на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Путеводный огонь

[14]

Хрюша Гилман хромал. На обеих ногах он носил опорные протезы. Блеск металла и черная моющаяся пенка безнадежно портили силуэт его магазинных готовых костюмов, и без того не блиставших изяществом линий. Ходил он на костылях с опорой на предплечье. Обычно я могла услышать их стук по плиткам пола гулких коридоров адвокатуры за добрую дюжину дверей до нашей.

По-настоящему Хрюша был Исааком, однако даже клиенты звали его Хрюшей. Он был просто фантастически некрасив: шишковатая лысая голова, поросшие клочковатой щетиной щеки в розовых пятнах, будто шкура зарезанной свиньи, крохотные рыбьи глазки за стеклами очков (такими толстыми, что хоть барбекю на них подавай), шелушащаяся от любого прикосновения солнечного луча или сухого пустынного ветра кожа…

Лучшего работника у нас не бывало ни до, ни после.

Я познакомилась с Хрюшей в 1994-м. Ему, как всем кандидатам на собеседовании, устроили экскурсию по офису, и Кристиан Влатик подвел его ко мне как раз в тот момент, когда я боролась с пятигаллоновой бутылью, пытаясь водрузить ее на кулер. Подавая мне руку, он болезненно скособочился, чтобы локтевой упор костыля не соскочил с предплечья, и, видя это, я вздрогнула. А когда ответила на рукопожатие, он покаянно склонил голову набок: судя по всему, к подобной реакции ему было не привыкать, хотя вряд ли многие вздрагивали по той же причине, что и я – из-за жарких голубых огоньков, пронизывавших его ауру, заставляя ее сверкать, как алмаз. Сама аура при этом была серо-зеленой, будто болотная вода или воронка торнадо. Таких я не видала еще ни у кого.

Должно быть, я слишком уж откровенно уставилась на него: приземистый коротышка на костылях опустил взгляд к моим туфелькам, а Крис кашлянул.

– Мария, – сказал он, – это Исаак Гилман.

– Просто Хрюша, – поправил его Хрюша.

Голос… о-ля-ля! Да, если внешней красотой он и был обделен, то красотой голоса – совсем наоборот. О, боже…

– Мария Дельпрадо. Вы – новый адвокат?

– Надеюсь, да, – ответил он с таким нажимом, с таким пафосом, что мы с Крисом дружно рассмеялись.

Рукопожатие его оказалось приятным – прохладным, сильным, упругим, совсем не подходящим к шелушащемуся, розовому, будто ошпаренному, лицу. Он тут же разжал пальцы, снова схватился за рукоять костыля, перенес вес на обе ноги и заморгал за стеклами очков, жутко искажавшими его лицо.

– Мария, – сказал он. – Мое любимое имя. Знаете, что оно значит?

– То же самое, что Мэри, – ответила я. – Оно означает «печаль».

– Нет, – возразил Гилман. – Оно означает «море». – Он указал подбородком мне за спину, на косо водруженную на кулер бутыль. – Здесь женщин заставляют заниматься тяжелой атлетикой?

– Мне просто приятно думать, что я сама способна о себе позаботиться. Где вы учились, Исаак?

– Хрюша, – поправил он. И добавил: – Йель. Четыре целых, ноль десятых[15].

Я повернулась к Крису, высоко подняв брови и поправив очки на переносице. Выпускники юридического факультета Йельского университета, закончившие курс с отличием, адвокатуру Лас-Вегаса вниманием не баловали.

– И ты еще не нанял его?

– Хотел вначале узнать твое мнение, – без малейшего намека на извинения сказал Крис. Бросив взгляд на Хрюшу, он самокритично улыбнулся. – Мария видит, нет ли за человеком какой вины. Всякий раз. Дар у нее такой. Однажды мы добьемся, чтобы ее назначили в судьи.

– Правда? – Безгубый рот Хрюши расплылся в улыбке, обнажив прорехи в короткой клочковатой бородке. – И как? Нет ли за мной какой вины?

Кружившие возле него огоньки замерцали в окутавшем его, точно плащ, сумраке, как электрические голубоватые светляки. Он стукнул костылями об пол, перенося вес с ноги на ногу. Похоже, стоять ему было не очень удобно.

