на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава V

Мнимая бесконечность: опыт употребления и злоупотребления психоделиков

Тусклый свет – пурпурная вспышка

Сверканье хрусталя – бледно-голубой —

Зеленые молнии. —

В этом вечном исступленном страдании —

Пожары гнева —

Внутреннее запустение —

Ужас великой тьмы

Великие дела – в океане

Мнимой бесконечности…

С. Кольридж. Из «Записных книжек за 1796»

В богемном течении культуры нашей недовольной молодежи все дороги ведут в психоделию[159]. Увлечение галлюциногенами стало общим знаменателем разнообразных форм контркультуры в послевоенный период. Правильно истолкованный (что встречается редко) опыт применения психоделиков играет значительную роль в радикальном отходе молодежи от устоев родительского общества. При этом именно лихорадочный поиск фармакологической панацеи отвлекает молодежь от основных ценностей восстания и грозит уничтожить их многообещающую эмоциональность.

Если мы согласимся с тем, что контркультура в основном является исследованием политики сознания, тогда употребление психоделиков – это один, но только один из возможных способов поставить такое исследование. Психоделики становятся ограниченным химическим средством для большой психической задачи – переработки личности, на которую в конечном счете опираются социальная идеология и культура в целом.

С таким эмоциональным настроем на пороге нового столетия Уильям Джеймс[160] и Хевлок Эллис[161] провели исследования галлюциногенных веществ. Предварительный план первых экспериментаторов – Джеймс использовал закись азота, а Эллис только что открытый пейотль (Джеймс с пейотлем познал лишь мучительные рези в животе) – исходил энтузиазмом в отношении потенциальных культурных возможностей, связанных с изучением опыта применения галлюциногенов. Эллис, сообщая в 1898 году Смитсоновскому институту о своем открытии «сатурналии для определенных чувств», отмечал:

«Если когда-нибудь употребление мескалина войдет в привычку, любимым поэтом принимающего мескалин будет, безусловно, Вордсворт. Так и хочется сказать, что многие из его самых памятных стихов и афоризмов могут полноценно оценить лишь те, кто испытал действие мескалина. В связи с этим можно утверждать, что искусственный мескалиновый рай, пусть и не такой соблазнительный, надежнее и благороднее своих собратьев»[162].


Еще настойчивее Джеймс провозглашает философскую важность неинтеллектуальных сил, которые он открыл не только непосредственно в своих экспериментах с наркотиками, но и научным методом, с помощью своего революционного анализа «Разнообразие религиозного переживания». Энтузиазм Джеймса особенно примечателен: как основатель прагматизма и психологии поведения, он многим обязан стандартным формам умственной деятельности, свойственным научному мировоззрению. Однако Джеймс убежден, что:


«…наше нормальное дневное сознание, рациональное сознание, как мы его называем, является лишь одной разновидностью сознания, тогда как вокруг, отделенные от него тончайшим экраном, находятся потенциальные формы сознания совершенно иного плана… никакая картина вселенной в ее абсолютности не может быть окончательной, ведь это означает пренебречь другими формами сознания… Они запрещают до срока закрывать наши счеты с реальностью»[163].

Когда через пятьдесят лет Олдос Хаксли и Алан Уоттс поставили психоделические эксперименты, возымевшие куда больший социальный эффект, чем у Эллиса и Джеймса, их исследования по-прежнему включали контролируемые выборки и учтивое наблюдение[164], а объекту исследования предстояло получить новую внутреннюю концепцию форм сознания и религиозных традиций, которые современная узко-позитивистская наука сметает в огромный ящик с ярлыком «мистицизм, то есть бессмыслица». Поэтому фактически Уоттс и Хаксли практиковались в синтезе и ассимиляции. С той же решимостью, с которой Фрейд заявил, что сны – это экспериментальные данные, способные выдержать научное теоретизирование, Уоттс и Хаксли стремились восстановить ценность заброшенных культурных традиций, для которых не существовало рационального метода исследования. Предложенная ими техника представляла собой систематическую культивацию абнормального состояния сознания, которое удавалось приблизить к упомянутым традициям в обход логического, рассудочного интеллекта.

