Потерять Лицо

Поднявшаяся суматоха подхватила Неверфелл, следующие два часа она словно бы вовсе не касалась ногами земли. Рабочие мастерской не мешкая передали ее людям великого дворецкого, и те допрашивали Неверфелл о Клептомансере и его логове, пока у нее не заболела голова. Она рассказала им все, что знала о таинственном воре. Хотя во время разговора с Клептомансером Неверфелл и почувствовала, что они с ним похожи, его намерение стереть ей память глубоко ее обидело. К тому же она подозревала, что не стоит дразнить судьбу и утаивать что-то от дознавателей. Если они подумают, что Неверфелл защищает человека, которого хотел поймать сам великий дворецкий, то без колебаний передадут ее следователям. А те уж одними расспросами не ограничатся.

Когда все закончилось, Неверфелл отправили мыться, потом выдали ей свежую одежду, новый набор наперстков и тщательно осмотрели на предмет блох и вшей – мало ли чего она набралась в Нижнем городе!

Потом Неверфелл занялись врачи: сперва они наложили повязку на ее больную ногу, затем, подключив к делу парфюмеров, проверили, не успела ли она за время своего отсутствия проглотить яд или противоядие. Неверфелл снова и снова повторяла, что не съела ни крошки и не выпила ни капли с тех пор, как покинула свою комнату, – и в конце концов ей поверили. Кажется, все больше людей приходили к выводу, что врать она не умеет. Но для собственного спокойствия они все-таки заставили Неверфелл выпить горькое лекарство, от которого ее несколько раз стошнило. Неверфелл чувствовала себя слабой и несчастной, когда проверяющие наконец поставили печать на документ, удостоверяющий, что она «невредима и не представляет опасности для двора».

Но Неверфелл знала, что путешествие в Нижний город нанесло ей непоправимый вред. Да, она не успела ничего съесть или выпить, зато вдоволь наглоталась Правды, а от нее не избавиться при помощи горьких капель и горячей воды, ее не вычесать частым гребнем. Худшие подозрения Неверфелл оправдались, когда она возвратилась в квартал дегустаторов и попалась на глаза Леодоре. Та побледнела как мел.

– О нет, – прошептала она, хватая Неверфелл за руку и пристально вглядываясь в ее лицо. – Огонь и пепел! Это очень, очень плохо!

Другие дегустаторы столпились вокруг, пытаясь рассмотреть, что же так взволновало мадам Леодору. Для Неверфелл их лица слились в бесконечное розовое полотно с глазами. Она знала, что Эрствиль говорил правду. Она изменилась. То, что она видела, навсегда отпечаталось на ее лице.

Со всех сторон сыпались подсказки:

– Может, потереть ее жесткой щеткой? Или чистящим порошком?

– Бесполезно! – Мадам Леодора махнула рукой, предотвращая опустошение кладовки. – Это не грязь, это знание. Она видела слишком много. Да нет же, прекратите! Зачем вы трете ей глаза?

Неверфелл, чьи мысли до сих пор занимали несчастные жители Рудников, вдруг сообразила, что ее существованию тоже угрожает опасность.

– Как… как я выгляжу? – запинаясь, спросила она мадам Леодору. – Что вы видите?

– Разочарование. – Леодора зацокала языком. – Оно темнеет на твоем лице, как большое грязное пятно. Я вижу его в твоих бровях, в уголках рта… Не думаю, что его можно вывести. Где ты этого набралась?

– В Нижнем городе. Я потерялась в Рудниках… И видела, как живут чернорабочие…

– Ну почему ты не могла держать глаза закрытыми? – В порыве яростного отчаяния Леодора схватила Неверфелл за руки. – Послушай, великий дворецкий приказал прислать тебя как можно скорее. Что бы ты ни увидела в Нижнем городе, выкинь это из головы. Ты должна научиться не думать о подобных вещах. Просто сложи все, что ты там увидела, в маленькую комнату, закрой дверь на замок и выброси ключ.

Когда Неверфелл послушно кивнула, у мадам Леодоры отлегло от сердца. Переодевшись в платье дегустатора, Неверфелл в сопровождении стражи в белых плащах отправилась к великому дворецкому. Всю дорогу она представляла, как собирает воспоминания о Нижнем городе и складывает их в комнате с обитой железом дубовой дверью. Такой мастер Грандибль отгораживался от остального мира. Но стоило Неверфелл переступить порог зала для аудиенций и увидеть великого дворецкого, как воображаемая дверь разлетелась в щепки.