– И если есть, то в чем я виноват?

Нет, Гилман не подшучивал и не пытался флиртовать. Вопрос был задан со спокойным любопытством, будто он действительно думал, что я могу это увидеть. Сощурившись, я пригляделась к искоркам, плясавшим вокруг него – блуждающим огонькам, огням святого Эльма. Сама по себе его аура была темна, но в ее темноте не чувствовалось мрака давнего преступления или бесчестного поступка. Она казалась естественной, природной. Может, это как-то связано с его увечьем? И огоньки-светлячки…

Да, огоньки были чем-то из ряда вон. От одного взгляда на них начинало покалывать кончики пальцев.

– Если на вашей совести и были какие-нибудь грехи, – осторожно сказала я, – думаю, вы искупили их.

Он вновь заморгал, и мне – непонятно, почему – подумалось: «заморгал по-рыбьи». С чего бы это? Ведь рыбы не моргают. А он улыбнулся, обнажив зубы, торчавшие из бледных кровоточащих десен, точно желтые пеньки.

– Как же вы это определяете?

– По расстоянию между глаз.

Трехсекундная пауза – и он захохотал, а вот Кристиан, слышавший эту шутку далеко не впервые, только поднял глаза к небу и отвернулся. Хрюша пожал бульдожьими плечами, и я от души улыбнулась. Я уже знала: мы станем близкими друзьями.


В ноябре 1996-го в возрасте семнадцати лет умер от почечной недостаточности мой любимый кот, и Хрюша явился ко мне без приглашения с бутылкой «Мэйкерс Марк»[16] и коробкой «Орео». К тому моменту, как я раскинула на столе между нами карты, мы оба уже порядком набрались. При первом же взгляде на стол выложенный из карт кельтский крест замерцал. Но это все было делом алкоголя. А вот сияние вокруг Хрюши, протянувшего над столом руку – нет.

– Бойся смерти от воды[17], – сказала я, коснувшись пальцем ног Повешенного в надежде, что Хрюша понимает: здесь нужно рассмеяться.

Он наполнил мой опустевший бокал, и его глаза блеснули в отсвете свечи, как рыбья чешуя.

– Это нужно было сказать, если бы ты не нашла Повешенного. В любом случае, Утопшего Моряка-Финикийца я не вижу.

– Верно, – ответила я, поднимая бокал и склоняясь поближе. – Но на это указывает тройка посохов: ведь под Несущим Три Посоха Элиот имел в виду Короля-Рыбака. – Я указала взглядом на его костыли, прислоненные к подлокотнику кресла. – По-моему, очень даже неплохо.

Его лицо слегка посерело, но, может, и в этом был виноват алкоголь. Огоньки заметались вокруг него стайкой вспугнутых мальков.

– Что же он символизирует?

– Добродетель, испытанную морем, – ответила я, но тут же задумалась, отчего мне могло прийти в голову именно это объяснение. – А море символизирует перемену, противоборство, глубины бессознательного, чудовищ ид…

– Я знаю, что значит море, – с горечью сказал он. Рука его метнулась к карте, перевернув ее коричневой рубашкой с изображением ключа цвета слоновой кости кверху. Резко вздернув подбородок, Хрюша указал им на карты. – Ты вправду веришь в это?

Да, глупо было доставать их. Глупо было показывать их ему. Если бы не сильная печаль, да не изрядная доза спиртного…

– Это просто игра, – сказала я, сметая карты в кучу. – Просто детская игра. – Поколебавшись, я опустила взгляд и перевернула тройку посохов картинкой вверх, чтобы она легла, как вся остальная колода. – Никак не попытка заглянуть в будущее.


В 1997-м я пустила его в свою постель. Не знаю, отчего – может, благодаря полутора бутылкам «Сира», которыми мы отпраздновали одну из нечастых побед, а может, сладкая горечь его роскошного звучного голоса наконец растопила мою скромную добродетель, однако в темноте нам было хорошо. Оказалось, его руки и плечи просто прекрасны – сильны и нежны несоразмерно всему остальному.

После я перекатилась набок, бросила завернутую в салфетку резинку на тумбочку и услышала его вздох.

– Спасибо, – сказал он.

Восторг в его неподражаемом голосе оказался еще слаще секса.