Эллис и Джеймс строили гипотезы, Уоттс и Хаксли пробовали опытным путем; это всегда казалось мне абсолютно разумным даже со строго научной точки зрения. Если задачей науки является рациональный анализ человеческого опыта, тогда аномальные (или транснормальные) состояния сознания тоже должны стать предметом научного исследования. Как утверждал Джеймс, мистиков, которые соотносят свои догадки с непосредственным личным опытом, нужно квалифицировать как строгих эмпиристов. Отчего же их опыт и знания, исходящие из этого опыта, были отсеяны наукой как нелегитимные? Возможно, это тот случай, когда мистики, ассимилировав полноту человеческого опыта, стали больше учеными, чем традиционные ученые, настаивающие – лишь то, что очевидно для произвольно ограниченного спектра сознания, заслуживает внимания? Этот предрассудок кажется несостоятельным теперь, когда уже созданы искусственные химические вещества, дающие доступ любому к этим транснормальным формам сознания. Почему не использовать их как своего рода психическую глубинную бомбу, чтобы открыть пути восприятия, плотно забитые из-за глубоко укоренившихся традиций мышления нашей западной интеллигенции?

Как интеллектуальное предположение такой эксперимент мог оказаться состоятельным, но экспериментам Уоттса и Хаксли было суждено выйти за рамки экстравагантного психологического исследования. Их затянуло в глубинное течение главного общественного движения – и в этом контексте их влияние далеко от полезного.

Оглядываясь назад, мы понимаем, что пошло не так. И Хаксли, и Уоттс проводили аналогию между наркотическим воздействием и исследовательским прибором вроде микроскопа. Галлюциногены функционируют как линза, через которую можно заглянуть в затемненные слои сознания. Но в руках ребенка или уборщика лаборатории микроскоп станет игрушкой, не дающей ничего, кроме варварского и поверхностного интереса. Допускаю, что опыт применения наркотиков может дать существенные плоды, если его опробует человек зрелого, просвещенного ума, но эту практику неожиданно подхватило поколение трогательно акультурных юнцов, которые ничем не обогатили этот опыт, кроме как праздным желанием. В подростковом бунте они отбросили коррумпированную культуру своих предков, выплеснув с грязной водой и все западное наследие – в лучшем случае в пользу экзотических традиций, которые понимают лишь маргинально, в худшем – ради интроспективного хаоса, в котором их несформировавшаяся жизнь на семнадцатом-восемнадцатом году мечется, как атом в пустоте.

Я считаю, нужно занять очень сильную позицию по этому вопросу и заявить, что есть умы слишком слабые и юные для таких психических опытов; неспособность признать этот факт станет началом катастрофы. Нет ничего общего между человеком с опытом Хаксли, сознательно выбирающим мескалин, и пятнадцатилетним наркоманом, который нюхает авиационный клей, пока его мозг не превратится в кашу. В одном случае одаренный ум, сложными путями идущий к культурному синтезу; с другой стороны, ветреный ребенок, которому взбрело в голову «взорвать» свой мозг и завороженно смотреть, как поднимаются красивые шарики. Но когда все шары поднимутся и разлетятся, что останется, кроме желания увидеть еще более красивые шары? И юнец снова тянется к маленькой волшебной ампуле… и снова, и снова.

Употребление психоделиков диссидентской молодежью с целью расширения сознания не даст ожидаемых результатов. На аморфные, отстраненные личности психоделики оказывают как раз обратный эффект: они сужают сознание, фиксируя его. Вся жизнь жестко сосредотачивается на одном опыте, на одном действии. Вызывают ли зависимость марихуана, ЛСД или амфетамины, вопрос спорный, в основном из-за расплывчатости термина «зависимость». Ногти на руках вызывают зависимость? У всех нас есть знакомые, которые постоянно грызут ногти. Шахматы вызывают зависимость? Есть игроки, готовые обходиться без еды и воды, лишь бы не отрываться от шахматной доски. Где заканчивается затягивающая привычка и начинается зависимость?

Однако очевидно, что психоделики являются мощным навязчивым состоянием, пересилить которое многие молодые люди не могут. Для них психическая химия перестает быть средством исследования вечной мудрости; она становится самоцелью, источником неограниченного знания, изучения и эстетического формирования. Она сама становится творчеством. Не то чтобы молодежь поголовно превратилась в наркоманов; скорее, это богемная часть усиленно раздувает употребление психоделиков до размеров всей молодежной культуры. По иронии судьбы, это типично американский коммерческий подход – начать с рекламного трюка, а закончить Weltanschauung[165]. Основа основ стратегии Мэдисон-авеню[166]: продавай не консервный нож, а образ жизни.

