на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить





3

Леса за домом окутала изумрудная дымка нераспустившихся почек. Внизу, у подножья холма, бурлила река, набухшая от талого снега. День выдался безветренным, и вся семья вышла наружу встречать Эстар. Лира, смуглая музыкальная нота, улыбалась сестре. Улыбалась и Рада. И обе смотрели на Эстар с опаской, тактично, пытаясь понять, как ее лучше приветствовать, но безуспешно. Откуда им было знать? Рада вновь обрела прежнюю стройность. Две недели назад истек семимесячный срок ускоренной медициной беременности, и она родила сына – прекрасного здорового малыша. Об этом родные рассказывали в видеозаписи – последней из десяти, не считая писем от Лиры… Левин – отец Эстар – стоял в дверях. Но радость всех троих была какой-то… чересчур уж преувеличенной. Казалось, все это делается напоказ, дабы хоть как-то выразить то, чего никто из них не решается выразить искренне.

По пути внутрь все болтали без умолку, рассказывая Эстар обо всех новостях. Лира продемонстрировала чудесное камерное произведение, над которым работала вместе с Экосуном, своим возлюбленным – очевидно, он все это время жил здесь, с нею, и уехал только из уважения к возвращению Эстар, к ее потребности побыть наедине с родными. Рада принесла сына. Тот выглядел прямо-таки съедобным: личико цвета патоки, беззубый клубничный рот, огромные янтарные глаза, довольно густые волосики цвета кукурузы…

– Видишь, – сказала Рада, – теперь я знаю, кто его отец, и безо всяких анализов. Кроме этих волос, в нем не было ничего хорошего.

– Наотрез отказывается хотя бы сообщить папаше, – добавил Левин.

– О, сообщу, сообщу. Когда-нибудь, попозже. Но фамилию ребенок получит мою – или твою, если ты не против.

Выпили чаю с пирожными. Затем было подано вино, а после подоспел и ужин. Угощение, куча новостей; дивный – просто загляденье – малыш; игра с новой кошкой – белой, с серой полосой от хвоста до подбородка; чудесная новая картина и новая музыка Лиры – все это держало напряженность в узде, делало ее почти незаметной. Но к полуночи все поутихли. Малыша унесли, кошка заснула, музыка смолкла, картина померкла на фоне дружеского, неформального пламени свечей. Эстар вполне могла бы сослаться на усталость и отправиться спать, но ведь за этим настало бы завтра…

Рано или поздно этот разговор должен был состояться.

– На самом-то деле, – начала она, – я ведь ничего не рассказала о том, где была.

Рада отвела взгляд. Лира храбро уставилась на сестру.

– Отнюдь, – возразил Левин. – Ты рассказала о многом.

Да, он и вправду полагал, что дочь рассказала многое – очень и очень многое. Она удивительно изменилась, однако изменения были не из тех, которых следовало бы опасаться. Скорее, теперь она выглядела увереннее, спокойнее, тише, более чуткой и благосклонно внимательной к родным, чем когда-либо раньше. Одним, самым очевидным, самым знаменательным и неожиданным символом перемен были ее волосы – спокойного темно-русого цвета, без малейшего следа зеленой краски.

– Что же я такого успела сказать? – с невольной, едва ли не триумфальной улыбкой спросила она.

– Хотя бы – что нам ни к чему бояться за тебя, – ответил он.

– Верно. Ни к чему. Честно говоря, я просто счастлива.

Нежданный взрыв невнятных изумленных возражений последовал со стороны Лиры.

Эстар повернулась к ней.

– Он… – Она запнулась в поисках подходящего слова и, наконец, выбрала нужное. – Он интересен. И его мир – тоже. Я начала сочинять музыку. Нет, Лира, до тебя мне тут далеко, моя музыка вовсе не так сложна и прекрасна, но она приносит мне радость. Мне нравится сочинять. От этого мне лучше.