– Это тебе спасибо, – абсолютно искренне ответила я, снова прижавшись к нему и глядя на светлячков, мерцавших вокруг его широких, сильных ладоней. Взмахнув в темноте руками в попытке разобраться в каких-то невысказанных чувствах, он негромко заговорил.

Спать никому из нас не хотелось. Он спросил, что привело меня в Лас-Вегас. Я рассказала, что родилась в Тусоне и скучала по пустыне, уехав оттуда. А он сказал, что родился в Стонингтоне. На рассвете я поместила руку в его ауру, ловя мерцающие огоньки, как дети ловят языком снежинки, и спросила, откуда взялись жуткие шрамы на задней стороне бедер, под которыми странно вспучивались скрученные, отсеченные от костей сухожилия. Я-то думала, что он – инвалид от рождения… Да, во многом, во многом я ошибалась.

– Багром зацепило, – ответил он. – Мне тогда было семнадцать. Наша семья – рыбаки. С незапамятных времен.

– Но, Исаак, отчего ты не вернешься домой, в Коннектикут?

Пожалуй, впервые он не стал поправлять меня.

– Нет у меня дома в Коннектикуте.

– И никого из родных не осталось?

Он промолчал, но в его ауре возникло тускло-зеленое пятно отрицания. Втянув носом воздух, я решила попробовать еще раз:

– Ты не скучаешь по морю?

Он рассмеялся, и теплое дуновение воздуха защекотало мое ухо, всколыхнув волосы.

– Если захочу, пустыня прикончит меня так же быстро, как и море. Чего по нему скучать?

– А отчего ты приехал сюда?

– Просто потянуло. Показалось, что здесь спокойно. Никаких перемен… Мне нужно было уехать с побережья, и я решил, что в Неваде… что в Неваде, пожалуй, достаточно сухо. Кожное заболевание. Во влажном климате, особенно неподалеку от моря, становится хуже.

– Но все же ты вернулся к морю. К доисторическому. Ведь когда-то вся Невада целиком была морским дном. Ихтиозавры здесь плавали…

– Морским дном… Эх… – Он потянулся, и я почувствовала спиной его прохладную, мягкую кожу. – Наверное, у меня это в крови.

На следующую ночь мне снилось, будто мне сковали запястья украшенными драгоценностями кандалами, подсекли жилы на ногах и оставили умирать одну, среди топкой соленой трясины. На рассвете они с песней ушли. Сгорбленные нечеловеческие фигуры скрылись в дымке тумана, неярко, точно опалы в моих кандалах, мерцавшей вокруг.

Рассеявшись в солнечных лучах, туман обнажил серую землю и зеленовато-бурую воду – агат и блеклый аквамарин. К окровавленным бедрам присохла ткань грубого серого платья, смятая там, где они задрали подол, чтобы подсечь сухожилия. Я приподняла голову из грязи и подсунула под нее руки, прижавшись щекой к холодному металлу кандалов на запястьях.

Над болотом воняло гнилью и смятой травой. Зеленые миазмы были так густы, что заглушали даже клейкий медный запах крови. А вот боль оказалась не так сильна, как следовало ожидать: потрясение и страх накрывали меня с головой, будто волны морского прилива. Я потеряла не настолько много крови, чтоб умереть, но лучше уж поскорее забыться холодным непробудным сном, чем медленно умирать от голода или лежать в луже собственной крови, пока на ее запах не явится тварь, которой я оставлена на съедение.

Неподалеку заквакала лягушка. День обещал быть жарким.

И вскоре мне предстояло в этом убедиться.


На жаре его кожа шелушилась, как чешуя. От солнечных лучей на теле вздувались и лопались волдыри, трескались губы, шла носом кровь. Он увешал меня драгоценностями – опалами и турмалинами цвета мха и роз.

– Наследство, – объяснил он. – Фамильные.

Нет, он не врал.

Ложь я бы разглядела.

Пустыня Мохаве ненавидела его лютой ненавистью. Он шелушился и кровоточил, трескался и иссыхал с головы до ног. Он почти не потел и выкручивал кондиционер до предела. Кожа его горела от жары и солнца, слезала с него, как со змеи. Аквамарин выцветал, будто зубы курильщика. Жемчуга рассыпались в прах. Опалы трескались, теряя блеск.

