Алиса и Лиам. Кто такой Лиам?

– Это причина, по которой Алиса не могла аннулировать брак. Причина, по которой ей пришлось остаться твоей женой, лишив себя возможного счастья с настоящим мужчиной. Лиам – ее сын, мой племянник. Твой прощальный подарок. А теперь скажи, что эта мысль тебя никогда не посещала.

Я медленно встал, ноги были как ватные. Хотелось сказать: ты врешь! я не верю ни единому слову! Но в том-то и дело, что я поверил всему. Зачем ему лгать? Я бросил беременную Алису. На торжестве она пыталась со мной поговорить, но я не стал ее слушать. Наверное, она уже знала или догадывалась и хотела сообщить мне. А я удрал в Европу, оборвав все связи с моим прошлым и оставив ее на позор. В то время одинокая беременная женщина считалась чуть ли не шлюхой. Я всегда думал, что моя родная мать потому и отказалась от меня, что в сороковые годы безмужней женщине было не по силам в одиночку вырастить ребенка. С тех пор в Ирландии мало что изменилось. Выходит, я поступил с Алисой точно так же, как мой отец с моей матерью?

Но она-то считалась замужней, что, наверное, было еще хуже. Не окольцованная, она еще могла надеяться на встречу с мужчиной, который закроет глаза на ее прошлое и воспитает ее ребенка как своего собственного. Но кольцо на пальце лишало всех шансов. Напрочь. Тем более тогда. Тем более в Ирландии.

– Я ничего не знал, – выговорил я. – Клянусь, ни сном ни духом.

– Ну вот, теперь знаешь. Может, зря я тебе сказал. С головой-то у меня беда. Оставь все как есть, ладно? Им хорошо. Все эти годы они прекрасно справлялись без тебя. Ты им не нужен. Слишком поздно вмешиваться в их жизнь.

Я промолчал, не зная, что сказать. У меня есть сын. Сейчас ему уже четырнадцать. Я медленно двинулся к двери, но меня нагнал голос Джулиана, тихий, полный страха перед тем, что его ожидало:

– Не уходи… пожалуйста…

– При желании она бы меня известила. – Я пытался осмыслить ситуацию. – Нашла бы способ меня разыскать.

– То есть она сама во всем виновата?

– Нет, я к тому…

– Знаешь что, вали-ка ты отсюда! – Тон его изменился мгновенно. – С Алисой ты обошелся как последняя сволочь, мне годами врал… Не понимаю, зачем я трачу на тебя последние крохи своей жизни. Пошел вон.

– Джулиан…

– Я сказал, иди на хер отсюда! – заорал он.