Глава 4

Заменив наконец стеньгу, «Дилидженс» шёл на зюйд-ост с таким свежим ветром, о котором любой моряк может только мечтать. Он заходил с правой раковины, часто приносил дождь, но всегда был устойчив, силён и постоянен как пассат, не ослабевая день ото дня. Хотя, строго говоря, это был брамсельный ветер, мистер Далглиш, почуяв малейшее ослабление, ставил и бом-брамсели, так как был полон решимости не упустить ни единого порыва. Несмотря на то, что на Банках пришлось полежать в дрейфе, переход имел все шансы стать чрезвычайно стремительным — приватиры заставили пакетбот продвинуться на ост далеко и с приличной скоростью. Капитан был абсолютно уверен, что «Дилидженс» намного опередил не слишком ходкую «Нова Скотию» на её южном маршруте, и что прибыть домой первыми есть все шансы. Как и каждому человеку на борту, ему не терпелось поделиться новостями.

Ветер держался. Далглиш гнул свою линию. Пакетбот проходил по лагу 269 морских миль от одного полудня до следующего. На семнадцатый день после отправки из Галифакса бросили лот. У входа в Канал капитан поделился новостями с возвращающимся домой «гвинейцем» — проходя с наветра, он во всю глотку прокричал сквозь налетевший с запада и стеной льющий дождь, что «Шэннон» захватил «Чезапик», и оставил «гвинейца»

в диком, безумном веселье. Потом поделился вестями с корнуоллскими ловцами сардин и лоцманским ботом у Додмана, с фрегатом около Эддистона и еще несколькими кораблями, в основном уходящими в плавание.

Так что обсуждение новостей, если они вообще достигли берегов Англии, должно было ограничиться юго-западной оконечностью этого туманного острова. В любом случае, «Дилидженс», мчавшийся по Каналу в последнем рывке до Портсмута с завывающим зюйд-вестом и приливом, несомненно должен был их опередить. Не тут-то было. Бриг подходил к порту с поднятым сигналом о наличии на борту рапортов — Хаслар на скуле правого борта, замок Саутси на правом траверзе, — когда навстречу вышел комендантский катер с вальковыми вёслами, на которые налегали изо всех сил.

– Это правда? – прокричал адъютант коменданта.

— Так точно, — ответил Хэмфри, с рапортом за пазухой и уже лишь одной ногой стоящий на палубе.

Катер подошёл к борту, он прыгнул, с порывом ветра потерял шляпу, неуклюже приземлился, и под дружные раскаты смеха умчался к запряжённому четвёркой экипажу, который как можно скорее должен был доставить его в Адмиралтейство. Экипаж поспешно украсили ветвями дуба — лавровые листья за неимением надобности были в дефиците с начала войны с Америкой.

Несмотря на то, что новости стали известны, пакетбот швартовался с ощущением звенящего напряжения: подтвердившиеся слухи скорее усилили вожделение и разожгли неистовое желание оценить каждую деталь. Пассажирам пришлось вытерпеть череду нетерпеливых вопросов офицеров таможни, если не настоящий допрос. Наконец ступив наземлю, они попали в толпу, умоляющую раскрыть все детали. Улицы были забиты людьми. Работа остановилась, весь Портсмут высыпал на улицы. На Коммон-Хард матросы в увольнении и портовые рабочие уже нагромождали кучу для огромного костра.

Лавочники и их помощники протискивались сквозь толпу, подтаскивая пустые ящики, бочки и всякие странные вещи вроде трёхногого дивана или двуколки с одним колесом, водружая их на самую вершину. Изо всех трактиров доносились одобрительные возгласы, как будто до Портсмута дошла весть большом сражении флотов. Победоносном сражении.

Это, естественно, показывало степень чрезвычайного смятения в стране, болезненного изумления, разочарования и возмущения из-за серии одержанных американцами побед, а также служило, отчасти, выражением любви к Королевскому Флоту. Пусть так, но Джек находил подобное чрезмерным. С одной стороны, ситуация вынуждала его следовать нудному ряду формальностей, которыми предстояло заняться, прежде чем стать себе хозяином: он сгорал от нетерпения и любви в ожидании встречи с женой, жаждал оказаться в собственном доме, повидать детей и посмотреть на лошадей, а эти затруднения несколько омрачали то счастье, которым он жил. Дух противоречия не был значительной частью его натуры, но он всё же проявился, когда Джек, пробиваясь сквозь толпу, направлялся к канцелярии коменданта порта: матросы могли орать во всю глотку сколько угодно, ведь они знали цену подобной победы, но торжествующие гражданские совсем не трогали его, как и их возгласы: «Янки — мы бьём их снова и снова». Проходя мимо «Синих столбов», он из-за группы юных девиц оказался вынужден сойти на обочину, где лицом к лицу столкнулся с ростовщиком по имени Эбс, неприятным знакомым своих юных лет, когда мичману Обри и заложить-то было нечего. Эбс вовсе не изменился. Всё те же отвисшие щёки, похожие на покрытые волосами батские котлеты, тот же нос картошкой. Разве что щёки и нос теперь приобрели неестественный фиолетовый цвет. Он узнал старого клиента и тут же завопил:

— Капитан, вы слышали новости? «Шэннон» захватил «Чезапик»!» — Они уже разошлись на приличное расстояние, но Джек всё ещё слышал как тот горланит. — «Мы бьём их снова и снова!»

Сдав рапорт и вновь сотню раз подробно описав ход битвы, Джек покинул Адмиралтейство. Костёр уже как следует пылал, а общий шум веселья стал ещё громче.

«Против гвалта в Галифаксе я не возражал», — размышлял капитан. — На самом деле мне даже нравилось — это было естественно, правильно и уместно. Но там они фактически были на месте событий, страдали от действий захватывавших суда американцев. И видели «Шэннон» с «Чезапиком» своими глазами». Джек так же припомнил, что несмотря на всеобщий восторг в Галифаксе обед был подан вовремя, теперь же, по причине чрезмерной радости из-за возвращения на берег, столь славных новостей и встречи с возлюбленной (женщиной из Госпорта), корабельный кок совершенно потерял голову.

Обед не был готов, и пустой желудок Джека прилип к позвоночнику: обстоятельства явно изменились. Джек направился через дорогу в «Корону» и заказал хлеба, сыра и кварту пива.— Вот ещё что, — сказал он официанту. — Отправьте сообразительного мальчика к Дэвису за лошадью, да пусть найдет покрепче. Скажите, что это для капитана Обри, а если он вернётся до того, как я допью пиво, то получит полкроны. Дорога каждая минута.

Обыкновенный мальчик не имел бы шанса получить эти деньги. Толпа была очень плотной, а жажда капитана Обри к пиву весьма велика — его первая честная кружка крепкого английского пива за очень долгое время — но мальчик из «Короны», привыкший ухватывать недопитые пиво или джин со дна бокала, да прибирать к рукам всё, что можно прибрать, был хотя и худ, но чрезвычайно резв. Окольными путями приведя большую кобылу Дэвиса, он проявил дюжую смелость, с риском для жизни сначала перемахнув через ворота в усадьбу Паркера, а потом преодолев ворота, ведущие из нее, оставил громадного храпящего зверя в стойле и со спокойным видом вошёл доложить, что дело сделано как раз в тот момент, когда капитан в последний раз поднял кружку.

— Прошу извинить меня, джентльмены, — сказал Джек уже собравшейся вокруг него группе офицеров. — Мне нужно домой и я не могу задерживаться.

Кобыла Дэвиса успела перевезти множество торопящихся грузных морских офицеров, и этот опыт состарил её раньше времени, совершенно испортив норов, но ещё никто не был так тяжёл и не торопился так, как капитан Обри, так что к тому времени, как они взобрались на холм Портсдаун, она казалась крайне недовольной. Уши были плотно прижаты, в глазах читалась неприязнь, животное обильно потело. Джек на минуту сделал передышку, чтобы лошадь могла перевести дух, а сам любовался не останавливающимся ни на минуту телеграфом, без сомнения отсылающим дополнительные подробности победы по цепочке в Лондон. Кобыла выбрала момент, чтобы попытаться избавиться от седока, совершив невероятно проворный для создания такого размера прыжок, скачок и поворот, и весьма удачно изобразив из себя деревянную лошадку. Джек не был искусным наездником, но неплохо держался в седле. Мощное давление его колен выдавило последний воздух из лёгких животного, а с ним и изрядную долю вредного норова.

Кобыла уступила и вернулась к своим обязанностям, так что Джек во весь опор помчался по зелёному склону. Свернув направо с главной дороги, он пустил лошадь галопом по заросшим травой дорожкам, которыми, как ему было известно, можно было прилично срезать путь. Вверх по склону и вниз, в долину, пока с последним подъёмом капитан не ступил на собственную землю, свои собственные плантации — как же подросли деревья!

— и дальше через Делдервуд, столь милую рощицу, по новой дороге Кимбера, где кобыла чуть не споткнулась, мимо разрабатываемых шахт, высокой, мрачного вида трубы и крепких построек. Всё это казалось заброшенным. Проносясь мимо, Джек совершенно не обращал внимания на творящееся вокруг, управляя лошадью совершенно бессознательно, как будто ведя куттер сквозь череду замысловатых волн, ведь сквозь прорехи в кронах деревьев уже виднелась крыша родного дома, и его сердце трепетало как у мальчишки.

Он подъехал к Эшгроу-коттедж сзади, по кратчайшему пути, и теперь двигался мимо просторной конюшни — еще недостроенной на момент отъезда, теперь же выглядевшей совершенно готовой, обжитой и даже элегантной с часовой башенкой над каретным сараем, розовой кирпичной кладкой, отмытыми добела стойлами и ведущей в сад аркой.

Насколько он смог оценить, бросив на скаку беглый взгляд, всё вокруг излучало приятное спокойствие: новые крылья (вознаграждение за удачную кампанию на Маскаренскихостровах и захват нескольких «ост-индийцев»), превращавшие небольшой сельский дом в полноценное поместье, теперь соединялись со старыми строениями. Плющ, который он посадил жалкими беспорядочными пучками, теперь уверенно обвивал нижние окна.