Он завел привычку ходить по ночам к реке Колорадо, через дамбу к Уиллоу Бич, на аризонский берег, и купаться в темноте. Я сказала, что это безумие. Я сказала, что это опасно. Как он сумеет справиться с водами Колорадо, если даже не может ходить без костылей и опорных протезов?

Он чмокнул меня в нос и ответил, что купания облегчают боль. А я сказала, что, если он утонет, я никогда ему этого не прощу. На это он заявил, что за всю историю мира ни один Гилман еще не утонул. А я назвала его самонадеянным лживым ублюдком. Тогда он перестал рассказывать мне, куда ходит гулять по ночам.

Порой, когда он возвращался и ложился рядом, я лежала в темноте и наблюдала за путеводными огоньками, вьющимися вокруг него. Порой спала.

А порой и видела сны…


Очнулась я после заката, с появлением в темном небе россыпи звезд. Перед моего платья засох, превратившись в сплошное желто-зеленое пятно. Ткань под спиной и задом, успевшая пропитаться влагой, прилипла к коже. Похоже, топкий ил помог ей отмокнуть от ран на ногах.

К сожалению, я еще была жива. Как же это было больно!

Интересно, удастся ли устоять перед соблазном напиться из болота, когда придет жажда? Обезвоживание погубит куда быстрее, чем голод. С другой стороны, от болотной воды вполне может стать так худо, что я забудусь в горячечном бреду и сама не замечу, как отойду в небытие. Возможно, смерть от дизентерии окажется легче, чем от гангрены. Или от жажды.

Или смерти в пасти хищной твари… А что? Если за мной, как и было задумано, явится отец лягушек, мучиться мне недолго.

Я свистнула сквозь стиснутые зубы. Прекрасный драматический жест… вот только губы от этого треснули, и я почувствовала во рту вкус крови. Выбор был небогат: притихнуть и умереть, либо умереть, подняв шум. Раз так, пожалуй, лучше уж умереть достойно.

Упершись локтями в землю, я поползла – сама не зная, куда.

Лунный свет серебрил мутные желто-зеленые лужи на моем пути, сверкал в сгущающемся тумане голубыми электрическими отблесками. Движение, по крайней мере, помогло согреться и размять окоченевшие мускулы. Через полчаса прекратилась дрожь. Мышцы у рассеченных сухожилий затвердели, отяжелели, будто сварные швы. Куда удобнее было бы, если бы они просто отрубили эти проклятые ноги – тогда мне хотя бы не пришлось волочь за собой бесполезные мерзнущие конечности.

Будь у меня толика здравого смысла…

Будь у меня хоть малая толика здравого смысла, не пришлось бы мне, искалеченной, умирать в болоте.

Сохрани я хоть малую толику здравого смысла, свернулась бы клубочком да умерла.

Что ж, на это я была вполне согласна.

Но, стоило начать выбирать место поудобнее, как рядом, в уголках зрения, замерцали странные голубые огоньки.

Уж и не знаю, отчего я решила последовать за ними.


Хрюша подарил мне жемчужину на серебряной цепочке – разноцветную, причудливой формы, затейливо скрученную и глянцевитую, как сливочная тянучка. Сказал, что раньше она принадлежала его матери. Когда я надевала ее, она ложилась в ложбинку между грудей, теплая, будто подушечка нежного пальца.

Хрюша сказал, что сделал вазэктомию, но всякий раз, когда мы занимались любовью, надевал резинку. И уговаривал меня перейти на таблетки.

– А чулки с поясом не завести? – поддразнила я его в ответ.

Чеснока в моих скампи[18] было столько, что глаза едва не слезились, но Хрюша никогда не обращал внимания на то, что я ем, каким бы пахучим оно ни было.

Была пятница. К часу ночи мы наконец-то выбрались из постели поужинать в рыбный ресторанчик Капоццоли. Народу в красноватом полумраке зала было битком, но кухня там была превосходной, и работал ресторанчик круглые сутки. Сощурив печальные янтарные глаза, Хрюша взглянул на меня и откусил кусочек щупальца кальмара.

– Не хочется ли тебе родить на свет ребенка?