Вот пример того, как «расширенное сознание» измеряется в самой «хипповой» андеграундной прессе (в нашем случае это октябрьский номер «Оракула Южной Калифорнии» за 1967 год, но можно взять любой выпуск любого авангардного журнала). Эстетика издания формально психоделична: все размягченное, с размытыми границами, усыпанное блестящими камушками… не хорошо, но формально. Передовица – короткое интервью с Тимоти Лири, предмет обсуждения, разумеется, исключительно ЛСД. Содержание неглубоко и подтасовано, но с претензией на истину в последней инстанции, с надерганными нужными лозунгами.

После интервью – тематический очерк местного «экологического философа», который разрешил «Оракулу» «подключить магнитофон к лобным долям его мозга, чтобы запечатлеть картину рая, как он ее воспринимает». Статья начинается так: «Когда я однажды закинулся в Йосемите 250 миллиграммами кислоты…» Засим следует другое интервью, на этот раз с рок-звездой (пишется, видимо, опять с датчика в лобной доле): «Как я словил кайф». Далее идет первая из новой серии статей «Жизнь в экстазе», анонсированной как «прозрения, собранные за трехлетнее творческое исследование, проведенное в Мексике на средства компании «Сандоз», производителя ЛСД-25». Ни дать ни взять, исследование международных отношений, спонсированное ЦРУ. Подзаголовок статьи – «Ваш экстатический дом: дешевый способ изменить свой дом – отразить изменение вашего сознания».


«Приобретите маленький электромотор, вроде такого, от которого крутится потолочный вентилятор. Возьмите большую жестяную банку, проткните в ней дырки и прикрепите так, чтобы она вращалась вокруг лампочки… ваша комната озарится блеском звезд. Еще можно приобрести небольшой вращающийся круг, как в витринах ювелирных магазинов… и поставить на него любой визионерский объект. Список визионерских объектов см. в классическом произведении Хаксли “Двери восприятия”».


Далее идет научный раздел: как не подхватить гепатит, распространенный среди употребляющих амфетамины (из-за грязных игл). Тон статьи отечески-покровительственный:


«…делать дело не означает обязательно навлекать плохую карму на твоих братьев. Не трогай еду и питье и не готовь пищу, не вымыв сперва руки, особенно если ты только что сидел на толчке… Тебе даже позволяется злиться из-за этого, особенно если ты живешь в коммуне».


Мой отец, родившийся до племенной эпохи, излагал эту глубокую народную мудрость так: «Не лезь за стол с немытыми руками». Мне тогда пять лет было.

Наконец рекомендуемое чтение («книги для расширения вашего сознания»), рекламные объявления психоделиков и последняя страница в стиле ар-нуво: мальчик и девочка во время полового акта под толсто выписанным «Любовь».

В других андеграундных изданиях мы найдем ту же зацикленность на теме психоделиков и специфических принадлежностей. В колонках писем тесно от все новых рецептов наркотического варева – от некоторых буквально кровь стынет в жилах. В редакционных статьях в альфу и омегу политики возводится закон о наркотиках и уклонение от встреч с подразделением по борьбе с наркотиками. Но рекламные объявления выдают их с головой: журналы все больше зависят от местного андеграунда, атрибуты которого – одежда, световые шоу, рок-музыка и рок-клубы, постеры, стробоскопы, бижутерия, значки, колокольчики, бусы, черные очки, кальяны для марихуаны и разнообразные «головные аксессуары» – в массе своей созданы для восприятия в наркотическом угаре или нацелены на то, чтобы рано или поздно сделать психоделики гламурными, а удовольствие – или зависимость – более сильным.

Есть слово, которым мы вынуждены назвать это изощренное погружение в одну маленькую идею с ее весьма тривиальными последствиями, эти попытки сделать маргиналов символом целой культуры. Это слово – упадничество. Разложение. К сожалению, именно так значительный сегмент нашей молодежной культуры сейчас утрачивает свою силу.