Яблони служили стеной фруктового сада. Однако всё вокруг было спокойным и тихим, словно во сне. Из прикрытых створок денников не высовывались морды лошадей, — точнее, створки были наглухо заперты, — не было видно конюха, ни одной живой души на безупречном с виду дворе и за сверкающими окнами дома. Ни единого звука, кроме тихого кукования, доносившегося из-за ряда яблонь. На миг его охватило странное чувство, омрачившее радость, чувство отдалённости от этого чудесного мира, которому он не принадлежал. Но тут двери конюшни скрипнули, приоткрывшись на четверть. Кто-то живой тут был, да и покрытой пеной лошадью стоило немедленно заняться.

— Эй, там! — крикнул Джек по направлению к дому. От Делдервуда вернулось эхо: «Эй, там!», — слабое, но отчётливое.

Вновь странная тишина, будто он сам или то, что он видел вокруг себя, было иллюзией.

Излучаемое им счастье и возбуждение иссякли. Джек как раз собирался спешиться, когда пухлый мальчик и две маленькие девочки, прошествовали друг за другом через арку, неся флаги и выкрикивая: «Уилкс и свобода![1] Ура! Ура! Вперёд — марш! Ура! Ура!»

Девочки оказались длинноногими и необыкновенно симпатичными, с вьющимися локонами. Но любящий взгляд Джека всё же мог распознать в них черты тех репоголовых, с редкими волосиками, коренастых маленьких созданий, которых он оставил — своих двойняшек-дочерей. Они всё ещё были удивительно похожи, но та, что повыше, вожак, почти наверняка была Шарлотта. И по всей вероятности, этот пухлый мальчик — его сын Джордж, которого он в последний раз видел розовым младенцем, мало отличающимся от прочих. Сердце непривычно кольнуло, и он вскрикнул:

— Эй!

Проявление любви, тем не менее, было односторонним.

— Приходите завтра. Все уехали в Помпи,[2] — Шарлотта мимоходом окинула незнакомца взглядом, и в компании остальных продолжила свой напыщенный, фанатичный марш, напевая «Уилкс и свобода».

Джек соскользнул с лошади и начал заглядывать в стойла — все начисто вычищены и пусты, — пока не наткнулся на одно используемое. Он снял седло, обтёр кобылу губкой и накрыл пледом. Часы пробили четверть часа. Джек прошёлся через двор к дому, сквозь кухонную дверь вошёл внутрь, пересёк пустую кухню, завешенную сверкающими медными сковородками, и вошёл в светлый коридор за ней. В тишине, чистой, наполненной светом тишине, ему совсем не хотелось шуметь, хотя дом был таким знакомым и таким родным. Рука сама нашла дверную ручку. Он не был мечтателем, но чувствовал себя так, будто вернулся из мира мёртвых, но лишь для того, чтобы обнаружить, что смерть поджидает его и здесь. Капитан заглянул в столовую — и там никого. Комната для завтрака: аккуратно, чисто, но ни малейшего звука или движения.

Неосознанно его взгляд задержался на регуляторе, точных часах, по которым он сверял астрономические наблюдения. Он стоял. Вот его собственная комната и вот Софи,сидящая за столом над кипой бумаг. За секунду до того, как она подняла голову, Джек заметил, что лицо её выглядит грустным, озабоченным и осунувшимся.

Лучезарная радость, наслаждение столь же большое, как и его собственное, бесчисленное количество вопросов, почти все заданные, не дожидаясь ответа, бессвязные и обрывочные рассказы с обеих сторон, прерываемые поцелуями, восхищёнными или удивлёнными восклицаниями.

— Так это правда? — вскричала она, ведя его на кухню, так как каким-то образом стало известно, что он не обедал. — О, Джек, я так рада, что ты дома!

— Что правда, милая? — спросил он, сидя за до блеска вычищенным столом и с вожделением глядя на ветчину.

— Что «Шэннон» захвалил «Чезапик». Этим утром прошёл слух — почтальон задержался чтобы поделиться, а Бонден с Килликом молили о поездке в Портсмут. Так что я позволила им вместе с остальными взять повозку. Удивительно, что они ещё не вернулись — уже давненько уехали.

— Чистая правда, хвала Господу. Это я и пытаюсь тебе рассказать. Стивен, Диана и я были на борту – чистая работа, пятнадцать минут от первого выстрела до последнего — и мы все вместе вернулись домой на пакетботе. Что за поездка! Нам пришлось улепетывать от приватиров! Нет ли ещё хлеба, любовь моя?

— Милый Стивен, — воскликнула Софи, — как он? Почему не заехал? Съешь ещё ветчины, дорогой. Ты ужасно худой. Извини, что не осталось пирожков — дети съели на ужин. Где же он?

— Всё ещё в Портсмуте, но завтра должен освободиться и скорее всего заглянет. Какие-то проблемы с Дианой и её гражданством, она не вправе уехать пока не получит разрешение из канцелярии министра. Она остановилась у Фортескью. Фортескью, Стивену и мне пришлось внести залог по пяти тысяч с каждого, что она не сбежит. Не то, чтобы она собиралась. Они со Стивеном наконец поженятся.

— Поженятся? — вскричала Софи.

— Да. Я тоже был изумлён. Впервые об этом услышал, когда Стивен просил Филипа Броука провести церемонию — знаешь ли, капитан имеет право сочетать браком на борту собственного судна. И хотя в тот день Броук был не в силах выполнить эту просьбу, наблюдая за стоящим на нантаскетском рейде «Чезапиком», уверен, он бы всё сделал после боя, не будь ранен так тяжело, что даже не в состоянии оказался собственноручно составить рапорт. Да, они поженятся и возможно, это к лучшему: он стремился к этому долгие годы. Она очень хорошо себя проявила во время нашего побега и после боя — редкая отвага, поверь мне на слово. Диана никогда не нуждалась в воодушевлении. И я всегда буду ей благодарен за то, что она отправила тебе весточку о судьбе «Леопарда».

— Как и я, — сказала Софи. — Завтра же первым делом пошлю за ней. Милая Диана!

Всем сердцем надеюсь, что они будут счастливы. — Жена говорила от чистого сердца, иесли бы Джек задумался над её словами, то бы рукоплескал победе сердца над тем, что можно назвать моральным суждением или, возможно, принципами.

Софи происходила из тихой, степенной, провинциальной семьи, которой насколько возможно было припомнить, не касались скандалы любовного плана; семьи, которая была стопроцентно пуританской во времена Кромвеля, и в которой и поныне было принято смотреть на малейшую беспорядочность с чрезвычайным отвращением. Несмотря на полученное от матери воспитание, Софи была слишком добра и слишком добродушна, чтобы быть ханжой. Но с другой стороны, по своей природе она не понимала и не испытывала ни малейшей симпатии к тем, кто заблудившись оказался «на диких берегах любви» — в своем физическом аспекте даже проявление страсти было ей не слишком интересно — и беспорядочные связи Дианы, подпадали под это определение как нельзя более. На этот счёт ходили пересуды даже в среде чрезвычайно либеральной общины Лондона, где Вильерс занимала определённое положение лишь благодаря своей красоте, силе духа и дружбе с кем-то из окружения принца Уэльского. Впрочем, Джек не стал задумываться. Его воспаривший и унёсшийся вихрем разум уловил лишь упоминание имени Бондена, бывшего старшины своего катера, и Киллика, вестового.

— Ради всего святого, как Бонден с Килликом тут очутились? — спросил он.

— Они прибыли от капитана Керра с весьма любезной запиской, в которой сообщалось, что раз «Акаста» досталась ему, было бы справедливо отослать твоих людей, чтобы ты мог взять их в своё следующее командование.

— Как обходителен этот Роберт Керр, честное слово, очень любезный поступок. Моё следующее командование... Ха-ха, Софи. Вот что я тебе скажу — до того, как я вновь выйду в море, я наполню дом часами. В комнате не чувствуется жизни, если в ней не слышится тиканье часов. Существуют модели, работающие целый год без подзаводки.

— Твоё следующее командование... — начала было Софи. Она знала, что не стоит продолжать, ибо хотела, чтобы у него никогда не было этого нового назначения, что он никогда не должен вновь покидать дом, отправляясь навстречу штормам, битвам, кораблекрушениям или плену. Брак с капитаном предполагал, что супруга должна ждать дома, пока он противостоит всем этим напастям. — Но я надеюсь, дорогой Джек, что часам не придётся ходить целый год. Мне так жаль твой хронометр: соня Шарлотты забралась в них и теперь растит там своё потомство.

— Что до корабля, — продолжил Джек, — я не слишком спешу, разве что мне предложат «Бельведеру» или «Эжиптьен» на североамериканской станции. Есть шанс получить один из новеньких фрегатов с двадцатичетырёхфунтовками, которые сейчас строят. И я не считаю, что прошу слишком многого — в конце концов, не каждый день корабль четвертого ранга топит семидесятичетырёхпушечник. В таком случае я много месяцев проведу на берегу, наблюдая, что всё идёт в соответствии с моими желаниями и смогу привести домашние дела в порядок.

Их счастье несколько омрачилось, ведь «домашние дела» непременно включали и вопрос о ничтожном мистере Кимбере. Однако супруги поняли друг друга без слов. Кимбер былисточником бесконечных сложностей, а возможно и очень ощутимых финансовых потерь, но в данный момент соня Шарлотты значила больше.

— Вдобавок, мои фрегатные годы подошли к концу, — закончил Джек. — Линейный корабль более вероятен, так что спешки нет.

Так много нужно было сказать, разобрать такую кипу перепутанных писем, обсудить новости о жасмине и сильно выросшем абрикосовом дереве на шпалере, что спустя какое-то время они впали в радостное молчание, скрестив руки на кухонном столе, словно пара простаков, и глядя друг на друга с бесконечным удовольствием. Эту тишину нарушал звук «Уилкса и свободы», часто повторяющийся и слышимый всё ближе.