– Нет, – ответила я. – Пожалуй, не хочется.

Так я впервые соврала ему.

С братом Хрюши, Исавом, я познакомилась только после того, как вышла замуж за другого человека, оставила адвокатуру, пытаясь родить ребенка, а когда оказалось, что детей у нас быть не может, развелась и была вынуждена снова вернуться к работе, чтобы оплачивать счета. Хрюша работал все там же, все в той же программе. Все с тем же терпением ждал, что небывалое сбудется и ему попадется ни в чем не виновный клиент; все так же делал вид, что мы были и остаемся всего лишь добрыми друзьями. Мы никогда не заговаривали об этом, но в мыслях я представляла себе этот разговор тысячу раз:

– Я ушла от тебя.

– Тебе хотелось родить ребенка.

– Ничего не вышло.

– И теперь ты хочешь вернуться? Я не таков, как ты, Мария.

– Ты никогда не скучаешь по морю?

– Нет. Никогда.

Он был слишком горд, а мне было слишком стыдно. А после того, как я стала судьей Дельпрадо, мы и вовсе виделись только в суде.

А потом позвонил Исав и оставил на автоответчике сообщение: представился, объяснил, кто он такой и где его найти. Уж не знаю, как он сумел раздобыть мой номер. Поддавшись любопытству и тревоге, я согласилась встретиться с ним в центре города, у старой церкви, выстроенной в тридцатых, можно сказать, из невосполнимой истории. Ее построили из местного камня, не пожалев древних петроглифов и сталактитов, чтобы порадовать Господа красотой грубых каменных стен.

Исав не понравился мне с первого же взгляда. Исав… Не узнать его было невозможно: та же щетина, те же редкие волосы, то же на удивление уродливое рыбье лицо с торчащей далеко вперед нижней челюстью. И та же сумрачно-зеленая аура, только с пятнами цвета запекшейся крови у ладоней и губ и без блуждающих огоньков.

Исав стоял у одного из петроглифов, склонившись к выцветшему красному камню, над фигурой из черточек, изображавшей человека, и двумя волнистыми параллельными линиями, означавшими реку – древнюю, как само время, Колорадо, орошающую бесплодные земли, хранящую пустынный Запад и хранимую им.

Исав обернулся и увидел меня. Хотя, пожалуй, не столько меня, сколько жемчужину у меня на груди.

Расставшись с Хрюшей, я вернула ему все драгоценности. Все, кроме этой жемчужины. Ее он бы назад не взял, и, честно говоря, я была этому рада. Даже не знаю, зачем я надела ее на встречу с Исавом – разве что оттого, что очень не хотела с ней расставаться.

Выпрямившись во все свои пять футов и четыре дюйма, он полоснул меня обжигающим взглядом и бесцеремонно, как-то странно сжав пальцы в щепоть, потянулся к цепочке. Я без раздумий хлопнула его по руке. Он шикнул на меня, и на миг между его бескровных губ мелькнул кончик гибкого, точно резинового языка.

Отступив на пару шагов, он взглянул мне в глаза. Его голос – прекрасный, звучный, мелодичный баритон – не имел ничего общего с внешностью. На миг поддавшись его гипнозу, я подалась вперед.

– Крушения, – негромко проговорил он. – Затонувшие корабли. Драгоценности мертвеца. Все они там – протяни лишь руку, если только знаешь, где искать. Наша семья всегда это знала.

Моя рука, поднятая для нового удара, замерла в воздухе, точно сама по себе. Как будто не смогла преодолеть звук его голоса.

– Вы были кладоискателем? Охотником за сокровищами?

– Был и остаюсь, – ответил он, небрежным движением пальца заткнув прядь моих волос мне за ухо. Меня охватила дрожь. Рука моя опустилась, пальцы крепко впились в бедро. – Когда Исаак вернется со мной в Новую Англию, ты тоже поедешь с нами. Мы можем дать тебе детей, Мария. Целые выводки. Целые стаи. Все, чего ты когда-либо хотела.

– Я никуда не поеду. Ни ради… Исаака, ни ради кого-либо другого.

– Кто сказал, что у тебя есть выбор? Ты – часть того, что получит он. А уж чего ты хочешь, мы знаем. Мы навели о тебе справки. Еще не поздно.

