Глава тридцатая,

в которой герои говорят за жизнь и намечают планы

Вечер в летнем саду продолжался. Мама с Верой занимались по хозяйству, а я принимал очередных гостей — Алену с папой.

Антон опять прикинулся шлангом, схитрил, выбрав позицию наблюдателя.

— Не спешите, я записываю, — простонал он слабым голосом раненого героя.

На столе, покрытом новой белой скатертью, блестел чисто намытый чайный сервиз. Родители этот комплект любили и берегли, доставали по большим праздникам. Будет нам потом втык… Расписанный цветами набор являлся редкостью, не каждая семья могла себе позволить посуду настоящего китайского качества.

Надраенный самовар сиял в лучах заходящего солнца, отдавая часть бликов хрусталю рюмок. Не хуже сверкали стаканы тонкого чешского стекла, окружившие бутылку коньяка. Ну не нашлось в доме коньячных бокалов, заменил стаканами, что поделаешь… Пасторальную картину сельского уюта завершали живые яблоки. Погрузневшие, но еще зеленые, они живописно, целыми гроздьями, свисали над столом, заставляя пригнуться.

Апофеозом гастрономической вершины предстали сладости, выставленные в широком ассортименте.

— Мамочки мои, — потрясенно прошептала Алена, бессильно падая на скамейку. — И что, можно вот так брать… и кушать?!

Она обожала сладости. Однако отец ее ограничивал, считая конфеты баловством, вредным для здоровья.

— Конечно кушай, зайчик, — ласково предложил я. — А папе я пока коньячку налью.

Папа не возражал.

— Почему нет? — произнес он мою любимую фразу. — Будьте здоровы.

После первой он закусывать не стал, только шумно выдохнул носом. Ловким движением я снял салфетку с блюда, где притаились малюсенькие бутерброды из гренок — с икрой, красной рыбой и балыком. Шпажек в это время еще не знали, поэтому канапе я обозначил заостренными спичками. Труд невеликий, однако Дмитрия Ильича проняло.

— Ну-ка повтори, — он показал глазами на бутылку. А после исполнения заказа добавил: — Хороший коньячок.

Еще бы. Когда это армянский «Праздничный» был плохим?

Слизнув остатки зефира с пальцев, Алена уставилась в блюдо с канапе. Потом распахнула на меня свои невероятные глаза:

— Какая красота! Даже жалко трогать.

— А ты не трогай, солнышко, ты бери, — я налил папе третью рюмку.

— Говори, по какому поводу праздник, — следом за дочкой Дмитрий Ильич решился нырнуть в блюдо с закуской. И не пожалел, судя по выражению лица.

— Хотел с вами Алену обсудить, — просто начал я.

Вроде обычное слово «обсудить» произнесено, но ко мне метнулся взгляд испуганного котенка. Чует кошка, чье мясо съела. Однако сегодня сладкий праздник, и Алена будет залита медом по макушку.

— Недавно я узнал о желании девушки поступать на экономический.

Папа молча ждал продолжения.

— И у меня возник вопрос: а не станете ли вы алмазом резать простое стекло?

Папа хмыкнул.

— Однако Алена Козловская не алмаз, она драгоценный бриллиант. Редкий, даже уникальный, — я мягко гнул свою линию. — Нет, что девушка выучится на экономиста, у меня сомнений нет. Родина не пострадает, Алена станет исправно трудиться в конторе. Но, Дмитрий Ильич, если посмотреть на девочку беспристрастно, со стороны?

Мне удалось расшевелить папу — взглядом он согласился посмотреть, но сначала налить.

Нарядилась девушка скромно — в простое, на первый взгляд, светлое летнее платье. На своем веку мне немало довелось повидать такой обдуманной и дорогой простоты. И макияж классный, почти не заметен. Волосы собраны в замысловатую прическу, ногти пострижены коротко, лак нанесен прозрачный. В общем — скромность, возведенная в абсолют. Продуманная девочка.

— Присмотревшись издали, мы обнаружим идеальную фигуру, — ровным голосом я излагал факты. — При всем желании картинку так не нарисуешь, как это сделала сама природа.

Опустив голову, Алена замерла над чашкой чая. А я будто читал таблицу умножения:

— Критический взгляд в упор не обнаружит изъяна, даже малейшего пятнышка. Тут нет недостатков, сколько не выискивай. Наоборот, каждая деталь в отдельности — маленький шедевр. Линия бровей, кисти рук с тонкими пальчиками, бездонные синие глаза, совершенные ноги и изящные лодыжки… Если просто сказать, что Алена красива, это будет банально, бледное подобие вместо описания образа. Мне кажется, еще предстоит придумать такие слова, чтобы передать, какая она необыкновенная и ослепительная.

Девичьи уши потихоньку заливало красным.

А Антон пробормотал:

— Так-так, «необыкновенная и ослепительная». Записал! Продолжайте.

Я продолжил:

— Но это не бездушная кукла, какими обычно изображают блондинок. Ваша девочка обладает живым умом и мягким характером. Французский язык освоила без проблем, даже в охотку. Очень музыкальна, поет нежным голосом. Она улыбчива и отзывчива, на нее невозможно обидеться. Ну как обидишься на солнце, которое обжигает, или на небо, залившее дождем?