— Детки идут, — нарушила молчание Софи.

— Да, — ответил Джек. — Я видел, как они маршируют, что королевские гвардейцы. С чего это они?

— Разыгрывают выборы в Вестминстере. Твой отец отстаивает, — Софи на секунду запнулась и извиняющимся тоном добавила, — интересы радикалов.

— Бог мой! — воскликнул Джек.

Политическая карьера генерала Обри, стремящегося то бороться с коррупцией, то участвовать в ней, часто заводила его на оппозиционную правительству сторону, но никогда до такой степени, как сейчас. С тех пор, как генерала впервые избрали представителем от «гнилого местечка» [3] Грайп, владения его друга, он умудрился примкнуть к тори. При Первом лорде Адмиралтейства — виге. Когда же Первым лордом стал тори, Обри-старший выражал взгляды одной из групп вигов. Человек дьявольской энергии, лишь прибывающей с возрастом, генерал с неиссякаемым потоком так свойственных военным нелицеприятных речей, произносимых в Палате, слыл в правительстве настоящей занозой как оппонент, и тяжёлой обузой как сторонник.

Случающиеся временами попытки помочь сыну, используя свое политическое влияние, всегда оказывались неразумными, а подчас просто опасными. Конечно, думал о сыне генерал не то чтобы часто, но Джек всё же мог достичь ранга пост-капитана гораздо раньше, будь у него не такой деятельный родитель.

— Стоит их позвать? — спросила Софи.

— Конечно, дорогая, — ответил Джек. — Мне бы хотелось познакомиться с Джорджем.

— Дети! — прокричала Софи, трепеща при мысли, что они не узнают отца, — идите в дом и поприветствуйте папу. Он вернулся из Америки.

Вопреки всем предпринятым ей мерам, дети уставились на отца, не выказывая ни намёка на узнавание, а потом стали шарить глазами по комнате в поисках кого-то ещё, более знакомого. Момент выдался исключительно болезненный, но потом они вспомнили о манерах, с серьёзными лицами выстроились плечом к плечу и отвесили по реверансу.

— Добрый день, сэр. Добро пожаловать домой, — прощебетали детки, бросив быстрый взгляд на мать, чтобы понять, всё ли выполнено как должно.— Джордж, — прошептала она, — смелее!

Мальчик залился краской и опустил голову, но собрал всю свою храбрость, отошёл от двери, отвесил неуклюжий поклон и протянул отцу руку.

— Надеюсь, вы здоровы, сэр.

— Добро пожаловать домой, — пролепетали сёстры.

— Добро пожаловать домой, — таращась во все глаза, повторил Джордж и без всякой паузы продолжил. — Они скоро будут здесь. Я слышал повозку на дороге. Если новости верны, Бонден обещал привезти мне железный бугель. Настоящий железный бугель, сэр!

— Осмелюсь предположить, что ты получишь его, Джордж, — с улыбкой ответил отец.

— Дедуля приезжал к нам на днях с сэром Фрэнсисом Бардеттом и рассказал про Вестминстерские выборы, про Уилкса и свободу — вежливо сказала Шарлотта, почувствовав, что повисшая было пауза может стать неловкой. — Мы решили, что отныне будем голосовать только за него. А вы не хотите, чтобы его выбрали?

— Дети, дети, — поспешила Софи сменить тему, — вы должны переобуться, помыть руки и умыться. Фэнни и Шарлотта, наденьте чистые передники. Мы сядем в гостиной.

— Да, мама! — прокричали они, но в этот самый миг с улицы донесся шум от въезжающей во двор повозки, и ватага высыпала навстречу. Секунду спустя с криками:

«Это правда! Одержана великая победа! «Шэннон» захватил «Чезапик»! Ура! Ура!», — они показались в дверях, но так же стремительно исчезли. Стал слышен звон детских голосов и вторящий им рокот мужских, гораздо ниже тоном. Джек отметил, что эти голоса с явным южным акцентом, и словечки проскальзывают покрепче, чем те, что обычно в ходу на нижней палубе. Фэнни обращалась к Бондену «чёртова швабра», но весело, без малейшего желания обидеть. Также было слышно Шарлотту, говорящую, что «хотя Уорлидж был на бровях, любая шайка чертовых сенокосов могла бы запрячь пони лучше». Оно и понятно — из четырёх человек, ведущих хозяйство в Эшгроу-коттедж, трое с детства воспитывались в море и ничего не смыслили в лошадях. И хотя четвёртый, слабоумный Уорлидж, работал на ферме до того как отряд вербовщиков поймал его двадцать лет назад, он без памяти лежал на полу повозки, и был не в состоянии даже пальцем пошевелить ещё до того, как компания собралась в обратный путь. Остальные, столкнувшись с проблемой в лице впавшего в прострацию Уорлиджа и исчезнувшего хомута, запрягли пони в наилучших присущих морякам традициях. Хотя шансов вырваться у животного не было, но затянутая вокруг шеи петля душила его, стоило чуть прибавить ходу и мужчинам пришлось толкать повозку от самой «Руки и ракетки»,[4] где они отмечали победу.

Как бы то ни было, все эти приключения привели их в чувство в степени достаточной, чтобы считаться трезвыми по не очень жёстким морским стандартам. Когда Бонден (самый крепкий из всех) вошёл в гостиную для получения приказаний, его радость была несколько усилена «собачьим носом»,[5] а возможно, и малиновым шрабом.[6] Засвидетельствовав капитану радость от его возвращения и по факту победы,он со страстным вниманием выслушал рассказ Джека о его участии в битве, с полным пониманием следя за каждым манёвром.

— Если бы не бедняга капитан Броук, — сказал моряк, — дело вышло бы идеальное. Я служил под его началом на старине «Друиде» и его можно считать одним из немногих, кто ценит большие пушки. Он поправится, сэр?

— Надеюсь, Бонден, право дело, — кивнул Джек и вспомнил ту ужасную рану. — Но доктор скажет тебе больше моего. Он может заглянуть завтра, так что его комнату стоит приготовить как следует, вдруг он решит остаться. А потом ступай к мистеру Кимберу, передай от меня наилучшие пожелания и скажи, что я буду рад видеть его завтра поутру, до того как уеду.

— Так точно, сэр! — гаркнул Бонден. — Комнату для доктора и мистера Кимбера с докладом сразу после завтрака.

— До того как ты уедешь, дорогой? — вскричала Софи в тот же миг, как за Бонденом закрылась дверь. — Но ведь наверняка тебе не обязательно так скоро появляться в Адмиралтействе? Разве Адмирал не дал тебе отпуск?

— О да, он был сама любезность, сделал всё, что было в его силах, и шлёт тебе свою любовь. Я беспокоюсь вовсе не об Адмиралтействе, а о Луизе Броук. Ей нужно поведать о состоянии мужа при первой возможности и если поутру отправиться в путь, я могу успеть на «Хариджский экспресс», так что быстро обернусь и буду дома уже в пятницу.

— Письмо, очень тёплое письмо, вполне бы подошло. Ты так устал, дорогой Джек, и худой как палка, тебе нужен отдых, а сутки тряски в экипаже вконец тебя измотают, не говоря о том, что нужно ещё добраться до города. И как бы то ни было, ведь ты сказал Бондену, что не можешь ничего существенного сообщить о ране бедняги Броука — тёплое письмо, со всякого рода наилучшими пожеланиями и мнением Стивена гораздо лучше, с какой стороны ни посмотри.

— Софи, Софи, — с улыбкой произнёс Джек.

Сердцем жена понимала, что людям на службе приходится путешествовать на громадные расстояния, чтобы утешить семьи своих сослуживцев, и несколько раз сама была объектом такой бесконечной заботы — лишь несколькими месяцами ранее первый лейтенант с «Явы» заехал по пути из Плимута, чтобы уверить её, что она всё ещё владеет живым мужем. Но даже с учётом этого сложно было сопротивляться такому нежданному отъезду. Она бормотала: «Луиза Броук», — весьма недовольным, даже ревнивым тоном, и ей пришли на ум несколько новых причин. Софи озвучила их несмотря на то, что во взгляде Джека и наклоне его головы было что-то, дающее понять — все попытки бесполезны, как бы убедительны ни были доводы. В результате, охватившее их прежде ощущение счастья вернулось вновь. Пара отправилась бродить по саду, осматривая особенно ценные растения, кроме тех, что росли непосредственно у дома и которые они сажали вместе. Ни одного из супругов нельзя было назвать гением по части садоводства, как и счесть обладателем отменного вкуса, так что те растения, которые выжили — лишь небольшая часть из всех, — возвышались в неистовых, плохо упорядоченных зарослях.Но цветы эти, какие уж народились, были их собственными и они всем сердцем любили их. Когда Софи пришлось отправиться в дом, чтобы присмотреть за детьми, Джек пошёл следом, так что она услышала его твердые, знакомые шаги на пороге. В музыкальной зале пианино — редко используемое, но по случаю настроенное, чтобы давать девочкам уроки — издало череду громких аккордов, поднимающихся выше и выше, наполненных радостью до того как упасть в глубокий, задумчивый грохот, который спокойно перетёк в сонату Гуммеля, которую Джек часто играл, и которую она сама выучила давным-давно.

Потом он взял свою скрипку, скрипку гораздо более дорогую, чем он мог себе позволить — Амати, не меньше, купленную на долю добычи, взятой в Индийском океане, — и вновь заиграл что-то умиротворяющее, переложенное для этого инструмента. Джек играл не слишком хорошо: прошло много времени с тех пор, как он брал в руки скрипку, да и пальцы раненой руки ещё не до конца восстановили проворство, но для Софи будто играл сам Паганини — дом вновь ожил и был наполнен жизнью.