Тошнотворная зябкая дрожь не унималась.

– Выбор есть всегда. – Эти слова обожгли мне губы. Я сглотнула. Ногти впились в ладони. Его холодные пальцы коснулись щеки. – Что же он получит еще? Если я пойду с вами своей волей?

– Исцеление. Превращение. Силу. Возвращение в море. Все то, за отказ от чего он должен был умереть.

– Он не скучал по морю.

Исав обнажил в улыбке желтые пеньки зубов:

– И в это нетрудно было поверить, не так ли?

Последовала долгая, едва ли не благоговейная пауза, затем он прочистил горло и сказал:

– Идем со мной.

И я, не в силах остановиться, последовала за этим чудесным голосом.


Взошла луна, небо сделалось глубже, но отсветы скрывшегося за скалами солнца еще озаряли путь к Уиллоу Бич. Камни под ногами излучали тепло, будто кирпичи, раскаленные в печке. Их жар проникал даже сквозь подошвы кроссовок.

– Хрюша говорил, что у него не осталось никого из родных.

– Да, уж он ради этого постарался изо всех сил, – хмыкнул Исав.

– Ведь это ты искалечил его, так? И бросил умирать на болоте?

– Откуда ты знаешь об этом?

– Не от него. Я видела это во сне.

– Нет, – ответил он, подавая мне руку, чтобы помочь спуститься с крутого, неровного склона. – Это не я, это Иаков. Он никогда не покидает дом.

– Еще один брат?

– Старший из братьев.

Тут я споткнулась. Исав дернул меня за руку, метнул в меня испепеляющий взгляд и зашагал быстрее. Болотная вода его ауры озарилась багровыми сполохами умоисступления. Проклиная повинующиеся чужой воле ноги, я едва не бежала, чтобы не отставать от него. Что ж, по крайней мере, язык все еще оставался в моей власти, и я воспользовалась им:

– Иаков, Исав и Исаак Гилманы? Как это… оригинально.

– Славные старые новоанглийские имена. Марши и Гилманы были среди первых поселенцев, – настороженно сказал он. – Молчи. Чтобы рожать детей, язык не нужен. Еще словечко – и я с радостью избавлю тебя от него, сучка млекопитающая.

Слова, готовые слететь с языка, разом застряли в горле. Я снова споткнулась, и он рывком поднял меня на ноги, расцарапав грубой холодной рукой кожу над косточкой на запястье.

Мы миновали поворот расщелины, по дну которой тянулась тропа, и Исав замер на месте, как вкопанный. Впереди безмолвно струились темные воды могучей реки. При виде сверкающих над водой брызг – серебряных, медных, живых, кишевших в воздухе, как светлячки, – просто захватывало дух.

На берегу, у самой воды, стоял, опершись на костыли, Хрюша… Исаак, на удивление беззаботный для инвалида, только что спустившегося вниз по неровной каменистой тропе. Он запрокинул голову, чтобы получше разглядеть нас, и сдвинул брови.

– Исав… Жаль, не могу сказать, что рад тебя видеть. Я-то надеялся, ты давно присоединился к Иакову на дне морском.

– Ждать осталось недолго, – легко ответил Исав, стащив меня за собой со склона и подняв вверх свободную руку.

Только дважды моргнув, я смогла поверить, что желтоватые полупрозрачные перепонки между его пальцев, пронизанные вздувшимися венами, действительно часть его тела. А он снова схватил меня за плечо и поволок за собой, точно тележку с покупками.

Хрюша заковылял нам навстречу. На какой-то миг мне показалось, что он сейчас ударит Исава костылем по лицу, и я представила себе звон алюминия, дробящего Исавову скулу. «Целые выводки. Целые стаи». Как легко, как просто поддаться соблазну, а там – будь что будет. Вот только… стаи кого?

– Ты мог бы не втягивать во все это Марию.

– Но мы можем дать ей, чего она хочет, не так ли? Хоть с твоей помощью, хоть без нее. Где ты добыл денег на учебу?

Хрюша улыбнулся, по-волчьи сверкнув зубами:

– Кандалы из платины. Опалы. Жемчужины, крупные, как глаз мертвеца. Целая уйма. И еще много осталось.

– Вот оно как. А как же ты остался в живых?