Если одержимость психоделиками – симптом культурного обнищания, тогда дела плохи. Но для завершения мрачной картины нужно добавить неприглядные, порочные и, в некоторых случаях, смертельно опасные подробности, которыми неизбежно обрастает любая нелегальная торговля. Для выживания в городской среде деньги по-прежнему необходимы, даже если кто-то и подбрасывает на карманные расходы. Наркотики с сопутствующими аксессуарами приносят деньги общинам в Ист-Виллидж, Хейт-Эшбери и др. В серии весьма познавательных статей для «Вашингтон пост» (15–29 октября 1967) о торговле дурью в Хейт-Эшбери Николас ван Хоффман приходит к невеселому выводу: кем бы хиппи себя ни мнили, фактически они, хочешь не хочешь, «самый крупный криминальный случай со времен запрета наркотиков». Представленный им отчет далеко не радостный. Даже если большинство «детей цветов» непричастны к наиболее циничным и криминальным аспектам торговли, тем не менее их коммуны стали рынком, где все ощутимее доминируют жесткие деловые интересы, которым столько же дела до расширения границ сознания, как Аль Капоне до дионисийских празднеств.

Конечно, власти со своей узколобой установкой видят в употреблении наркотиков чисто полицейскую проблему, а СМИ со своей неисправимой склонностью к упрощению и созданию сенсаций направляют зачастую невинное юное любопытство безобразными тайными путями. Но именно молодежь несет основную ответственность за то, что позволила втянуть себя в порочную среду, созданную доминирующим обществом. Я вынужден напомнить их собственные слова: они уже достаточно взрослые, чтобы не позволить стричь себя под одну гребенку с наркодилерами, которые представляют собой криминальную карикатуру на американские деловые круги и вряд ли изменятся, если позволить им эксплуатировать новое покорное население.


Нелегко сказать, кто несет ответственность за увлечение молодежи психоделиками. Реклама наркотиков началась еще во время сан-францисского ренессанса, и сейчас имя тем, кто к ней присоединился, – легион. И все же среди них выделяется фигура Тимоти Лири – пропагандиста, апологета и первосвященника психоделических идеалов. Если задаться целью найти тех, которые больше всего проталкивали статус психоделиков как тотальной автономной культуры, именно Лири окажется самым ярым фанатом этой кампании. Он бы, пожалуй, даже оскорбился, если бы его не выделили.

Примечательно и весьма подозрительно, как Лири пришел к своему недолгому, но значительному влиянию на молодежную культуру шестидесятых. В начале шестидесятых его охотно публиковали как пионера психоделических исследований[167], и лишь когда ученая карьера Лири потерпела неудачу (его уволили из Гарварда в 1963 году), а сам он дважды не поладил с законом о запрете наркотиков, он вдруг сделался самопровозглашенным культовым свами. Сложно не увидеть «случайной» связи между неприятностями с законом (по одному обвинению Лири получил абсурдно суровый приговор – тридцать лет тюрьмы и штраф тридцать тысяч долларов) и последовавшими заявлениями Лири о своих видениях и пророчествах. Такая интерпретация его карьеры может кому-то показаться слишком циничной, но факт остается фактом: первый рассчитанный на эффект «праздник психоделиков» его Лиги духовного открытия состоялся в сентябре 1966 года, менее чем через шесть месяцев с подачи апелляции адвокатом Лири о снятии одного из обвинений в наркошных делах якобы как нарушающего свободу вероисповедания[168].

Но даже если психоделический культ Лири начался с гамбита с законом, его необязательно сбрасывать со счетов. Существует состояние рассудка, которое в психиатрии называют синдромом Ганзера, или синдромом неверных ответов. Человек с таким синдромом разыгрывает безумие, но притворяется настолько удачно, что в конце концов сживается с ролью безумца. В каком-то смысле они расчетливо сводят себя с ума. В случае Лири «помешательство» облачилось в мантию божественности, но все равно это тот же самый процесс систематической потери себя в экстравагантной новой личности. Какое бы объяснение ни придумали карьерным зигзагам Лири, произошедшая с ним перемена оказалась судьбоносной для развития нашей молодежной культуры. Именно Лири смог прочно внедрить интерес молодого поколения к психоделикам в религиозный контекст. Связь между психоделиками и визионерской религией, открытую куда более одаренными умами, Лири растиражировал в массовом сознании подростков и студентов.