– Пожалуйста, прости, – сказала Лира. – Я не имела в виду… я просто хотела сказать…

– Что в таком неприемлемом положении нечему радоваться? Да. Но это не так. Я не хотела ехать туда, потому что не знала, к чему это приведет. А оказалось, что именно такая жизнь мне и нужна. Помнишь, как я собиралась отправиться в Маршу? Пожалуй, даже это не принесло бы мне столько хорошего. А ведь, возможно, я даже в чем-то ему помогаю. Думаю, они исподволь, ненавязчиво изучают нас. Если так, я приношу ему пользу.

– Ох, Эстар…

Не удержавшись от слез, Лира извинилась перед остальными и покинула комнату – очевидно, в мыслях ругая себя за нетактичность. Рада поднялась из-за стола и тоже ушла, объяснив, что собирается присмотреть за Лирой.

– Ну вот, – вздохнула Эстар.

– Все хорошо, – сказал Левин. – Пусть это не волнует тебя сверх меры. Перевозбуждение… Сначала к нам вторгся малыш, а за ним – ты… Однако продолжай. Что же ты делаешь там, на этой горе?

Отец долго слушал ее рассказ. Похоже, ей удалось выразить, что у нее на душе, намного лучше прежнего, но, несмотря на это, самым поразительным для отца оказалась схожесть, привычность жизни с пришельцем. И в самом деле – там, у пришельца, Эстар не занималась ничем таким, чем не могла бы заниматься дома. Однако здесь она в жизни не делала ничего подобного… Он мягко, будто ступая по тонкому льду, который в любой момент может треснуть под ногами, расспрашивал о подробностях жизни под одной крышей с инопланетянином. И тут же отметил одну вещь: да, дочь свободно, и даже очень часто упоминала о нем в связи с другими вещами, но говорить о нем прямо ей было явно неловко. В такие минуты ее немедленно охватывало смущение, жесты становились угловатыми, фразы – неровными.

Наконец он взял себя в руки, подошел к шкафу из красного дерева, изготовленному пять сотен лет назад, налил в два бокала бренди, изготовленного лишь немногим позже, и сказал:

– Прошу тебя, если не хочешь, не отвечай. Но я боюсь… я все время подозревал, что, несмотря на все генетические, этические и социальные различия, те, кого они забирают к себе, в конечном счете становятся их… возлюбленными. Правда ли это, Эстар?

Застыв над бокалами бренди, он ждал…

– До сих пор ни о чем подобном даже речи не было, – ответила она.

– Есть причина думать, что в будущем это может измениться?

– Не знаю…

– Я спрашиваю не от простой тревоги и не из нездорового любопытства. Судя по рассказам и поведению других, можно предположить, что ни один из них не был изнасилован и не подвергался принуждениям. Это должно означать собственную… готовность.

– Ты спрашиваешь, не хочется ли мне стать его любовницей?

– Я спрашиваю, не влюблена ли ты в него.

Обернувшись, Левин подал ей бренди. Эстар приняла бокал и опустила взгляд. Однако изменившегося выражения ее глаз нельзя было не заметить, и Левина охватил ужас. Описания именно этой смертельной тоски, именно этого взгляда, обращенного куда-то внутрь и вдаль, он слышал не раз и не два. Но это выражение тут же исчезло.

– Пожалуй, я не готова думать об этом, – сказала Эстар.

– Что же, – спросил он, – причинило тебе такую душевную боль?

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – ответила она.

Торговец и дипломат, он тут же развернул беседу в иное русло, хотя и сомневался, не делает ли ошибку. Но, так или иначе, они заговорили о чем-то еще.

Лишь много позже, отправляясь спать, он сказал:

– Если я в силах сделать для тебя хоть что-нибудь, только скажи.

И тут Эстар вспомнилось, как он, вручив ей розу, сказал, что любит ее больше всех. Странно. Если ее любили всю жизнь, то в чем же дело? Что же тут не так?

– Эта ситуация оказалась немалым потрясением для всех нас, – добавил он.