– Мне указали путь, – ответил он, и вокруг него замерцали голубые огоньки.

Голубые огоньки, очень похожие на серебристые искры, клубившиеся над рекой… Казалось, они жужжат, разозленные вторжением непрошеных гостей. Я оглянулась на Исава, чтобы увидеть выражение его глаз, но тот даже не взглянул в мою сторону.

Исав явно не видел никаких огоньков. Он, не отрываясь, смотрел в глаза Хрюши, и Хрюша встретил его взгляд с гордо поднятой головой.

– Идем домой, Исаак.

– Чтобы Иаков попытался убить меня снова?

– Он причинил тебе зло только потому, что ты хотел уйти от нас.

– Исав, он бросил меня в соленой трясине на съедение отцу лягушек. И ты был рядом, когда он…

– Не могли же мы вот так просто позволить тебе уйти.

Выпустив мое плечо, Исав велел мне не двигаться с места, широко развел руки в стороны и направился к Хрюше. Вокруг еще было светло: в этом месте каньон расширялся, и тень его стенок не успела заслонить солнце. Солнечный свет сиял на лысеющей макушке Исава, на желтушных, пронизанных вздутыми венами перепонках между его пальцев, на алюминии Хрюшиных костылей…

– Я и не ушел, – сказал Хрюша, отворачиваясь от него. Бежевая резина наконечников костылей расплющилась, распласталась по поверхности камня. Качнувшись вперед, он заковылял к реке, к роящимся над водой огонькам. – Я уполз.

Исав догнал его и пошел рядом.

– Никак не пойму, отчего ты… не изменился.

– Это все пустыня, – ответил Хрюша, остановившись на узком каменном выступе над водой. Укрощенная дамбой, река текла мимо мирно, спокойно, однако я чувствовала ее мощь, ее древнюю магию, дающую этой земле жизнь. – Пустыня не любит перемен. Вот и удерживает меня… на полпути.

– Но какая же это мука…

Едва ли не с сочувствием Исав опустил перепончатую руку на плечо Хрюши. От этого Хрюша вздрогнул, но не отстранился. Чувствуя, что язык снова в моей власти, я открыла было рот, чтобы закричать, но тут же передумала.

«Целые выводки… Ведь это будут дети Хрюши, кем бы они ни были!»

– Немалая, – согласился Хрюша, переступив костылями, склонившись над водой и высвободив предплечья из локтевых упоров.

Плечи его всколыхнулись под белой рубашкой. Мне тут же захотелось погладить их.

– Если ты примешь превращение, твои ноги исцелятся, – негромко сказал Исав. Река, подхватив его голос, повлекла его за собой. – Ты будешь сильным. Ты возродишься к жизни. Весь океан станет твоим, все страдания останутся в прошлом, а вот твоя женщина – мы и ее возьмем с собой.

– Исав…

В его голосе звучало предостережение. Гнев. Но Исав ничего этого не слышал.

– Говори, женщина, – сказал он, оглянувшись на меня. – Скажи Исааку, чего тебе хочется.

Я все еще не могла шевельнуть даже пальцем, но язык во рту обрел свободу. Пришлось прикусить его, пока не сболтнул лишнего.

Исав со вздохом отвернулся.

– Исаак, ведь кровь – не вода. Неужели тебе не хочется иметь свою семью?

«Очень хочется», – подумала я.

Хрюша молчал, но, судя по тому, как напряглись его плечи, его ответом было «нет». Должно быть, это понял и Исав. Он поднял отвратительно полупрозрачную перепончатую руку, растопырил пальцы, и солнце блеснуло на желтоватых зазубренных когтях, которые он выпустил, точно кот.

«Хоть с твоей помощью, хоть без нее… Но все-таки – стаи кого?»

– Хрюша, пригнись! – закричала я так громко, что едва не сложилась пополам.

Но он не пригнулся. Вместо этого он отшвырнул костыли назад, а сам по инерции качнулся вперед и обхватил Исава поперек туловища. Голубые, серебряные, медные огоньки взвихрились вокруг. Исав вскрикнул – взвизгнул – и вскинул руки, раздирая когтями Хрюшино лицо и плечи, но с внушительной силой Хрюши ему было не совладать. Рой огоньков окутал обоих, и Исав вновь закричал, а я изо всех сил рванулась вперед, но невидимые цепи держали меня на месте, будто манекен в витрине, не позволяя даже шевельнуться.