Нельзя сказать, кому удалось заинтересовать молодежи больше, Лири или писателю Кену Кизи, создателю «кислотного теста»[169]. Оба достигли сомнительного успеха в специфическом бизнесе – организации массовой публичной «ловли кайфа». Но сессии Кизи носили в основном развлекательный характер – ЛСД подавалось в гремучей смеси с живой рок-музыкой, усилителями, стробоскопами и свободными танцами; расчет был самым что ни на есть эстетическим и увеселительным. Лири, напротив, предпочитал появляться на сборищах своего ЛСД-лагеря с торжественностью воскресшего Христа – в облаках ладана и белых пижам и со стигматами пострадавшего от лап закона (впрочем, световые и звуковые эффекты он тоже не забывал, как и высокую плату за вход – до четырех долларов с человека). Несомненно, увлечение психоделиками распространилось бы среди молодежи и без Кизи и Лири, хотя и не так скоро. Но Лири, появившийся, когда назрел момент, и заполучивший готовенькими тысячи студентов и подростков, несет основную ответственность за вдалбливание в огромное число молодых, эмоционально незрелых умов, многие из которых не способны переварить больше одной идеи сразу, азбучно простой идеи: ЛСД имеет нечто общее с религией. А уже эта идея, не до конца понятая, превратила психоделические эксперименты в нечто большее, нежели веселые шалости.

Когда пламенная молодежь двадцатых пристрастилась к продаваемому бутлегерами спиртному, ей и в голову не приходило оправдывать свою слабость с помощью метафизики. Для современной молодежи наркотики несут в себе харизму эзотерической мудрости, и молодые люди отстаивают применение «кислоты» с религиозным пылом. Лири научил их, что «забалдеть» – это не детская шалость, а священный ритуал новой эры. Они что-то слышали о том, что за этим запрещенным действием кроется богатая экзотическая религиозная традиция, сверхъестественные силы и спасение, чего взрослое общество, разумеется, не понимает и, естественно, боится. «Они все равно что римляне, – цитируют якобы высказывание одного молодого промоутера психоделиков. – Они не понимают, что это религиозное движение. Пока они не сделают это [употребление психоделиков] легальным и к тому же открытым, мы будем находить наше святое причастие, где можем. Если запретят одно, мы тут же предложим другое»[170].

Этой мистической религиозностью Лири убедил огромную часть молодежи, что «неврологическая политика» должна стать неотъемлемым, если не главным, фактором диссидентской культуры. «Закинуться ЛСД – это духовный экстаз. «Путешествие» под ЛСД – религиозное паломничество». Употребление психоделиков – единственный способ «с упоением предаваться Божьей музыке».

Но обещание нирваны – еще не все. Недавно Лири начал приравнивать психоделики к экстравагантному духовному дарвинизму, который признает наркомана «новой расой», находящейся в процессе эволюции. ЛСД, заявляет Лири, это «причастие, которое свяжет тебя с древней, возрастом два миллиона лет, мудростью внутри тебя»; ЛСД якобы освобождает человека, позволяя «перейти в следующую фазу, которая есть эволюционная бесконечность, древняя реинкарнация того, что мы всегда носим внутри»[171]. Так «политика экстаза» стала гениальной идеей будущего, таинственными путями ведущей к социальной революции. Критикуя аполитичный квиетизм[172] проповедей Лири, критики отчего-то упускают тот факт, что его обращение к молодежи содержит весьма амбициозные политические заявления:


«Уже несколько лет я всем советую становиться экстатическими святыми. Если ты станешь экстатическим святым, ты станешь социальной силой… Ключевым фактором психоделического движения, ключевым фактором того, что сегодня происходит с молодежью, является свобода… Либералы, левые, марксисты противостоят индивидуальному поиску… Они пытаются подорвать эту затравочную энергию. Мы всерьез переходим к действиям на политической или социальной шахматной доске, чтобы защитить нашу индивидуальную внутреннюю свободу… Мы пытаемся донести до молодых, что в психоделическом движении нет ничего нового… хиппи, кислотники, новые общины «детей цветов» выполняют классическую функцию… Когда империя становится изобильной, урбанизированной, завязанной только на материальном, появляется новый андеграунд… сотрясающий устои призывом “включись, настройся, выпадай”»[173].