Как бы то ни было, она оказалась права насчёт непоколебимой решимости мужа: на следующий день сразу после обеда Джек вместе со Стивеном сел в дилижанс и умчался так быстро, как только могла позволить четвёрка запряжённых лошадей, с грохотом и тряской поехав по боковой дорожке от Эшгроу-коттедж.

— Мне и впрямь не стоит путешествовать таким способом, — заметил Джек, когда друзья достигли большой дороги и можно было продолжить разговор. — Лучше уж обычная повозка, или даже фургон.

— Надеюсь, ты переговорил с Кимбером? — спросил Стивен.

— Не совсем. Сам Кимбер не смог приехать — передал, что как раз отправляется в Бирмингем. Вместо него прибыла группа, как он выразился, новых компаньонов в нашем предприятии и некоторые из них сущий сброд. Пара мелких поверенных с грязными шейными платками, которые всё время вели записи...

— Скажи, брат, всё так плохо?

— Что ж, единственное, что точно известно — Кимбер превысил мои инструкции в тысячу раз, с этими гигантскими работами, шахтной разработкой и всякого рода машинами. И эта, как её называют, ассоциация заинтересована и в других вопросах, включая строительство судоходного канала.

— Только канала и не хватало, — пробурчал Стивен себе под нос. — Стоит добавить сюда еще вечный двигатель и поиски философского камня для полноты картины.

— ... и это весьма необычно, — продолжал Джек, — с одной стороны, они утверждают, что траты и долги просто огромны — один парень обозначил мне сумму, которая, грубо говоря, вдвое превышает ту, которой я располагаю, хотя он и признал, что это лишь прикидки — а с другой, они убеждают меня поспешить. Стоит лишь копнуть немного глубже, говорят они, и чистый убыток превратится в миллионное состояние. Но в любом случае, им нужны ещё деньги или гарантии оных. Я заметил, как один из тех парней-поверенных осматривал комнату, явно прикидывая, сколько можно выручить за мебель.

Ты бы просто восхитился мной, Стивен: я был беспристрастен как судья и спокойнопозволил им высказаться. Они настойчиво хотели узнать мою долю в государственных ценных бумагах — спросили меня прямым текстом, будь проклята их дерзость — и про детали моего брачного контракта: каково было состояние Софи, и что из себя представляет поместье отца. Тут они явно хватили лишнего — должно быть решили, что нашли прекрасного голубя для общипки, парня, который ничего не смыслит в делах и которого можно убеждением или угрозами заставить участвовать в любой разорительной глупости. Но я поставил точку, сказав, что не намерен больше вкладывать ни пенни и пожелал им хорошего дня. Боже, Стивен, с возрастом и впрямь приобретаешь некоторые преимущества. Десять лет назад, да что там — даже пять, в конце разговора они бы оказались в пруду для купания лошадей, а я бы имел на руках тяжбу из-за нападения и угрозу оружием, кроме всего прочего.

— Как же они тебе ответили?

— Подняли шум, начали грубить, попытались уладить дело — кнутом и пряником, знаешь ли. Они, мол, явно не ожидали, что джентльмен откажется от своих обязательств — да это и все равно бессмысленно, поскольку у них в залоге мое имущество. Пока меня не было, им пришлось занять деньги под непомерно высокий процент, ведь наличные обходятся гораздо дешевле, нежели дисконтные векселя, да ещё Кимбер наделил их полными полномочиями. Так что они вправе рассчитывать на то, чем я владею. К их несчастью, миссис Обри оказалась не тем человеком, который мог их предоставить — они не слишком юлили, заявив, что от леди не ждут, что она будет разбираться в делах. В итоге единственным выходом стала попытка ускорить процесс, удовлетворить всё больше наседающих кредиторов и поскорее получить наличные. С моим возвращением ситуация упростилась: они способны получить деньги под залог одного моего имени, а моя подпись — лишь формальность. Будь я разорён, они бы весьма неохотно приняли меры, чтобы защитить собственные интересы.

Последовала пауза.

— Один бог знает, как я выпутаюсь из всего этого, — сказал Джек. — Для меня это словно подветренный берег.

В Питерсфилде сменили лошадей, и когда экипаж выехал за город, разговор продолжился.

— Боже, Стивен, я так рад, что Софи проявила характер, — сказал Джек. — Обнаружив, что Кимбер ведёт нечестную игру, она сразу написала ему с требованием остановиться, и с этого момента уже не подписывала бумаг и не давала денег. Когда дела стали хуже, она заложила экипаж, продала лошадей и велела слугам подыскивать новые места, всем, кроме Дрея и Уорлиджа, у которых лишь одна здоровая нога на двоих. Кое-что хранится в акциях и в банке «Хорс»,[7] если только я смогу их удержать. Оказывается, у неё в делах голова соображает получше, чем у нас с тобой. Софи с самого начала была против, знаешь ли. Против Кимбера и всего его чёртового проекта.

Стивен мог бы заметить, что и он сам был против этого чёртового проекта с самого начала, что это казалось ему западнёй, уготовленной для Джека на берегу, которая, впрочем, была готова принять любого состоятельного офицера, но не стал.— Добрая жена как... — продолжал Джек, — не могу точно припомнить то место в Библии, но сформулировано очень точно, лучше и не скажешь.

— Уверен, что так и есть, — сказал Стивен. — Расскажи, что случилось с женой Киллика, той, что он выкупил на рынке с петлёй на шее, когда мы в последний раз были в Англии.

— О, — сказал Джек, — она вновь сошлась со своим бывшим мужем через несколько дней после нашего выхода в море. Похоже, что для них это обычная практика — перемещаться от рынка к рынку вдоль побережья. А когда мать Софи искала свою шкатулку, она наткнулась на вещи бедняги Киллика и пару наших серебряных тарелок. Я бы никогда не разрешил учинять обыск дома, но теперь так рад: эти тарелки мне дороги.

— Миссис Вильямс сейчас оттачивает своё мастерство управления в Ольстере, я полагаю?

— Слава Богу, да. Она присматривает за Фрэнсис, которая только родила. Было бы настоящей катастрофой, находись она тут в то время, когда Софи разрывала договоренность.

— Я боюсь, таким образом, она оказалась лишена настоящей радости, — сказал Стивен, вспоминая, как миссис Вильямс наслаждается бережливостью, испытывает неподдельный триумф если удаётся сохранить огарок свечи, и её чрезмерную скупость.

— Миссис Вильямс, — начал было Джек громко, размышляя над тем, как бы лучше выразиться, но закашлялся, после чего нащупал в кармане экипажа завернутый в платок свёрток. — Попробуй. Софи сама приготовила, и я пообещал, что мы слопаем всё до последней крошки. Она не станет счастливой, пока я не растолстею как дарэмский бык.[8]

Чуть отъехав от Гилфорда, когда уже спускались сумерки, друзья разделались с сэндвичами.

— Думаю, мне стоит вздремнуть, — сказал Джек, взял платок, стряхнул с него крошки в окно и свернул.

Обри устроился в углу, уронил подбородок на грудь, и отошел ко сну столь же стремительно, как наступает закат в тропиках. Это было даром, которым обладали многие моряки — результат большого количества вахт на протяжении многих лет. Стивен же, страдая бессонницей, с завистью наблюдал за другом. За окном мелькала живая изгородь, становясь всё менее различимой в сумерках. Коттеджи, стога сена, деревни. Уже запалившая лампы карета из Портсмута с охранником, дудящим в рожок. Джек продолжал спать. Он проспал даже следующую смену лошадей, проснувшись лишь при пересечении Патни-Хит.

— Что такое гарнишмент? — спросил он.

— Гарнишмент? — повторил Стивен и на какое-то время задумался. — Несомненно, это юридический термин. Хотя точно не скажу что он означает. Я полный профан по части права, но что знаю точно — любой простой человек будет ужасно страдать кошельком и душевно, стоит ему с этим столкнуться, по какой бы то ни было причине. Так что умоляю тебя, дорогой мой, прими наилучший совет, который только сможешь получить, и не мешкая. Время полумер прошло, как и время ваших деревенских юристов. Тебе стоитнанять лучшего в Лондоне. И прибегнуть к помощи высококлассного советника, привыкшего иметь дело с такими негодяями на их собственной лживой земле, нового Гроция, второго фон Пуфендорфа.[9]

— Но где же найти второго фон Пуфендорфа?

— И правда, где? По крайней мере, я знаю самого сведущего человека в городе, джентльмена, отлично знакомого с репутацией тех, кто всегда на виду, отлично подходящего, чтобы указать самое прозорливое юридическое дарование. Стоит ли обратиться к нему?

— Это было бы очень любезно, Стивен, если не сложно.

Мэтьюрину это было совсем не сложно: главной целью его визита в Лондон была доставка бостонских трофеев своему начальнику, сэру Джозефу Блейну, осмотрительному офицеру разведки, к которому он был приписан. Эти бумаги-трофеи находились у Стивена при себе, завёрнутые в холст. А так как однажды он умудрился оставить секретные документы в наёмном экипаже, то теперь предпочёл фаэтон,[10] в котором был вынужден держать пакет у себя на коленях, что причиняло ему массу неудобств.

Возница правил сквозь тучу брызг и моросящий дождь, по улицам, полным зонтов и обрывков транспарантов, восхвалявших победу, уже пришедших в негодность, хотя в их переливающихся цветах ещё можно было узнать названия пары кораблей, «Шэннон» и «Чезапик», начертанных громадными буквами, вкупе с остротами и стишками в объёме, который смогло вместить свободное место или выдать изобретательный ум сочинителя.

Экипаж остановился у неброского домика за Шеперд-маркет. Возница постучал в дверь и её открыл сам сэр Джозеф со свечой в руках.

— Мой дорогой Мэтьюрин, — воскликнул он, не отрывая глаз от пакета в руках доктора.

— Вот уж приятный сюрприз. Наконец-то! Добро пожаловать домой!

Они поднялись в библиотеку, невероятно комфортную холостяцкую комнату — турецкий ковёр, очень удобные стулья, великое множество тщательно расставленных книг, в основном по энтомологии, несколько невероятно детальных эротических картин и бронзовых статуэток, подмигивающее пламя за латунной каминной решёткой, лампа с зелёным абажуром.