Хрюша, не разжимая хватки, качнулся назад.

Воды Колорадо сомкнулись над ними почти без всплеска.

Через пять минут после того, как они скрылись под водой, я смогла пошевелить пальцами и оглядеть берег, но Хрюши с Исавом не было нигде.

Не в силах заставить себя коснуться костылей Хрюши, я так и оставила их на берегу.


Исав оставил ключи в машине, но когда я добралась до нее, меня трясло так, что я не решилась сесть за руль. Захлопнув дверцу, я потуже затянула шнурки кроссовок и с трудом полезла наверх, к гребню склона. По пути дважды едва не подвернула щиколотку, оскользнувшись на сорвавшихся вниз камнях, но вскоре добралась до цели. На запад тянулись красные скалы, прорезанные пыльными каньонами, а позади спускался вниз изборожденный сухими руслами ручьев длинный склон. Где-то там, позади, достаточно близкая, чтоб до меня доносился ее запах, но скрытая от глаз, осталась и река. Усевшись на камень, я оперлась локтями о колени и устремила взгляд в знойную пустынную даль – к горизонту, в сторону заходящего солнца.

Говорят, в тот миг, когда солнце скрывается за краем света, можно увидеть зеленый луч. Правда, я его никогда не видела. И даже сомневалась, что это правда. Пожалуй, теперь, если хватит терпения, это можно было проверить.

От солнца до земли оставалось еще не меньше ладони. Я смотрела и смотрела на закат, и раскаленный ветер трепал мои волосы. Вот золотистый диск наполовину скрылся за горизонтом, и тут я услышала ритмичный хруст на склоне позади. Кто-то поднимался наверх.

Но я даже не обернулась. Какой в этом смысл? Расставив костыли в стороны, он склонился над моим плечом – тяжелый, прохладный, будто замшелый валун. Я запрокинула голову, привалившись затылком к груди Хрюши. Капли воды с его рубашки упали на лоб, на губы, на веки. Вокруг него плясали голубые огоньки; черт лица, темневшего на фоне вечернего неба, было не разглядеть. Выпустив один из костылей, он положил руку мне на плечо. Его дыхание зашелестело над ухом, будто морская пена.

– Исав сказал, что кровь – не вода, – сказала я, сама того не желая.

– Да, если кровь не рыбья, – откликнулся Хрюша, крепче сжав пальцы.

Оторвав взгляд от длинных извилистых теней каньонов внизу, я увидела его пальцы на своем плече, бледные на фоне оливково-смуглой кожи – и безо всяких перепонок. Один из этих пальцев скользнул под черную бретельку моего топика, и, несмотря на темно-красные пушистые нити, пронизывавшие зеленую дымку вокруг его ладоней, я не стала возражать.

– Где он?

– Исав? Он утонул.

– Но… – я задрала голову еще выше. – Ты же говорил, что Гилманы не тонут.

Хрюшины плечи за спиной качнулись вверх-вниз.

– Похоже, река его просто невзлюбила. Бывает порой и такое.

Долгое молчание, пока в голове не родился еще один вопрос:

– А как ты отыскал меня?

– Тебя я всегда отыщу, если сама захочешь, – ответил он, уколов мою шею клочковатой бородкой. – Куда ты смотришь?

– На закат.

– Приди же под эту красную скалу, – не совсем точно процитировал он, взглянув на тень противоположного склона, ползущую к нам по долине.

– Нет уж, еще и ужас в пригоршне праха мне сегодня совсем ни к чему…

Негромкий смех, и он поцеловал меня в щеку – неуверенно, точно сомневаясь, что я позволю сделать это.

– А я думал, это будет «бойся смерти от воды».

Солнце скрылось. Я снова проморгала зеленый луч. В сумраке, слившемся с тьмой над его плечами, я повернулась к Хрюше и тыльной стороной ладони смахнула мерцающие огоньки с его лица.

– Нет, любимый, – ответила я. – Этого я больше не боюсь.


Элизабет Бир


* * * | За темными лесами. Старые сказки на новый лад | * * *