Эти слова отчего-то было приятно слышать. Эстар поцеловала отца и пожелала ему спокойной ночи. Казалось, сейчас с ним так легко, потому что разлука сблизила их… но это, конечно же, было не так.


Прошло две недели. Лира и Рада смеялись и больше не плакали. Пикники, катания на катерах, воздушные прогулки… Лира выступала в «живом» концерте, а вся семья сидела в зале, радуясь за нее. Все стало проще – настолько, что в дом вернулся Экосун, а следом за ним и возлюбленная Рады. Все вместе они завтракали и обедали в роскошных ресторанах или нежились на подушках в общих комнатах, слушали музыку, смотрели видеопьесы, читали или дремали. Только Эстар часто оставалась в своих прежних комнатах, в окружении памятных вещей, казалось, больше не имевших с нею ничего общего. Хоть какую-то связь с ней мог бы иметь только полученный некогда вызов, та самая неувядающая зеленая роза, но ее убрали.

Теперь таким сделалось все вокруг. Все вокруг превратилось в яркое, красочное интересное приключение, в котором она была совершенно чужой. Жизнь остальных захватывала Эстер с головой только благодаря своей… чуждости. То же самое и с родными: она любила и уважала их всех, была привязана к ним всей душой – и все по той же причине.

Объяснить им этого она не могла, а если бы и смогла, почла бы за лучшее промолчать. Она лгала даже самой себе, изо всех сил стараясь выкинуть мысли обо всем этом из головы. Однако ощущение собственной лжи не оставляло ее ни на минуту. Чтобы хоть как-то отвлечься от него, требовался еще один бокал вина, еще одна глава новой книги, еще один взрыв смеха – то одно, то другое, то третье, и так без конца.

К концу второй недели терпение исчерпалось. Притворяться больше не было сил. Хотелось крикнуть им всем: «Я знаю, кто вы! Вы – мои дорогие друзья, мои блистательные кумиры, я наслаждаюсь вашим обществом, я восхищаюсь вами, но как же порой неспокойно среди вас! Мне нужен отдых! Теперь я хочу…»

Теперь я хочу домой.

И тут в голове совершенно закономерно родился новый вопрос. Дом на горе стал ее домом, потому что там жил он – тот, чьего имени она не могла ни написать, ни произнести. И потому, что она любила его. Но какого же рода эта любовь? Любовь к животному? К другу? К владыке? К учителю? К брату? Или, как полагал Левин, к возлюбленному? Казалось, разум вот-вот захлестнет волна мрака, и Эстар пришлось захлопнуть перед ней двери. Все это было просто немыслимо.

Первые же робкие слова о возвращении не вызвали никаких возражений. Все вышло само собой. Как будто родные узнали о ее желании уехать раньше нее самой.


– Чуть не забыла отдать их тебе. А ведь собиралась вручить еще в день приезда. Коричневые топазы – как раз в цвет твоих волос.

Камни на дымчатой ладони Рады поблескивали, словно светясь изнутри.

– Зачеши волосы назад, как тогда, на концерте. С такой прической и носи.

– Спасибо, – сказала Эстар. – Они – просто прелесть.

Потянувшись к серьгам, она – неожиданно для самой себя, совершенно естественно – взяла сестру за руку. И тут же почувствовала биение пульса под кожей. Казалось, из руки в руку течет странная сила, сродни силе исцеляющего прикосновения.

Обе рассмеялись.

– Но по какому случаю мне надевать их там, на горе? – бездумно спросила Эстар.

– Для него, – ответила Рада.

– Для…

– Для него, – твердо повторила Рада.

– О, – вздохнула Эстар, разжимая пальцы.

– Нет, никто из нас не обсуждал этого за твоей спиной, – сказала Рада. – Однако мы все понимаем. Послушай меня, Эстар, на самом деле в твоих чувствах к этому… к нему, и даже в сексуальном влечении к нему нет ничего дурного.

– Ох, Рада, в самом деле…

– Послушай. Я знаю: ты очень и очень невинна. Не невежественна, нет – именно невинна. И в этом тоже нет ничего дурного. Но сейчас…

– Рада, прекрати.