Папа с интересом взглянул поверх рюмки:

— Стихи не пробовал писать?

Я немедленно перешел в наступление.

— Стихи в ее честь еще напишут, и немало. Бездыханные тела поклонников ждут своего часа, чтобы упасть к ее ногам. Алена должна блистать в кино, Дмитрий Ильич. Нет, не так: она непременно будет блистать в кино. Ее место в Москве, в институте кинематографии.

— Хм… — усомнился он. — Ты бывал в зоопарке?

— Конечно, — несколько ошарашено ответил я.

— Там есть интересный домик, террариум называется… — папа с наслаждением смаковал напиток. — Так вот, запомни: театральный мир Москвы хуже гадюшника. Все для своих, причем свои тоже грызутся… Думаешь, один ты такой умный? Надю, маму Алены, звали в Москву неоднократно. Она не просто так заслуженная артистка республики, если кто слышал этот голос. Но театральную кухню мы распробовали очень хорошо, спасибо, горчит. Лучше быть первым парнем на своей деревне — есть такая отличная поговорка.

— Аленушка, — ласково я обратился к девушке. — Там на кухне Вера готовит яблочный пирог. Можешь ей помочь?

Умная девочка поняла все правильно. Она кивнула, подхватилась, и исчезла.

— Да и кто с ней поедет? — папа пригорюнился. — Мама не боец, а у меня работа.

— Алена готовая актриса, — выдал я еще один аргумент. — Играет разные эмоции так, что не придерешься.

— Да знаю я, — он махнул рукой. — И была у меня такая мысль. Но маму одну, без пригляда, нельзя оставлять.

— А если мы маму вернем в нашу деревню на первые роли? — вбросил я очередной аргумент. — И заодно избавим от тяги к зеленому змию.

— Кто это мы? — голос папы был полон сарказма.

— Перечисляю: вы, я, она. И еще новое дело.

— И что? — сарказм сменился ироничной улыбкой.

— Как-то писатель Юлиан Семенов заметил, что все артисты по-своему невменяемы, и к ним нужен особый подход. Потому что они живут своей, придуманной ими жизнью. У Надежды Константиновны была собственная, не придуманная, успешная жизнь. И когда она поломалась, причем не по ее вине, сломалась сама Надежда Константиновна. И виноваты вы, Дмитрий Ильич.

— Да? — мне удалось его удивить. — В чем же эта вина?

— Вы ее бросили наедине с проблемами. Вместо того чтобы взять на себя часть груза, близкие люди остались в стороне.

— Да что ты знаешь об этом, мальчишка! — вспыхнул папа. — Чего только мы не делали… А она каждый вечер снова пьяная.

— Ругали, ограничивали, лечили? — хмыкнул я. — Плохо делали.

— Не тебе судить! — папа побагровел.

— Конечно, вы правы, — я сохранял ровный тон, трудному собеседнику следует поддакивать регулярно и доброжелательно. — Но поймите, ваша жена не потеряна для общества.

— Да?

— Ничего трагического, слава богу, не произошло. Поставили на вторые роли? А потом вовсе отодвинули от театра музкомедии? Да и черт с ними! — бодрым голосом конферансье я объявил: — На сцену приглашается творческий коллектив «Джаз с надеждой». Солирует заслуженная артистка республики Надежда Козловская!

— Карьера певицы? В сорок лет все сначала? — засомневался он. — И где этот творческий коллектив?

— А вот он, я уже здесь!

— Хм… — папа налил себе сам. — Ну ты и наглец, братец.

Где-то такое уже звучало.

— А что вы теряете? — насел я в окончательном порыве, добавляя голосу убеждения. — Она сама по себе половина оркестра — и фортепиано, и саксофон, и кларнет. Попробуем, посмотрим. Не понравятся одни музыканты, найдем других. Отказаться никогда не поздно, но человека к активной жизни можем вернуть. Поговорите с ней, потом меня на чай пригласите. Вместе посоветуемся. А?

— Ты прав в одном: что-то надо делать, — папа задумчиво вертел рюмку. — Когда человек не знает, к какой пристани плыть, ни один ветер не будет попутным.

Слава тебе господи! Дошло, наконец. Ну и тугодум ты, Дмитрий Ильич, а еще майор КГБ. Кстати, надо посмотреть в досье Коли Уварова, почему в сорок лет он все еще майор? И в каком отделе трудится, это может иметь значение.

Вовремя мы закончили трудный разговор — к столу подошел мой отец, вернувшийся с работы.

— А чего это без меня тут выпивают? — широко улыбнулся он, пожимая руку гостю.

— Да вот, за жизнь говорим с твоим парнем, — усмехнулся Дмитрий Ильич. — Незаметно вырос, совсем взрослый стал.

— Я чую запах яблочного пирога. Жизнь не так плоха, как кажется, — заметил отец, разливая по рюмкам. — И радоваться жизни никогда не поздно!

— Мудрые слова, — подумал я, смакуя свой чай. — Радоваться жизни никогда не поздно, особенно когда она только начинается.