— Должен попросить прощения за то, что напросился приехать сюда, сэр, — начал Стивен. — Но меня не было так долго, что об обстановке в Адмиралтействе мне уже ничего не известно: знаю лишь, что произошли какие-то перемены, так что решил поостеречься и избежать возможных недоразумений или проволочек.

— Что вы, что вы. Ничто бы не доставило мне большего удовольствия. Я велел затопить камин как только доставили вашу записку. Вы всегда были зябкой натурой — умоляю, пододвиньте стул чуточку ближе к огню. Уверяю, ваш визит я воспринимаю как встречу с другом. Действительно, в Адмиралтействе произошли перемены. Бедняга Уоррен больше не с нами — но вы должны были это узнать до отхода «Леопарда». Кстати, отличная работа, Мэтьюрин! Я полагаю, мои поздравления наконец вам доставили?— На острове Ява. Вы были слишком добры, право слово.

— В этом вопросе мы с вами не сходимся: это было самая тонкая операция за всю мою службу — своего рода эталон решения подобного рода задач. После ушел адмирал Сиврайт, вместе ещё кое с кем. Теперь там полдюжины новых лиц, весьма способная молодёжь, по крайней мере, некоторые. У нас новый второй секретарь, мистер Рэй, из Казначейства. Если быть более точным, исполняющий обязанности второго секретаря, хотя у меня мало сомнений, что его не утвердят, если только бедняга Барроуз не продемонстрирует нам пример невероятного исцеления. Этот человек невероятно быстро схватывает детали и очень деятелен. Хотел бы я иметь хоть половину его талантов. Он работает усерднее, чем любой из нас, и находит время для активной общественной жизни:

куда бы я ни отправился, обязательно его встречу. Возможно, вы знаете мистера Рэя, мистера Эдмунда Рэя?

Стивен знал мистера Рэя, но по одной несчастливой случайности, в связи с эпизодом, когда Джек Обри обвинил этого джентльмена в нечестной игре за карточным столом выражениями, весьма незначительно замаскированными приличиями. Рэй не счёл нужным просить обычных в таких случаях объяснений — возможно, посчитал употреблённые выражения в достаточной степени завуалированными — а при столь долгом отсутствии Джека инцидент сошёл на нет. Едва ли стоило сейчас настаивать на этом знакомстве, особенно учитывая, что сэр Джозеф не имел к данному делу ни малейшего отношения. Его яркий, понимающий взгляд был направлен на покрытый холстом свёрток.

— Эти бумаги я получил в Бостоне, — разворачивая пакет, пояснил Стивен. — На первой странице вы найдёте краткий отчёт о способе, которым они ко мне попали, на следующем — описание остального содержания. Большинство местного значения и майор Бек в Галифаксе уже принимает меры. Но могу без лишнего хвастовства сказать, что некоторые имеют более широкую, повсеместную ценность.

Сэр Джозеф надел очки и сел к столу, сбоку от него стояла лампа.

— Боже мой! — вскричал он мгновенье спустя. — Это же личные бумаги Джонсона!

— Именно так, — кивнул Стивен.

Доктор поднялся и подставил спину огню, откинув фалды сюртука вперёд, чтобы тощие ляжки полностью ощутили исходящее тепло, и наблюдал за сэром Джозефом. В

воцарившейся тишине тот читал, полностью сосредоточившись на освящённом лампой круге света, с достойным зависти рвением подмечая в материалах все детали. Кроме шелеста страниц и редких восклицаний «Ах, лиса... хитрая бестия...» больше не слышалось ни звука. Спустя какое-то время Стивен повернулся к книжным шкафам:

Мальпиги, Сваммердам, Рэй, Реомюр, Бриссон, свежие работы французов, включая эссе Кювье,[11]которого он сам ещё не видел. Доктор присел на подлокотник кресла и пролистал первые главы, затем отправился в кабинет сэра Джозефа, чтобы взглянуть на описываемое в книге насекомое. Ящик за ящиком, заполненные любовно умерщвлёнными созданиями, приколотыми булавками и подписанными. Во втором ящике он обнаружил очень редкого гинандроморфа, желтушку шафрановую, одновременно имеющуюпризнаки самца и самки, а под её научным названием подпись: «В подарок глубокоуважаемому другу, доктор П.Х.» Эти инициалы он использовал на службе в то время, когда подарил Блейну бабочку: сэр Джозеф всегда был начеку, и кроме него самого никто бы не смог расшифровать многочисленные инициалы, красующиеся на внушительном количестве образцов в этой обширной коллекции, особенно экзотических жуках, как определил Стивен, некоторых с Явы, моря Сулавеси, Цейлона и Счастливой Аравии,[12] без сомнения дары широкой сети агентов, всех столь же безымянных для него, как и он для них. Мэтьюрин нашёл своё насекомое, болезненного вида долгоносика, и вернулся к тексту, наклонив книгу и футляр так, чтобы они оказались в круге света. Сэр Джозеф продолжал читать.

Стивен с головой зарылся в аргументацию Кювье. Она была убедительна, изящно изложена, хотя где-то вкралась ошибка: доктор вернулся на пару страниц назад, пальцем указывая на хоботок долгоносика, но ссылки на иллюстрацию оказались неясными. Не проведи он весь день в дороге и не будь часть его разума так занята Дианой, возможно, ошибку было бы проще обнаружить. Подчас мысли было трудно контролировать и не будь доктор этим занят всё время, он бы уже оплакивал смерть Дианы, по крайней мере, смерть бесконечно воспетого мифа. Безрадостная, унылая, монотонная горечь. Эта скорбь не была чиста — она больше не занимала его целиком, возможно потому что всё чаще и чаще, самым неожиданным способом, старый миф и новая реальность обретали склонность сходиться в одной точке. Возможно, размышлял он, причиной тому был брак:

они были знакомы очень давно и хотя по существу оставались посторонними, судьбы их невероятно переплетались. Диана Вильерс. Стивен уставился на танцующее пламя и Кювье отступил, померк, стал бесконечно далёким.

Возвращая Стивена в эту приятную комнату, сэр Джозеф глубоко вздохнул, сложил бумаги в папку и обогнул стол.

— Дорогой Мэтьюрин, — произнёс он, тряся руку доктора, — я в замешательстве. В

письме об успехах «Леопарда» все комплименты уже были использованы, и теперь я могу лишь повторить их вновь. Вы здорово потрудились, сэр, просто здорово. И я трепещу, честное слово, буквально трепещу, когда думаю о риске, на который вы пошли, чтобы привезти эти бумаги.

Слова похвалы продолжали литься, красивые, великодушные и искренние.

— Вы ничего не имеете против ужина, сэр? — добавил Блейн в конце. — У меня есть бутылка, которую мне бы хотелось распить, чтобы отпраздновать ваше возвращение. Nata

mecum consule Buteo[13]. Последняя бутылка, что у меня осталась. Хоть бы оно не скисло.

Вино совсем не скисло —настоящее пристанище благородства — и когда они его пили после порции омлета, фаршированных костей и сыра стильтон, сэр Джозеф постучал пальцем по папке.

— Мистер Джонсон, должно быть, невероятно интересный человек. Эти записи показывают его прогресс от одарённого любителя к профессионалу. Поразительно стремительный прогресс, словно ему и его коллегам удалось за несколько лет усвоитьопыт нескольких поколений. Конечно, его обхитрили французы, но это может случиться с каждым. А своей сетью в Канаде он может гордиться. Что это за человек?

— Довольно молод, в избытке наделен силой ума и жизнерадостностью. Наверное, его можно назвать привлекательным. Конечно же, ему свойственны естественные, благородные, располагающие к себе манеры и хотя я считаю, что любовь к власти можно считать главной его характеристикой, внешне он не производит впечатления амбициозного, доминирующего, своевольного субъекта. Унаследовал весьма значительное состояние. Крепок от природы. Я не хочу сказать, что существует определённая связь между причиной и следствием, но он с трудом терпит противоречия, или что-либо, мешающее его планам. Поскольку он умный, необыкновенно упорный и решительный человек, один из тех, кто может прибегнуть к большим личным средствам, когда надлежащее финансирование недостаточно или несвоевременно, его можно считать весьма опасным соперником. К примеру, я убеждён, что именно Джонсон нанял двух приватиров, чтобы устроить засаду нашему пакетботу: уверен, что он предложил им весьма значительное вознаграждение за наш захват. Они поджидали на пути шлюпа, везущего оригинальные рапорты и дали ему пройти. Нас же преследовали с упорством, которое может быть объяснено лишь возможностью получить огромную прибыль.

Несомненно. В данном деле у Джонсона имелся весьма сильный мотив.

— Вы правы, — сказал сэр Джозеф: осталось не ясным, то ли он имел в виду, что полностью понял мотив Джонсона, то ли это было обычное подходящее в данном случае выражение. Вновь наполнив бокалы и полюбовавшись цветом напитка, поднеся его к пламени свечи, сэр Джозеф усмехнулся.

— Какая удача, боже мой! Какая удача...

— Именно, всего лишь счастливая случайность, — кивнул Стивен. — Не стану отрицать.

Хотя сами обстоятельства подтолкнули меня к этому поступку в большей степени, чем какие-то собственные соображения, мне вовсе не жаль закончить карьеру на этой ноте, пусть и обязанным случаю.

— Закончить, Мэтьюрин? — с испугом вскричал Блейн. — Что вы имеете в виду? — Сэр Джозеф обладал всеми качествами, необходимыми для того, чтобы сделать блестящую карьеру шефа разведки, но никогда не мог похвастаться особой жизнерадостностью, а его мрачное и тревожное ремесло подавило то малое, чем изначально он был одарён в этом плане. — Мэтьюрин, Мэтьюрин, разве можно быть таким слабым?

Не поняв, что Стивен говорит легкомысленно, и не устояв перед соблазном приукрасить фразу, Блейн продолжил чрезмерно напыщенно.