Эстар отвернулась от сестры, однако машины, паковавшие ее багаж, не нуждались в присмотре, и она беспомощно уставилась в стену. А Рада и не думала умолкать.

– Препятствие только в одном. В твоем случае это не культура и не расовая принадлежность. Ты сама понимаешь, в чем дело. В их внешности. Прости, прости меня, Эстар, но это и есть корень всех твоих тревог, не так ли?

– Откуда мне знать? – огрызнулась Эстар.

– Верно, неоткуда. Если только ты еще не видела его без этой их маскировки. Ведь не видела?

Эстар промолчала, однако ее молчание было красноречивее всяких слов.

– Тогда возвращайся, – сказала Рада. – Возвращайся и заставь его показаться. Или найди способ взглянуть на него, так, чтобы он не знал. Тогда-то все и поймешь.

– А что, если я не хочу ничего знать?

– Возможно. Но ты уже зашла слишком далеко.

– Это ты сейчас пытаешься заставить меня зайти слишком далеко. Ты просто не понимаешь…

– О, вот как?

В ярости обернувшись к сестре, Эстар сумела отыскать только одно уязвимое место:

– Может, ты, – сказала она, – нарочно хочешь испортить… испортить все.

– Может, и так. Но какая разница? Он… это… словом, кем бы там ни был этот инопланетянин, он – настоящий. Живой. Мужчина. И тебя влечет к нему. Но как ты смеешь поддаваться этому влечению, не взглянув на него и не выяснив, сможешь ли вынести его вид?

– Но они уродливы, – бесстрастно сказала Эстар, сама удивившись, как мало значат эти слова.

– Некоторые люди – тоже. Но это не мешает им любить и быть любимыми.

– Допустим, я каким-то образом увижу его – хоть и не знаю, как это устроить – и не смогу вынести его вида…

– Тогда твои чувства найдут какой-нибудь другой выход. Но оставлять все как есть – это просто абсурд.

– Прошу тебя, сестрица, – зарычала Эстар, – оставь меня в покое! Или уж, коль сама безгрешна, первой кинь в меня камень!

В глазах Рады мелькнул огонек изумления.

– Да, и меня есть в чем упрекнуть, – помолчав, сказала она. – Эти двое… Значит, ты тоже застала их…

Не завершив фразы, она вышла. Серьги с топазами остались лежать на ладони Эстар.


Возвращение оказалось проще простого, будто Эстар унесло прочь горной лавиной.

Как-то незаметно она оказалась в машине, вскоре дом превратился в крохотную темную точку позади и скрылся из виду. Оставшись одна, она погрузилась в раздумья, а очнувшись от мыслей, не успев даже подготовиться к прибытию, увидела впереди громаду конической горы.

Над воротами в сад витал призрак зимних холодов. В глубине сада с деревьев облетали бананово-желтые листья. Подобные анахронизмы, причуды систем управления погодой, Эстар видела много раз в жизни, однако здесь они – без всяких на то причин – казались просто чудом.

Гирлянды цветов перед домом исчезли. Повсюду вокруг распустились розы. Инопланетные, очень высокие, цвета воды и неба – ни намека на кровь и румянец, пергамент и белизну роз Земли.

Пройдя через поле роз, Эстар оказалась у двери, вошла в дом и проследовала прямо в те комнаты, что были отведены ей. Здесь она внимательно огляделась. За все это время она не успела исследовать свои комнаты до конца, не говоря уж о значительных участках дома и сада.

При подобных обстоятельствах счесть это место домом было невозможно, сколько ни убеждай себя в обратном всеми силами разума.

Где же он может быть? Ведь он наверняка знает о ее возвращении. Конечно же, знает. Может быть, если выйти в свой сад…

Прозвучавшее в ответ слово означало «да». Слово было незнакомым, однако Эстар безошибочно поняла его смысл: ведь оно прозвучало в ее собственной голове.