Сегодня у великого дворецкого был открыт Правый глаз, и он не замедлил вперить его в лицо Неверфелл – позорно изменившееся лицо. Больше всего ее пугало то обстоятельство, что она не чувствовала стыда. Неверфелл не знала, что должна сказать, хуже того, она не знала, что может сказать. В голове билась одна только мысль – человек, которого она видела перед собой, держал в руках всю Каверну. Он веками купался в роскоши, пока тысячи людей горбатились в шахтах, разводили личинок, стоя по пояс в нечистотах, и спали вповалку, как выброшенные яичные скорлупки. Неверфелл не могла спрятать свои чувства, разве что нацепить на голову абажур.

Великий дворецкий молча смотрел на Неверфелл, и ей оставалось только смотреть на него в ответ, пока сердце тяжело билось в груди.

Лицо Неверфелл было зеркалом, и Правый глаз отчетливо видел в нем свое отражение.

Он видел свою отстраненность и прожитые века. Видел, как жизнь и цвет покидали его капля за каплей, уподобляя тело кварцевому стволу окаменелого дерева. Он видел проступающую сквозь апатичность жесткую складку в углу рта. Видел пустоту своего открытого глаза. Он был усыпанным драгоценными камнями пляжем, с которого навсегда отхлынуло море. Перламутровой раковиной давно умершего существа.

За четыреста лет никто не осмеливался смотреть на великого дворецкого с таким разочарованием, с такой горечью и злостью. Если он не покарает ее за подобную дерзость, придворные сочтут его слабым. Проявление слабости при дворе было равносильно прыжку в бассейн с пираньями. Не будь Неверфелл единственной, кто мог опознать Клептомансера, он немедленно приказал бы сбросить ее назад в угольный желоб.

– Это что, шутка? – наконец проговорил он скрипучим голосом. – Чья это была идея?

В зале для аудиенций повисла гнетущая тишина – каждый придворный надеялся, что вопрос великого дворецкого адресован кому-то другому.

– Девочка! Что это за Лицо? Объяснись! – К досаде великого дворецкого, Неверфелл оцепенела от ужаса. – Позовите сюда Максима Чилдерсина!

Когда худощавый мастер-винодел влетел в зал, великий дворецкий только нетерпеливо махнул рукой в сторону Неверфелл. Чилдерсин коротко взглянул на ее лицо и втянул воздух сквозь зубы.

– Определенно разочарование, – сказал он. – Несомненно, она увидела в Рудниках что-то…

– Когда я обращаюсь к часовщику, – ледяным тоном прервал его великий дворецкий, – я не жду, что он будет рассказывать мне об устройстве часов. Я жду, что он их починит. Эта девочка, – он снова махнул рукой на Неверфелл, – сломалась. Ты должен ее починить. Если она разочаровалась – очаруй. Узнай, что именно испортило ее лицо, и используй Вино, чтобы стереть ненужные воспоминания.

– Нет! – взорвалась криком объятая страхом Неверфелл. – Я не хочу забывать! Все забывают о чернорабочих!

Она стояла, дрожа, посреди зала, потрясенная собственной дерзостью. Все взгляды были прикованы к ней. Никто не решался нарушить молчание.

– Я видела, как работает город, – прошептала она. – Как зола сыплется вниз, а вода поднимается вверх, как реки смывают мусор, откуда берутся личинки и мотыльки. И все остальное тоже видела. Все устроено очень умно. Каверна работает, как идеальный часовой механизм. Только теперь, стоит мне об этом подумать, я представляю гигантское водяное колесо, и река, которая вращает его, – это река из пота и крови чернорабочих. Я закрываю глаза, но все равно слышу Нижний город, чувствую его запахи.

Они спят в тесных комнатах, как груда грязного белья, их дети кашляют, у них кривые ноги, и им приходится таскать тяжелые мешки по отвесным скалам. А туннели такие тесные, что все время кажется, будто тебя вот-вот погребет под толщей горы. И вонь, везде ужасная вонь. Я видела, как девочка упала в реку и утонула, и никто не остановился, чтобы найти ее тело. Они даже не могут показать, что чувствуют, потому что у них нет нужных Лиц, только глупые! С ними они всегда выглядят так, будто их волнует одна работа! А иногда люди спускаются в Нижний город и просто убивают их! Придворные испытывают на них яды и отрабатывают новые способы убийств, чтобы потом применить их здесь…

– Что? – перебил ее Правый глаз.