— В своем далёком изгнании вы читали наши бюллетени и коммюнике, составленные для нейтралов, в том числе русских, и пришли к заключению, что раз Веллингтон пересёк границы Испании, война практически закончена , Наполеон повержен. И поскольку мы удерживаем вашу бесценную Каталонию, ваши таланты больше не нужны. Но я должен вам сказать, что Испания, особенно в Средиземноморье, как и Каталония, держатся на волоске — несколькими батальонами инвалидов и португальцами — а передвижение французов в том регионе и вторжение с Руссильона в обход правого фланга Веллингтонаможет перерезать его чрезмерно растянутые линии коммуникаций. Нет-нет, даже там ситуация в известной степени рискованная, не говоря уж о положении на севере.

Веллингтону приходится получать припасы морем — господство на воде, это невероятно важный момент. А посмотрите на одну нашу эскадру в Канале! Вот последнее заявление лорда Кейта: «У неприятеля двенадцать линейных кораблей в Жемаппе, полностью готовых выйти в море и пятнадцать фрегатов» — пятнадцать, Мэтьюрин — «не считая меньших судов. В данный момент под моей командой четырнадцать линейных кораблей, восемь фрегатов, шесть шлюпов, два брига, одна шхуна и два наёмных куттера.

Одиннадцать из них в порту или на пути туда для переоснастки». Треть из них бесполезна, а французы полностью готовы к бою. Такое же положение с другими эскадрами. Как видите, успешное наступление французов оставит Веллингтона подвешенным в воздухе и полностью изменит характер войны: даже сейчас мы постоянно получаем его жалобы на недостаточную поддержку с моря и перебои в снабжении. Нет, уверяю вас, Мэтьюрин, война сейчас в самой кульминации. Нам предстоит последний рывок. Резервов не осталось, и если Наполеон добьётся серьезной победы на суше или на море, то я вообще сомневаюсь, что мы сумеем ему чем-то ответить. Вы долго отсутствовали и возможно, не способны полностью оценить то истощение в ресурсах, которое наблюдается с вашего отъезда. Налоги высоки насколько это возможно, а может и чуть выше, но всё равно денег не хватает: мы едва ухитряемся оснащать флот. Доверие к правительству весьма мало. Вы можете оклеить свою комнату казначейскими векселями, их цена поразительно низка. В

торговле застой. Золота не сыщешь днём с огнём — везде бумажные деньги — и Сити весьма подавлен. Сити в печали, Мэтьюрин!

Стивену было совершенно безразлично настроение в Сити, в остальном он разделял чувства сэра Джозефа: не владея таким обилием прямой и очень подробной информации, Мэтьюрин помогал в составлении слишком большого количества поддельных документов, чтобы быть введённым в заблуждение тем, что ему удалось прочесть, и он прекрасно знал, что ситуация была критической, что союз против Бонапарта висит на волоске, и что как не крути, но единственная победа, успешно развитая французами, будет означать катастрофическое завершение войны и воцарение тирании на несколько поколений вперёд. Блейн проповедовал словно для новообращённого и Стивен сожалел об этом: с годами тенденция к занудливому многословию у сэра Джозефа всё больше усиливалась. Сейчас он трындел о бирже.

— Сомневаюсь, что люди о чём-то ещё думают с тем же усердием, заботой, пылким вниманием, как о деньгах, и биржа является безошибочным индикатором их мыслей, отражением коллективного разума большого количества умных, хорошо информированных людей, которые поднаторели в победах и поражениях. Даже эта ваша посланная небом победа и успех войск Веллингтона при Виттории едва ли побудят Сити к чему-то большему, нежели разведение праздничных костров, рукоплескания и пение дифирамбов. Эти джентльмены знают, что дальше так продолжаться не может и с первым провалом союзники нас предадут, как не раз проделывали это и раньше. Нет, сэр: будь я наполовину столь оптимистичен насчет падения Наполеона, как вы, я бы завтра же отправился в Сити и сколотил состояние.

— Как бы вы это провернули, со всем уважением?— Что ж, достаточно приобрести бумаги государственного займа и любые акции, чья стоимость зависит от международной торговли: мне стоит купить их по текущей, крайне низкой цене, и вскоре, как только с Бонапартом покончат или заключат мир, продать их с громадной прибылью. Невероятно громадной, мой дорогой сэр. Любой человек, обладающий даром предвидения, поступил бы так же: любой, располагающий достаточной суммой или способный взять в долг оную, смог бы сколотить состояние. Это все равно как ставить на скачках, заранее зная победителя. Именно так делаются состояния на фондовой бирже, хотя должен признаться, что в наше время немногие интересуются ценными бумагами.

— Вы меня поражаете, — сказал Стивен. — Я полный профан в этих вопросах.

— Никогда не считал вас такого рода экспертом, — нежно улыбаясь ответил сэр Джозеф.

— Позвольте подлить вам вина. Но, как бы то ни было, — продолжал он, — я не смогу сделать состояние, увы, ведь в этом я согласен с джентльменами из Сити и считаю, что они абсолютно правы. Наполеон всё ещё прекрасный полководец, хоть и сел в лужу в Москве, но обладает более чем достаточными резервами, чтобы оправиться. При Люцене он продемонстрировал нам на что способен и сейчас Берлин представляет наибольшую опасность. Я трепещу перед ещё одним из его блестящих ударов — разделить союзников и по частям их уничтожить: из раза в раз ему это удаётся и у него остаётся что-то около четверти миллиона людей в Германии, все на местном снабжении. Во Франции же готовят свежие дивизии. Кроме того, французский флот практически не понёс потерь. Суда стоят на Шельде, в Бресте и Тулоне — знаете ли вы, Мэтьюрин, что в одном Тулоне не менее двадцати одного линейного корабля и десяти тяжёлых фрегатов? Прекрасных, отлично экипированных, с полной командой, которые мы пытаемся блокировать при помощи старых и потрёпанных эскадр, которые уже около года при любой погоде безрассудно держим в море. Нет-нет, Мэтьюрин. Используйте биржу как барометр и поверьте, что нам предстоит ещё немало потрудится, чтобы свалить Бони.

— Давайте выпьем за его окончательное падение, — произнёс Стивен.

— Падение Бони, — смакуя портвейн повторил Блейн. — Совсем недавно Первый лорд вместе со мной горько сокрушался по причине вашего отсутствия, — мгновенье спустя продолжил он. — Хотя Средиземноморье — ваша исконная вотчина, будь вы здесь, мы просили бы вас принять предложение поучаствовать в особенно подходящей миссии на Балтике. Там есть остров, сильно укреплённый большим количеством крупных орудий, который удерживает каталонская бригада на французской службе, остатки многочисленных испанских гарнизонов, располагавшихся по всему померанскому побережью до восстания. Их уверили, что присутствие является вопросом первоочередной важности и условием для восстановления независимости страны, созданием Каталонской автономии. Не могу сказать какую ложь и враньё использовали для убеждения, но теперь они там, вопреки здравому смыслу и историческим фактам. Эти силы могут стать неприятной занозой для нас, если операции на севере пойдут по предполагаемому направлению — у нас большие надежды на короля Саксонии: не только у Наполеона есть ненадёжные союзники, — заметил как бы невзначай сэр Джозеф.— Они содержатся в строгой изоляции, — для острова обеспечить это не так и сложно, ха-ха, — вновь вернулся шеф разведки к каталонцам. — И складывается впечатление, что у них нет ни малейшего представления о том, что происходит в окружающем мире, кроме того, чем их кормят французы. Раз человек вашего интеллекта вдали от театра военных действий способен сформировать то, что я могу назвать столь неверной и поверхностной оценкой ситуации, я совсем не удивляюсь, их вере в то, что Наполеон победит и восстановит их государство на правах изначальной независимости, а также их готовности камня на камне не оставить от его врагов, то есть от нас, если войска или транспорт продвинутся вниз по течению от Мемеля и Данцига, оказывая поддержку армии, и высадятся в тылу у французов. Что, собственно, мы и намереваемся осуществить.

— Эти люди представляют одну политическую организацию, сходятся во взглядах?

Состоят в одном движении в Каталонии? Каковы их цели в отношении Мадрида?

— Задали вы мне задачку! — воскликнул сэр Джозеф. — Ещё несколько дней назад я мог дать вам относительно точный отчёт, но этот восхитительный новый прорыв, — похлопывая по бумагам Джонсона, — заставил начисто забыть все детали. Память у меня уже не та, а документы в канцелярии. Насколько могу припомнить, Первый лорд охарактеризовал эту ситуацию как яркий пример случая, в котором пять минут объяснений, eclaircissement[14] или убеждений, называйте как хотите, принесут больше пользы, чем могучая эскадра, со всеми сопутствующими жертвами, потерей кораблей и денег, да ещё без уверенности в удачном исходе в деле с такими укреплениями и в столь опасных водах. Придется вести бой, не сильно меньший по масштабу, чем при Копенгагене, не имея возможности использовать преимущества внезапного нападения, да и Нельсона уже нет. Пять минут понятных, правильно подобранных слов открыли бы их застланные ложью глаза и позволили избежать битвы, которая без сомнения обошлась бы дорогой и кровавой ценой. Несомненно, лишь очень небольшая горстка людей способна это провернуть: агент должен быть человеком, которого они знают и доверяют, так что ваше имя пришло сразу на ум нам обоим. Вы подходите на эту роль идеально. Уверен, учитывая ваши прошлые заслуги, вы бы не только их убедили, но и побудили бы развернуть орудия против французов.

— В таком деле многое зависит от лидеров, — заметил Стивен. В общем каталонском сепаратистском движении было много течений, отражающих разные точки зрения и представленные разными организациями, каждая со своим вожаком, подчас резко противостоящими один другому. Стивен знал почти каждого, некоторых с самого детства.

Многие были друзьями, с которыми он раньше работал, и хотя остальные, по его мнению, глубоко заблуждались, всё равно заслуживали уважения. Кому-то, впрочем, он не доверял ни капли.