Она замерла, охваченная трепетом. Как же они близки, если он может разговаривать с ней таким образом? Выходит, интуитивно почувствовав в себе телепатические силы, она мысленно потянулась к нему, отыскала его, коснулась его, и он коснулся ее в ответ. И – никаких ощущений непрошеного вторжения. Его «да» прозвучало заботливо, учтиво и очень нежно.

С этими мыслями Эстар отправилась в сад. Здесь было начало осени. Топиары чернели в последних отсветах заходящего солнца. Он стоял за деревьями, у каменного бассейна с яркими, пестрыми рыбками. На краю бассейна, склонившись к воде, вглядываясь в глубину, балансировала цапля из голубой стали, но умудренные опытом рыбки ничуть не боялись ее – ведь цапля никогда в жизни не нападала на них.

А если и с ней – то же самое? Вот он стоит перед ней, полностью скрытый одеждой и маской. За все это время он никогда не давал ей повода для страха. Но стоит ли считать это причиной не бояться?

Он взял ее за руку, и она не стала противиться. Она любила его и боялась только одного – что он наверняка знает об этом. Но вот они заговорили, и вскоре ее перестала тревожить и собственная любовь, и то, что он может знать о ней.

Они говорили обо всем и ни о чем, и большего ей не требовалось. Она чувствовала и напряжение каждой жилки тела, и небывалый покой, расслабленность мыслей. Тревожило только одно. То, на что намекал ее отец, Левин, то, о чем постеснялась говорить Лира, то, что высказала вслух Рада. Может ли он прочесть, почувствовать это в ее мыслях?

Вполне возможно. А если она спросит об этом, каким образом, в каких выражениях он отвергнет ее вопрос? А сможет ли она задать его? А захочет ли?

В тот вечер они ужинали высоко, внутри шарообразной крыши дома. Комнату освещал только светящийся стол да густые россыпи звезд за стеклом, и Эстар снова смотрела, как молекулы его маски расступаются перед чашкой, бокалом или вилкой.

Позже, когда оба слушали музыку его планеты, она разглядывала его длинные пальцы, затянутые в перчатки ладони, покоившиеся на подлокотниках кресла так мирно и в то же время так живо – совсем как спящие кошки.

Кошачьи глаза… Разве она завизжит от ужаса, едва увидев их? Да, уже многие недели он снился ей каждую ночь в бессвязных сексуальных сновидениях, в сновидениях, исполненных страсти. Однако во всех этих снах он оставался призраком, тенью. Ей снилось, как их тела сплетаются в темноте, вслепую, на ощупь… Порой она ненавидела Раду за ее правоту.

Когда музыка стихла, он медленно повернул голову, и Эстар залюбовалась грацией и силой незримой шеи, несущей на себе незримый череп. Укрытые тканью руки согнулись. По всему телу волнами заиграли мускулы, и он – одним плавным, невероятно грациозным движением – поднялся на ноги.

– Ты очень устала, Эстар, – сказал он.

– Но ведь ты знаешь, о чем мне хочется спросить.

– Нет. Только чувствую, что ты хочешь о чем-то спросить.

– Нельзя ли увидеть тебя? Таким, какой ты есть. Несомненно, это должно когда-нибудь случиться, если я живу здесь, с тобой.

– Торопиться с этим нет никакой надобности. Порой с подобными тебе компаньонами моих соотечественников это случается только через много лет. Понимаешь, Эстар? Тебе вовсе не обязательно видеть меня таким, какой я есть.

– Но все-таки ты не против? – спросила она.

– Нет, я не против.

– Когда же? – спросила она, не сводя с него взгляда.

– Думаю, не сегодня. Пожалуй, завтра. Возможно ты помнишь, что по утрам я плаваю. Устройство, заботящееся о тебе, отведет тебя к моему бассейну. Само собой, плаваю я без всего этого. Ты сможешь взглянуть на меня, разглядеть, а после – остаться или уехать. Как пожелаешь.