– Это правда! Жители Нижнего города называют это репетициями. Недавно там снова начались убийства, но никого не волнует смерть чернорабочих. Следователи просто записали, что чернорабочие убивают других чернорабочих, но все не так просто, только никому нет до этого дела.

Неверфелл ошибалась. Теперь Правый глаз с жадностью ловил каждое ее слово. Он веками занимался тем, что пытался предугадать, когда придворные снова попытаются его убить. И ни разу ему не пришло в голову обратить свой взор на Нижний город. Если девчонка говорит правду, кварталы чернорабочих могут стать для него сигнальной системой, хрустальным шаром, заглянув в который он увидит сценарии будущих покушений еще на этапе разработки.

– В самом деле? – негромко проговорил он. – Мы это изменим. Убийства будут расследованы. Немедленно.

Лицо Неверфелл прояснилось, и улыбка засияла на нем, как солнце на грозовом небе. В отличие от великого дворецкого, она не могла прочесть, что у него на уме, и даже не догадывалась, чем вызвано его решение. Кажется, она поверила, что его возмутила царящая в Каверне несправедливость и он тут же вознамерился исправить ситуацию. Вера Неверфелл была подобна золотому топору, который вонзился прямо в пыльную скорлупу его сердца. Но оно не проронило ни капли крови, и в следующий миг от прорехи не осталось и следа.

– Ваше превосходительство, – вмешался Чилдерсин, – я могу изготовить Вино, которое сотрет только воспоминания, связанные с Нижним городом, но на это уйдет время. По самым скромным подсчетам – несколько недель. Можно пойти другим путем и стереть воспоминания об определенном временном периоде, но в таком случае она рискует забыть о Клептомансере. Проблема в том, что мы не знаем, когда именно девочка покинула логово похитителя. Если позволите, я бы предложил обратиться за помощью к создателям Лиц. Возможно, у них получится ее починить.

Вкрадчивые речи Чилдерсина, кажется, порядком утомили великого дворецкого.

– У тебя есть семь часов на то, чтобы вернуть лицо ребенка в приемлемое состояние, – устало посмотрел на него Правый глаз. – Меня не волнует, как ты это сделаешь. К пятнадцати часам кондитеры доведут до совершенства новые десерты, и я должен буду их оценить. Если к тому времени лицо девочки не будет исправлено… – Невысказанная угроза повисла в воздухе ледяным туманом.

Когда Неверфелл вывели из зала, Правому глазу показалось, будто волна жизни снова покинула берег, оставив никому не нужные драгоценные камни покрываться соляной коркой.

Великий дворецкий давно не чувствовал себя таким бодрым. Полная искреннего восхищения улыбка девочки, ее неприкрытая радость бросили тень на столетия тщательно выверенных комплиментов и льстивых портретов. «Когда мне снова станет невыносимо скучно, я сделаю что-нибудь, чтобы она снова так на меня посмотрела. От маленьких поблажек чернорабочим большой беды не будет. Можно иногда раздавать им еду. Или сделать страховочные пояса для младших подъемщиков».

Пока великий дворецкий размышлял об этом, пришла следовательница Требль, чтобы доложить о последних подвижках в деле Клептомансера. На лице – осознание собственной важности, почтительность и бульдожья бдительность.

– Мои люди нашли потайное логово, о котором рассказала девочка, – отчиталась она. – Но к тому времени Клептомансера там уже не было.

Ни Требль, ни великого дворецкого, кажется, не удивил тот факт, что великий вор не стал дожидаться, пока к нему нагрянут следователи.

– Зато теперь мы хотя бы примерно знаем, что у него на уме. Если, конечно, Неверфелл не лжет.

Как и все при дворе, следователи изначально полагали, что Клептомансер украл Неверфелл в ответ на вызов великого дворецкого. Они до сих пытались разобраться, что он имел в виду, когда говорил, что «клептомансия сродни гаданию».

– Ее рассказ звучал убедительно?

– Да, – нехотя признала следовательница Требль. – Во всяком случае, он точно объясняет, что произошло в квартале дегустаторов. Кроме мертвых стражников мы нашли тело возле угольного желоба. Человек с черными от Ноктурникса глазами и арбалетным болтом в груди, скорее всего, и есть убийца, который подкинул ей в комнату слеполозов. Его опознали как Тибальта Прэйна, известного в определенных кругах под именем Зверолов.