— Да, конечно, — сказал Блейн. — Мне бы хотелось... но все детали я сообщу вам завтра, как только смогу свериться с записями. Очевидно, вы должны их знать. Всё же надеюсь и верю, что это знакомство будет иметь лишь историческое значение и миссия завершится через неделю или около того, разве что уже не завершилась. Так как на вас рассчитывать возможности не было, и счёт шёл буквально на дни, мы поручили это Понсичу.

— Помпеу Понсичу?Сэр Джозеф кивнул.

— Он вник во все детали. Изучил всю предоставленную информацию и согласился, несмотря на преклонный возраст. Заверил, что абсолютно убеждён в успехе.

— Если сам Помпеу так сказал, я вполне счастлив, — произнёс Стивен. — Лучшего человека не найти.

Помпеу Понсич был поэтом, учёным и лингвистом, которого знала вся Каталония, повсеместно уважаемым патриотом.

— У меня просто камень с души свалился, — воскликнул сэр Джозеф. — Временами я сомневался в правильности решения отправить пожилого писателя, пусть и авторитетного. Хотя и действительно, для правильного человека дело не стоит выеденного яйца и не требует подвига наподобие того, что вы совершили на борту «Леопарда» или в Бостоне, тут сработают лишь убедительные и твёрдые факты, правдивые факты, при необходимости подкреплённые документами, которые мы также подготовили. Видит бог, нет недостатка в свидетельствах, способных доказать вероломство Бонапарта по отношению к Каталонии, собственно как и к любой другой стране, если говорить начистоту.

— Очень рад, что решением вопроса заняты столь компетентные люди, — сказал Стивен.

— И хотя я был бы счастлив взяться за эту миссию, не меньшее удовольствие мне доставляет то, что вы нашли подходящего человека. Семнадцатого меня пригласили выступить в Институте, и без действительно острой необходимости моего участия в деле, мне бы не хотелось упустить этот шанс.

— Выступить в Институте, правда? Это большая честь, честное слово. Позвольте узнать тему вашего выступления?

— Вымирающая орнитофауна Родригеса. Но я освещу её шире. Собираюсь затронуть страусообразных Новой Голландии.

— Несомненно, вы должны поехать: мы и не собирались просить вас отправиться в Средиземноморье до возвращения Фэншоу. Конечно же отправляйтесь. Кроме всего прочего, вы встретите так много интересных людей — помяните меня добрым словом при встрече с Кювье и Сент-Илером[15] — и у вас будет прекрасный шанс вступить в непосредственный контакт с... — он поймал холодный взгляд серых глаз Стивена, понял, что портвейн, восторг и профессиональное рвение почти заставили его совершить опрометчивый шаг, и быстро стал искать способ выйти из положения, сохранив кредит доверия, — со старыми знакомыми, — сбивчиво закончил он.

— Со старыми знакомыми по науке, конечно, — поправил Стивен. — Особенно жду новой встречи с Дюпюитреном,[16] я всё же люблю его, пусть он и занимается Бонапартом как пациентом. Присутствовать при аускультации, проводимой Корвизаром,[17] увидеть его любопытный зонд и искусственный задний проход.

Осуществить несколько новых приобретений чисто научного толка.Несмотря на взаимное почтение, даже взаимную привязанность, на мгновенье повисла лёгкая неловкость.

— И всё же, несмотря на то, что цель вашего путешествия совершенно невинна, — абсолютно другим тоном продолжил Блейн, — нет ли опасности, что вас опознают? Вы причинили французам изрядный ущерб, и очень глупо рассчитывать на одни лишь гарантии неприкосновенности — не все связанные с разведкой люди разделяют вашу щепетильность.

— Я думал над этим, и сейчас угроза кажется мне незначительной. Единственными французами, которые по имени или внешне могли бы меня опознать, это Дюбрей и Понте-Кане. А как вам известно, оба мертвы. Их приспешники, владеющие, вероятно, смутным представлением о моей личности, всё ещё в Америке. Даже при худшем стечении обстоятельств, если их немедленно отозвали, наш славный пакетбот совершил невероятно стремительный переход, и они появятся во Франции не раньше, чем спустя несколько недель после моего возвращения в Англию.

— Это верно, — сказал Блейн.

— К тому же, — сказал Стивен, — я также рассматриваю эту поездку с точки зрения разведки: будь что-то подозрительное связано с моим именем, общественному утверждению моей научной роли пришёл бы конец — и я думаю, что могу рискнуть без ложной скромности сказать, что никто в Европе не знает об анатомии родригесского дронта больше меня, — и, отдавая себя в руки врага, шагнув в пасть льва по собственной воле, я продемонстрирую собственную сознательную невиновность и отсутствие любого злого умысла.

— Вновь в точку, — заметил сэр Джозеф. — И не сомневаюсь, что ваш очерк о дронтах наделает шума, прославив вас, в качестве выдающегося авторитета в данном вопросе, хотя едва ли имеется такая потребность. Всё же я буду рад, если вы вернётесь как можно скорее, до того как возникнет хоть малейшая возможность прибытия любого агента из Америки. В любом случае, рискну предположить, что вы предпочтёте отправиться без промедления. Вскоре начнётся заварушка. Желаете ли вы, чтобы я позаботился об официальном разрешении и транспорте? Двенадцатого отправляется картельное судно, которое прекрасно подойдёт.

— Если вас не затруднит, — сказал Стивен. — И раз вы так добры, позволю себе озвучить ещё две просьбы.

— Для меня удовольствие это слышать, — ответил сэр Джозеф. — Вы лишь немногое позволяете нам для вас сделать. А после дела с «Леопардом», а теперь вот и с Бостоном, мы вам крайне обязаны.

— Первое касается миссис Вильерс, — поклонившись и мгновенье поколебавшись, начал Стивен. — Как вы поняли из моего отчёта, эти бумаги удалось получить во многом благодаря её участию, в то же время, она остаётся в неведении о моих связях с Департаментом. По очевидным причинам Диана сопровождала меня на пакетботе. Но формально оставаясь вражеским резидентом, по нашему прибытию она была задержана.— Разве? — склонив голову, воскликнул сэр Джозеф.

— Как вы должно быть помните, — не спеша продолжал Стивен, — во время последнего нашего разговора о ней, вы были смущены её связью с миссис Уоган.

— Припоминаю, — кивнул сэр Джозеф. — И саму леди я тоже помню. Прекрасно помню.

Я имел удовольствие познакомиться с ней у леди Джерси и вновь встретиться в Павильоне. Но если не ошибаюсь, вы были смущены не меньше моего во время её неожиданного отъезда в Штаты.

— Это так, и я безмерно рад признать, что полностью заблуждался. Её преданность этой стране совершенно не пострадала из-за связи с мистером Джонсоном или любых бумаг, которые ей пришлось подписать. Это я могу безоговорочно гарантировать. Моя просьба заключается в том, чтобы её отпустили.

— Прекрасно, — сказал сэр Джозеф, написав что-то на листе бумаги. — Я позабочусь об этом, никаких проблем не будет. Леди может не беспокоиться. — Блейн выдержал паузу, но видя, что Стивен не намерен продолжать, заговорил сам. — Вы говорили о двух просьбах, если не ошибаюсь?

— Да, именно так. Но это абсолютно личный вопрос. Он не имеет никакого отношения к Департаменту. У меня есть друг, морской офицер, который между двумя назначениями какое-то время провёл на берегу и умудрился попасть в весьма затруднительное положение. Во время длительного отсутствия положение лишь ухудшилось, и теперь есть весьма серьёзные опасения, что на его голову посыплются все шишки, если только он не получит квалифицированного юридического совета. Вследствие этого, могу ли я просить вас назвать имя самого видного практикующего юриста?

— Вправе ли вы сообщить мне характер трудностей, которые обрушились на вашего друга? От этого зависит то, какого советчика мне порекомендовать. По вопросам призовых стоит обратиться к Хардингу, если только, конечно же, его уже не привлекла другая сторона. Из-за внебрачной связи или каких-то споров по матримониальной линии, к примеру, без сомнения стоит проконсультироваться у Хикса.

— Изложу вам суть дела, по крайней мере, как я понял. Мой друг попал в руки прожектёра, несколько более скромного человека, чем большинство особ подобного сорта, ведь он пообещал превратить свинец не в золото, а всего лишь в серебро — в поместье моего друга есть заброшенные свинцовые шахты. Друг был восхищён схемой, очарован самим человеком и по простоте душевной, не прочтя бумаг, подписал их.

— Подписал, не прочитав? — вскричал сэр Джозеф.

— Боюсь, что так. Его назначили на корабль. Вроде бы ему не хотелось упустить прилив.

— Бог мой! Хотя пожалуй мне не стоит удивляться: на берегу ограниченность морского волка переходит все границы. Я был свидетелем бесчисленному количеству подобных примеров, среди людей любого ранга, даже весьма компетентных, способных руководить флотом или с изящной тонкостью вести трудные переговоры. Только на прошлой неделе одному моему знакомому, видному офицеру, единовременно ассигновали сумму вполовину жалованья в виде оборотного консамента,[18] и с ней в кармане он отправился в кофейню. Там он заговорил с незнакомцем, предложившим верную схему, позволяющую умножить капитал всемеро с четвертью без особого риска. Офицер передал свои консаменты, и лишь спустя какое-то время после ухода незнакомца понял, что даже не знает имени того парня, не говоря уж о месте жительства. Но возвращаясь к вашему несчастному другу, понимает ли он истинную ценность этих бумаг?

— Есть опасения, что одна из них закрепляла за прожектером права поверенного, хотя с другой стороны, он выдал своей жене точно такой же документ. Но в любом случае, по возвращении он обнаружил, что прожектёр, этот волшебник, по уши влез в долги, проворачивая масштабные операции, даже прокопав судоходный канал.