Итак, нам предлагается поверить, что, принимая ЛСД и занимаясь подпольной деятельностью, мы сделаем достаточно для трансформации общества и изменим ход истории. В своей психоделической аркадии в Миллбруке (штат Нью-Йорк) Лири, хотя на взгляд этого и не скажешь, объявил свою революцию. «Через пятнадцать лет это будет страна ЛСД, – пророчил Лири в 1967 году в интервью Би-би-си. – Через пятнадцать лет наш верховный суд будет курить марихуану. Это неизбежно. Студенты лучших университетов курят травку уже сейчас. Будет меньше интереса к войне, к политике силы. Знаете, сегодня настоящая наркомания и болезнь – это политика».

«Психоделическая революция», таким образом, сводится к простому силлогизму: измени превалирующее сознание, и ты изменишь мир; применение наркотика ex opera operato[174] меняет превалирующее сознание; значит, сделай всеобщим употребление наркотиков, и ты изменишь мир.

Когда такие грандиозные обещания подкрепляются свободным сексом в неограниченных количествах, который является основным аспектом культа Лири, – неудивительно, что молодые диссиденты сбегаются к нему толпами. «Может ли мир прожить без ЛСД?» – спрашивает тематический очерк в еженедельнике «Другой Ист-Виллидж». «Эта тема объединяет тех, кто уже пробовал ЛСД, и тех, кто еще не пробовал ЛСД – по крайней мере, все знают, о чем речь… Может ли человек быть человеком без ЛСД? Или сформулируем иначе – ни разу не познав ПСИХОДЕЛИЧЕСКИЙ ОПЫТ? Ответ, по мнению автора статьи, – проверенное на опыте, осторожное, но подчеркнуто решительное НЕТ. НО…» (тут просится вздох облегчения: «нет» с оговорками, может, все же разрешат признать людьми Сократа, Шекспира, Монтеня, Толстого и других). «…Но опыт употребления психоделиков не ограничивается только ЛСД. Есть минимум пять других эффективных психоделических препаратов» (вот и вздохнули, называется).

Когда претензии психоделии принимают такие размеры, мы имеем полное право занять непримиримую позицию и горячо протестовать. Но дело вот в чем: наркоманы не просто патологический нарост на молодежной культуре, к которому можно отнестись с неприязнью и хирургически удалить. Лири и его последователи смогли наделить психоделики таким мистическим значением, что начинает казаться, будто это и есть суть политики нервной системы, которой так увлечена молодежь. И это иронично до предела, потому что революция, которую Лири намерен возглавить, – самая печальная из иллюзий.

В более широком контексте крестовый поход молодежи за психоделическими приключениями служит симптомом куда более масштабного социального явления, в которое втянуто и отвергнутое старшее поколение. Наше общество уверенно идет к тотальной наркозависимости. Полагаться на химические препараты для контроля разнообразных функций организма стало привычным делом с нашим так называемым здоровьем. В 1967 году в Америке потреблялось свыше восьмисот тысяч фунтов барбитуратов и десять миллиардов таблеток амфетамина, чтобы снять действие барбитуратов. Нам также дают понять, что каждый четвертый житель страны регулярно употребляет транквилизаторы[175]. На недавнем конгрессе всемирной психиатрической ассоциации, проходившем в Лондоне в ноябре 1967 г., были обнародованы данные, что за последние три года в Великобритании с населением около пятидесяти миллионов было выписано «шокирующее количество» – свыше сорока трех миллионов – рецептов на психотропные препараты. Причем сюда не входят транквилизаторы, антидепрессанты и седативы, применяемые в больницах общего профиля, лечебницах для душевнобольных и в частной практике, – это только лекарства, отпускаемые под контролем государственной службы здравоохранения[176].

Выступавший на конгрессе по этой теме доктор Уильям Сарджент пришел к выводу, что наркотики стремительно становятся стандартной методикой лечения тревожности и эмоциональных расстройств, массово заменяя психотерапию, психоанализ и, нет необходимости говорить, любую попытку изменить внешние факторы, как раз и вызывающие неврозы. Основная часть быстро растущей популяции наркозависимых, как оказалось, состоит не из бунтующих юнцов, а из женщин средних лет, которые с трудом засыпают и успокаиваются.