– Наемный убийца, – пробормотал Правый глаз. – И тот, кто ему заплатил, до сих пор жив. Кто-то хочет избавиться от девчонки. А я не могу позволить ей умереть, ведь только она знает, как выглядит Клептомансер. Нет, нет, никто не может отнять ее жизнь, по крайней мере сейчас. Даже я. Требль, ты помнишь наш разговор о моей… другой ипостаси?

– Да, ваше превосходительство.

Хотя было бы преувеличением утверждать, что Правому глазу нравилась Требль, сказать, что она ему не нравилась, тоже было нельзя. Он видел в ней собственную нетерпимость к ошибкам, в своих действиях она опиралась на те же холодные поручни логического мышления. Даже грубая амбициозность следовательницы импонировала ему своей естественностью и прямотой. В дни Левого глаза ее позиции при дворе заметно ослабевали.

– Так вот, моя вторая ипостась… отличается непредсказуемостью. – Великий дворецкий отстегнул с пояса кисет и протянул его Требль. Содержимое кисета было совершенно безобидным, но резкий запах и мертвого бы поднял из могилы. – Если возникнет острая необходимость в моем присутствии, например если моя вторая ипостась примет решение, которое нарушит мои планы, брось кисет на пол – и я проснусь. А то вдруг ему взбредет в голову казнить девчонку Неверфелл? Она нужна мне живой. Ты поняла?

– Да, ваше превосходительство, – ответила Требль, отвешивая глубокий поклон. Она не осмеливалась взглянуть на кисет и спящую половину великого дворецкого, которая была отвернута от зрителей и пряталась в тени. Требль не покидало жутковатое ощущение, что спящая ипостась подслушивает их разговор – и не замедлит припомнить его, когда настанет ее черед бодрствовать.

Неверфелл устала, смертельно устала. Она сидела в своей комнате, не зная, какая участь ей уготовлена. Измученный мозг самовольно отключался, и она погружалась в сон, чтобы секунду спустя проснуться от мыслей, которые грохотали и бряцали, как гигантское водяное колесо, безостановочно вращавшееся без всякого смысла. Неверфелл вздрагивала и таращила глаза в пространство, едва понимая, где она; обрывки сновидений айсбергами дрейфовали вокруг нее, мешая различить, что реально, а что нет.

Неверфелл давно переступила черту обычной усталости, и сон бежал от нее. Она выбилась из ритма времени сильнее, чем когда-либо прежде. Ее разум распускался, подобно вязанию, из которого вытащили спицы, и аккуратные нити искусственных дней спутывались в неопрятный клубок.

Она почувствовала огромное облегчение, когда в дверь наконец постучали и сообщили, что Зуэль Чилдерсин пришла с ней повидаться.

Едва Неверфелл переступила порог гостиной, Зуэль тут же заключила ее в крепкие сестринские объятия. От такой доброты у Неверфелл защипало в носу. Ей захотелось расплакаться, но события последнего дня сбились колючим комком в горле, и вместо рыданий изо рта вырвалось лягушачье кваканье. Когда Неверфелл снова обрела голос, она сбивчиво рассказала Зуэль все, начиная с проникших в ее комнату слеполозов и заканчивая приключениями в Нижнем городе. Зуэль внимательно слушала, не снимая заботливое Лицо номер 334 – «Тихое мерцание домашнего очага».

– И теперь мое лицо испорчено, Зуэль! – заключила Неверфелл. – И если никто его не исправит, великий дворецкий казнит нас всех! Я не знаю, что делать! Не хочу, чтобы они забрали мои воспоминания…

– Тише, тише. – Зуэль ласково сжала ее руку. – Послушай меня. Никто не заберет твои воспоминания. Тебя научат контролировать лицо, чтобы сгладить разочарование. Дядя Максим приказал мне отвести тебя к создательнице Лиц, и я убедила его позволить мне выбрать, к какой именно. Так что собирайся скорее, Неверфелл. Мы идем к мадам Аппелин.

Часы пробили семь. В зале для аудиенций повисла напряженная тишина. Великий дворецкий откинулся на спинку трона и напоследок внимательно оглядел комнату. Наконец он медленно, нехотя закрыл Правый глаз.