— Да-да, ну конечно, канал, — сказал сэр Джозеф, глазами излучая осведомлённость. — Бессмысленно притворяться, что речь идёт не о Джеке Обри. Осмелюсь спросить, видели ли вы ту чудовищную канаву в Хэмпшире?

— Конечно, сэр, — ответил Стивен. — Она вызвала некоторые пересуды. И это ещё не всё. Это пресмыкающееся Кимбер, а имя того прожектёра Кимбер, теперь скрывается за целой вереницей компаньонов, точнее сказать сообщников, которых он наделил значительными полномочиями. Некоторые из них жалкие адвокатишки и затевают тяжбы.

Я чрезвычайно волнуюсь за Обри. Я очень привязан к нему и его жене, и как вы знаете, многим ему обязан.

— Вы практически постоянно плаваете с ним, насколько я могу припомнить.

— С тех самых пор, как я пустился в плавания. Что гораздо важнее, он вырвал меня из лап французов, когда меня схватили в Магоне — блестяще проведённый рейд, предпринятый несмотря на изрядный личный риск.

— Безусловно, он имеет все основания рассчитывать на мою благодарность, — сказал сэр Джозеф. — Я никогда не встречал этого джентльмена, хотя вы часто о нем упоминали.

Конечно же, я наслышан о его репутации: самый удалой и изобретательный командир, типичный образчик боевого капитана. Лорд Кейт высоко о нём отзывался. И очень удачлив в море: на службе его прозвали Счастливчиком Джеком. Сколотил недурное состояние на Реюньоне и Иль-де-Франс. Но что выше моего понимания, это как такой человек, способный привести длительную и весьма сложную кампанию к успешному финалу, может сорить деньгами, проматывая с таким трудом заработанные капиталы, вслепую вписываясь в невыполнимые схемы, вслепую подписывая документы, доверившись жалкому проходимцу. — Сэр Джозеф покачал головой, пытаясь проникнуть в мысли того, кто пошел на поводу у явного махинатора, особенно не вдаваясь во все детали: он никак не мог этого понять. — Возможно, счастливчик в море, но таким его не назовёшь на суше. И конечно же, удача отвернулась от него, подкинув такого отца. Вы встречали генерала Обри, Мэтьюрин?

— Увы, встречал.

— Теперь, когда он поддерживает радикалов, дела хуже некуда. Генерал вместе со своими имеющими дурную репутацию друзьями — сущая заноза для министерства, а после егоречи в Спитфилде возникали вопросы в целесообразности назначения его сына на командный пост. По большому счёту, «Акаста», предназначавшаяся капитану Обри, была отдана другому: как выяснил мистер Рэй, свободно множество выдающихся офицеров, чьё назначение усилило бы позицию правительства. То же самое относится к почестям. Были сомнения, стоит ли рекомендовать дворянство или даже титул баронета в качестве признания заслуг вашего друга, потопившего «Ваакзаамхейд», командуя «Леопардом».

Очень опасаюсь, что дело закончится ничем. Если вы цените Обри, постарайтесь убедить его успокоить отца, если это вообще возможно. Но всему свое время. Пока нам нужно решить, какой адвокат сможет защитить капитана Обри от последствий его недальновидности. Нужно найти сообразительного малого, привыкшего иметь дело со всякими пронырами, и не слишком щепетильный...

Сэр Джозеф перебрал в уме всех талантливых юристов города, и сделав это, сильным, но глуховатым голосом запел: «Coll’ astuzia, coll’ arguzia, col giudizio, col criterio ... con un

equivoco, con un sinonimo, qualche garbuglio si trovera.[19]

— Да, — произнес он наконец. — Да, кажется я знаком с настоящим лондонским Бартоло, самым проницательным из них. Его зовут Скиннер, Уилбрахам Скиннер, и он квартирует в «Линкольнз-инн».

— Сэр Джозеф, — поднимаясь сказал Стивен. — Я вам безмерно обязан.

— Отобедаете со мной завтра? — провожая гостя по лестнице, спросил сэр Джозеф. — Я попрошу Крэддока и Эрскина, а потом мы могли бы заглянуть в Конвент Гарден: партию Керубино[20] исполняет в наивысшей степени изящный юноша — просто ангельский голос.

С большой неохотой Стивен был вынужден отказаться — он должен успеть на экипаж до Холихеда, решить кое-какие ирландские дела.

— Что ж, я перешлю бумаги до вашего отъезда, — произнёс сэр Джозеф, раз Стивен продолжил упорствовать, не поддаваясь на уговоры. — Где вы остановились?

— В Грейпс, в «Савое».

— А, ваше насиженное место, — с улыбкой сказал Блейн. — Разрешение и транспортная таможенная декларация для поездки в Кале будут у вас до одиннадцати часов. И пара слуг вам пригодится, я полагаю?

— Если вас не затруднит, — сказал Стивен. Он замер у двери и добавил: — Может случиться так, что я возьму миссис Вильерс с собой в Париж: есть обстоятельства, которые делают это весьма желаемым. Могут возникнуть с этим какие-то сложности?

— Вовсе нет, — ответил Блейн. — С нашей стороны точно никаких, и конечно же, ни одной с той. Леди с американским паспортом всегда приветливо встретят в Париже. Я просто оставлю пустые графы в декларации для ваших помощников и любого случайного попутчика, а вы впишите те имена, которые будет нужно.

— Это будет очень любезно с вашей стороны, мой дорогой Блейн.— Пустяки. Хорошей вам поездки, дорогой Мэтьюрин, и прошу вас передать Кювье мои наилучшие пожелания.

Примечания:

Джон Уилкс (1725 — 1797) — британский журналист, публицист и политик. Одна из ключевых фигур становления европейского радикализма. Выступал с критикой политики монарха и самого монарха. Подвергался арестам, какое-то время был вынужден скрываться во Франции. «Уилкс и свобода» — лозунг, который объединял всех людей, стремящихся к расширению демократии и ограничению власти монарха. [?]

Портсмут (морск. жаргон) [?]

«Гнилое местечко» – город, пришедший в упадок, но сохранивший право представительства в парламенте, которого не имел ряд новых промышленных центров.

Это право было упразднено в 1832 г. [?]

«Рука и ракетка» (Hand and racquet) — одно из традиционных названий паба с гостиницей в Англии. Наши герои отмечали победу в Портсмуте, наиболее же известно заведение в Лондоне. Основанное во времена Тюдоров, своим названием оно обязано располагавшимся через дорогу до 1866 года теннисному корту и штаб-квартире игры. На вывеске была изображена рука, сжимающая теннисную ракетку. [?]

«Собачий нос» («dog’s nose») — смесь пива с джином [?]

Шраб — напиток из апельсинового или лимонного сока, сахара и рома [?]

Hoare’s Bank — старейший частный банк Великобритании и один из старейших банков в мире. Основан Ричардом Хором (Хоаром) в 1672 г. [?]

Durham ox – кастрированный бык, ставший известным в начале XIX века из-за своего большого размера и массы. Считается ранним представителем прародителем шортгорнской породы рогатого скота, помогшем установить стандарты, по которым определялась порода. Быки шортгорнской породы весят 850— 950 кг (до 1200 кг), коровы 500—600 кг (до 750 кг). [?]

Гуго Гроций (1583 — 1645) — голландский юрист и государственный деятель, философ, христианский апологет, драматург и поэт. Заложил основы международного права, основываясь на естественном праве. Самуэль фон Пуфендорф (1632 — 1694) — знаменитый немецкий юрист-международник, историк, философ. [?]

Фаэтон — лёгкая открытая повозка, запряжённая одной лошадью. [?]

Марчелло Мальпиги (1628 — 1694) — итальянский биолог и врач. Один из основоположников микроскопической анатомии растений и животных, проводил исследования в области гистологии, эмбриологии и сравнительной анатомии. Ян Сваммердам (1637 — 1680) — голландский натуралист. Джон Рэй (1627 — 1705) — английский натуралист. Опубликовал ряд важных работ о растениях и животных, а такжеклассическую работу в традиции натуральной теологии — Мудрость Божия, явленная в деле творения (Wisdom of God, Manifested in the Work of Creation, 1691). Рене Антуан Реомюр (1683 — 1757) — французский естествоиспытатель. Матюрен Жак Бриссон (1723 — 1806) — французский зоолог и естествоиспытатель. Жорж Леопольд Кювье (1769 — 1832) — французский естествоиспытатель, натуралист. Считается основателем сравнительной анатомии и палеонтологии. [?]

«Arabia Felix» («Счастливая Аравия») – название, данное античными географами юго-западной части Аравийского полуострова (территория современной Йеменской Арабской Республики и частично Народной Демократической Республики Йемен) [?]

Можно перевести как «со мною вместе в консульство Бьюта». Аллюзия к строфе Горация «O nata mecum consule Manlio» («Со мною вместе в консульство Манлия»), в данном случае имя римского консула заменено названием марки вина. [?]

Eclaircissement — (фр.) объяснение, пояснение [?]

Этьен Жоффруа Сент-Илер (1772 – 1844) – французский зоолог, континентальный предшественник Дарвина и предтеча современного учения об инволюции [?]

Гийом Дюпюитрен (1777 – 1815) – выдающийся французский врач, военный хирург, анатом, учёный, педагог, барон, меценат [?]

Жан-Николя Корвизар (1755 — 1821) — знаменитый французский медик, занимавшийся болезнями сердца. Один из основателей семиотики [?]

Документ, обычно выдаваемый перевозчиком груза грузовладельцу. Удостоверяет право собственности на отгруженный товар и который может передаваться от одного владельца к другому [?]

отрывок из арии доктора Бартоло оперы Моцарта «Свадьба Фигаро». Вероятно, отрывок приведён по той причине, что фамилия оного доктора напомнила имя другого известного человека — Бартоло да Сассоферрато (1313/1314 — 1357) — итальянского юриста, главы целой школы толкователей римского права. Его имя было нарицательным для обозначения учёного законника [?]

Действующее лицо всё той же «Свадьбы Фигаро» Моцарта [?]