Адаптацию и естественные функции, с которыми раньше человеческий организм справлялся сам – сон, пробуждение, отдых, сексуальная потенция, пищеварение, работа кишечника, – отдали на откуп постоянно увеличивающемуся списку химических снадобий. Старомодные органические процессы явно не дотягивают до планки современной цивилизации. Это, говоря открытым текстом, наш приговор от современной цивилизации, ибо подо что мы только ни перекраиваем окружающую среду и стиль жизни, но только не под людей. А самый удобный способ принять невозможное для жизни положение дел без пересмотра технократических ценностей – это латать организм фармакологическими заплатками. Скольким из нас – из-за дефицита времени или спокойствия – приходится прибегать к таблетке или уколу, чтобы запустить самые обычные естественные функции?

В этих условиях обсуждение психоделиков приобретает новое значение. Если наше общество поставило себе целью решить психические и органические проблемы с помощью химических препаратов, то когда же поставят точку в деле так называемых «расширителей сознания»? Отчего бы не таблетке и не игле давать временное эмоциональное освобождение и переключение восприятия? Общественная позиция по этому вопросу представляет собой непонятную смесь снисходительности и сопротивления. Амфетамин нам достаточно хорошо знаком под названием бензедрина, который загнанные студенты и переутомленные руководители принимают без тени сомнения, чтобы изменить сознание – от сонного к проснувшемуся. ЛСД не встретила серьезного сопротивления в отношении профессионального назначения терапевтами и исследователями. Если общественность не проявляет толерантности к неограниченному употреблению наркотиков, эту амбивалентность нужно превратить в искреннее беспокойство о риске для здоровья, связанном с употреблением психотропных веществ без малейшей сознательной дисциплины. Наркотики, несомненно, мощные средства, и беспокойство вполне законно. Даже андеграундная пресса начала муссировать фразу: «“Скорость” [амфетамин] убивает». Что касается марихуаны, возражения против ее применения выглядят, как уже заявляют многие индивиды и целые группы безупречного поведения, откровенно непоследовательными в обществе, где разрешено свободное употребление алкоголя[177].

Если непрерывный поток наркотиков, на которых добровольно живет наше общество, прервется в части психоделиков, я думаю, это произойдет не только из-за беспокойства о здоровье, но и потому, что в общественном мнении эти вещества тесно связаны с агрессивно-богемным образом жизни молодежи. Ирония состоит в том, что не молодежь пострадала от общественного осуждения за связь с психоделиками, а скорее психоделики пострадали из-за связи с неблагонадежной молодежью. Не желая винить себя в отчуждении собственных детей, матери и отцы решили винить наркотики, и психоделикам пришлось отдуваться за дурное поведение юнцов. Чем сильнее молодежь отстаивает наркотики, тем больше крепнет среди взрослых враждебность к тому, что, по сути своей, является эпифеноменом молодежного бунта. Согласно последним анализам, психоделическое направление, в котором молодые люди повели свою борьбу с обществом, оказалось ложным. В таких «разборках» нечего выигрывать или проигрывать. Это не виски бутлегеров, вспоившее богемианизм «потерянного поколения», и не марихуана, на которой выросло поколение битников и хиппи.

Человек начинает прислушиваться к подозрениям относительно революционного характера психоделического крестового похода, узнав, что такие откровенно консервативные печатные издания, как «Лайф» или «Тайм» – сущий тупик, который не даст нашей мятежной молодежи сделать три неверных шага в ином направлении, – уделили психоделикам самое благосклонное внимание не далее чем в 1957 году. В том году в номере «Лайф» от 13 мая появилась сенсационная аппетитная статья «В поисках волшебного гриба» авторства Р. Гордона Уоссона, вице-президента Дж. П. Моргана и его супруги. В статье рассказывалось о визионерских приключениях, которые они в 1955 году устроили себе вместе с фотографом нью-йоркского бомонда у практикующих псилоцибе[178] в непросвещенной Мексике. Статья пестрит иллюстрациями и подробными описаниями грибов, приводит все знакомые параллели с оккультизмом и восточными религиями и, с реверансом в адрес экстатических стихов Уильяма Блейка, напоследок заверяет читателей, что «грибы всем им дадут видения в куда большем количестве». С тех пор психоделики получают восторженную прессу в «Тайм» и «Лайф», за исключением (что характерно) их связи с бунтующей богемой.