Стоило ему смежить веки, как распахнулся Левый. Слуги великого дворецкого были слишком хорошо вышколены, чтобы вздрагивать, но у многих сердце испуганно сжималось всякий раз, когда они наблюдали смену ипостаси. Великий дворецкий поводил левым плечом, разминая мышцы, затекшие за двенадцать часов бездействия, затем вытянул левую руку и согнул пальцы.

Комната пришла в движение. Советники, которым благоволил Правый глаз, спешили покинуть зал, сжимая свитки с недавно подписанными приказами. Навстречу им шли те, кто заслужил милость Левого, посвятив десятилетия разгадыванию его мельчайших жестов, – и те, кого он выбрал по собственным, никому не понятным причинам.

Правый глаз сложил свои мысли и умозаключения аккуратными стопками в передней части мозга, чтобы его альтер эго как можно скорее с ними ознакомилось. Но Левый глаз, как обычно, не оценил стараний своего сменщика. Он бегло просмотрел информацию за последние полсуток, отбросив большую часть за ненадобностью. История с репетициями его не заинтересовала – он искал то, что касалось Клептомансера.

У Левого глаза был настоящий талант разгадывать тайные схемы. Он подмечал несущественные на первый взгляд детали и видел за ними стройную схему, как предсказатели судьбы видят будущее в чайных листьях на дне опустевшей чашки.

Но если верить рыжеволосой девочке, Клептомансер в совершенстве овладел искусством путать узор, ткать фальшивые нити и разбрасывать ложные подсказки. Он обманывал себя, чтобы обвести вокруг пальца других. Как можно разгадать то, что противоречит самому понятию схемы? В голове великого дворецкого забрезжила какая-то идея, но она быстро померкла, когда он попытался понять логику Клептомансера.

Клептомансер, Клептомансер. Как иголка, которую втыкают в одно и то же место, мозг Левого глаза бился над его загадкой, но только запутывался еще больше.

В другой пещерной комнате, надежно спрятанная в углублении, лежала записка. Ее перечитывали уже множество раз.

Мой дорогой друг.

Не люблю повторяться и потому говорю тебе в последний раз. Ты сильно обяжешь меня, если немедленно прекратишь всякие попытки отнять жизнь у юной Неверфелл. Прошу, не утомляй меня возражениями и объяснениями. Просто отступись. Ты прекрасно знаешь, какую ценность представляет это дитя и какие планы нарушит ее убийство. Заверяю тебя, воспоминания о ее ранних годах погребены глубоко и надежно. Тебе ничто не угрожает.

Нам многое нужно обсудить. Судьба предоставила нам возможность, которую мы не имеем права упустить, возможность воплотить в жизнь все наши планы. Но если мы соберемся ею воспользоваться, мне потребуется твоя помощь. Промедление – роскошь, которая нам сейчас не по карману. Следователям поручили разобраться со странными убийствами в Рудниках, и будет очень некстати, если в своих поисках они докопаются до правды.

Со всем почтением,

Друг

Опасно было думать о Каверне, но он ничего не мог с собой поделать, лежа на каменном уступе, который сегодня ночью служил ему постелью. Собирая воедино все известные ему факты, он почти видел, как губы Каверны растягиваются в улыбке, обнажая острые зубцы драгоценных камней.

– К чему ты готовишься, любовь моя? – спросил он вслух. – Что тебе известно? Ведь что-то должно случиться, и ты ждешь этого с нетерпением. Я чувствую.

Тяжелый костюм сидел рядом с ним, как часовой, и он время от времени поглядывал на него, чтобы напомнить себе, кто он. Разговоры с Каверной, попытки понять ее прямой дорогой вели к сумасшествию, и ему требовалось немало сил, чтобы ему сопротивляться. Снова и снова картографические мысли бились о разум, подобно штормовым волнам, стараясь найти слабое место в защите и проникнуть внутрь.

Три часа он смотрел на стену пещеры, которая стала его пристанищем. Обычный человек не заметил бы изменений, так медленно они происходили, но он ясно видел, что трещина посередине стала шире, потолок поднялся, а сталактиты уменьшились, словно кошка втянула когти в лапы.

Картографы были правы. Каверна готовилась расти.

«Тогда запечатлей меня на карте, – сказал беспокойный голос в его голове. – Изобрази изменения во всем их великолепии. Поклоняйся мне».

«Нет, любовь моя, – мысленно ответил он. – Я выясню, что ты задумала, и для этого мне не придется расплескивать мозги по земле тебе на потеху. Я не склонюсь перед тобой».