– Спасибо, – сказала Эстар.

В висках заломило. Казалось, какая-то часть ее «я» умерла, выжженная ужасом перед тем, на что она решилась минуту назад.

– Но ты можешь и передумать, – добавил он. – Не бойся обмануть мои ожидания.

В чеканном искаженном голосе не слышалось ни намека на чувства, и все же… Неужели он тоже боится?

Покончив с обычными приготовлениями ко сну, Эстар улеглась в постель, как будто эта ночь ничем не отличалась от любой другой, но уснуть так и не смогла. Наутро она поднялась, приняла ванну, оделась, словно самым обычным утром. Пока механизмы мыли и расчесывали ее волосы и оттеняли черты лица неброским макияжем, она обнаружила, что не может вспомнить ничего – ни о прошедшей ночи, ни об обычной утренней рутине умывания и одевания, ни о чем-либо другом. Помнила только о том, что близилось с каждой минутой, о том, что вскоре увидит его – таким, какой он есть. Казалось, она пережила этот момент не меньше пяти тысяч раз, вновь и вновь призывая его, убегая от него прочь и вновь возвращаясь к нему в мыслях.

Отсюда вопрос: известно ли ему все, что она навоображала? Если он и не чувствовал ее мыслей, то легко мог о них догадаться…

С этими мыслями она выпила свежего чаю, радуясь боли в обожженных губах.

В воздухе перед ней повисла говорящая бусина. Эстер протянула к ней руку, и бусина опустилась на ладонь. Глупая милая хитрость, самообман… и все-таки Эстер нравилось делать вид, будто ее бусина тоже хоть немного живая.

– Отвести ли вас к внутреннему бассейну, Эстар?

– Да, – сказала она. – Отведи меня туда поскорее.

Вначале она оказалась в той части дома, куда почти не заглядывала, потом одна из стен перед ней расступилась, так же, как молекулы его маски, и… За ней начиналась часть дома, где Эстар не бывала еще никогда.

Его комнаты.

Они открывались одна за другой. Пустые, почти голые, окрашенные в неяркие цвета, украшенные там и сям вещами, перед каждой из которых Эстар в другое время надолго замерла бы в безмолвном восхищении. Музыкальные инструменты его планеты; скульптура, изображавшая странного, неведомого зверя; раскрытая книга, а на страницах – знаки инопланетного алфавита, написанные от руки…

Но вот очередная стена разъехалась в стороны, и бусина замерцала, указывая путь в прямоугольное помещение. Вверху голубело земное небо, в центре синела вода. У края бассейна стояли шеренги горшков с огромными неземными папоротниками и крохотными неземными деревцами. Листья растений ласково клонились к воде, приправленной теми же минералами, что и воды их родины. Нетрудно было представить, что перед Эстар – кусочек его родной планеты, и темное сильное тело, рассекающее воду у самой ее поверхности, принадлежит вовсе не пришельцу с иной планеты, а самому настоящему местному жителю. Здесь, в эту самую минуту, пришельцем с иной планеты была она сама.

И в эту самую минуту темная фигура достигла края бассейна – в каком-то десятке футов от нее.

Он вынырнул из воды, тут же покрывшейся рябью. Он выбрался из бассейна, двинулся вперед среди горшков с деревьями и папоротниками, и вскоре вышел из тени листвы, так же, как перед этим из воды. Все было, как он и обещал. Она могла видеть его – нагого, без маски, таким, какой он есть.

Эстар смотрела на него, насколько хватило выдержки. Затем развернулась и быстро пошла прочь. А вскоре, не успев даже достигнуть внутренних комнат, пустилась бежать.

Вернувшись в отведенные ей комнаты, она уже через час отправила к нему говорящую бусину – с просьбой. Не прошло и пяти минут, как бусина вернулась с ответом. На сей раз о телепатической связи не было и речи. Он понимал: Эстар бы не вынесла этого.


предыдущая глава | За темными лесами. Старые сказки на новый лад | cледующая глава