Несмотря на недостатки, акулы пера обладают здоровыми инстинктами в отношении того, что может и чего не может ассимилировать технократическое общество. Подозреваю, они прекрасно понимали, что частная таблеточка барбитурата будет подана под видом средства поддержания эмоциональной стабильности в существующем статус-кво. Молодежь, начитавшаяся о психоделиках у Хаксли в «Дверях восприятия», упустила из виду, что в романе «О дивный новый мир» Хаксли описывал, как невыносимые условия превращали в сносные с помощью визионерского препарата «сома», назначение которого было делать людей «здравомыслящими, послушными, стабильными в своей удовлетворенности».

Недавно группа молодых англичан с помощью пары радикальных психиатров основали группу с целью исследовать психотропные наркотики и «методы изменения сознания в целом», дабы либерализировать законы против наркотиков в Великобритании. Свою организацию они назвали СОМА – Общество ментальной осведомленности. Подозреваю, что они искушают судьбу. На первый взгляд трудно понять, отчего психоделики нельзя приспособить к стандартам технократии, – такая ассимиляция стала бы прекрасным примером «репрессивной десублимации» Маркузе. Исторические свидетельства позволяют предположить, что роль наркотиков была как раз в том, чтобы приручать и стабилизировать. Де Куинси[179], признавшись в своем нашумевшем пороке в двадцатых годах XIX века (и одновременно намекнув на повальное увлечение опиумом среди английских аристократов и представителей искусства), был убежден, что зависимость свойственна прежде всего измученным работникам прядильных фабрик. Роль наркотиков в погашении социальных волнений в начале промышленной эпохи в Англии никогда серьезно не исследовалась, но каждый изучавший историю того периода знает, что обычной практикой у работающих матерей было давать голодным детям настойку опия (его называли «материнское благословение»); таким образом, дети привыкали к наркотику с колыбели[180].

Позже, на пороге нового века, в период индустриализации, потребовавшей нечеловеческого напряжения, наша страна прошла через истерию наркотической зависимости, которая до сих пор остается непревзойденной, по крайней мере, в национальном масштабе. Основным употребляемым тогда наркотиком был морфий, который до принятия в 1914 году Гаррисоновского акта о наркотиках служил основным болеутоляющим и свободно выписывался врачами. Даже если обратиться к богеме середины XIX века с ее более авторитетными знатоками наркотиков, собиравшимися в клубе Теофиля Готье «Club des Hachischins»[181], – вряд ли мы окажемся в компании социальных революционеров. Их рассказы пестреют знакомыми видениями – «золотые лилии», «мириады бабочек», «фейерверки», но, как открыто признал Бодлер, «искусственный рай» был бегством «от кромешной безнадежности обыденного существования»[182]. Штиль высокий, но ощущения такие же, как у какого-нибудь несчастного осоловевшего рабочего из гонконгских доков, который тратит тощее жалованье на «погоню за драконом». И если брать употребление наркотиков за мерку, тогда скорее Гонконг, а не Сан-Франциско заслуживает звания самого обкуренного города мира.

В конце пятидесятых один английский писатель устроил несколько сессий под ЛСД, которые позже описал и опубликовал под псевдонимом Джейн Данлэп[183]. Сентиментально-приторный стиль создает впечатление, что мисс Данлэп из тех писателей, чьи творения смотрят на нас со страниц «Домашнего женского журнала», но в своих экспериментах с ЛСД мисс Данлэп, боюсь, выступает скорее заурядной наркоманкой, чем Олдосом Хаксли или Алленом Гинзбергом. Судя по всему, шансы на то, что психоделическое общество, за которое ратуют Тимоти Лири и его последователи, вызовет культурный ренессанс, очень малы.

Мисс Данлэп якобы узнала об ЛСД из статьи Уоссона в журнале «Лайф»; вообще она восхищается «его превосходными статьями» и собирает их с самого первого номера. Она немедленно пришла на психоделическую сессию в местном университете и диктовала отчеты о своих откровениях, которые выглядят, не побоюсь сказать, аутистскими коллажами из Жюля Верна, Флэша Гордона и Ника Кенни. Во время чтения описания экспериментов мисс Данлэп у читателя возникает неприятное ощущение, что она нашла то, что искала, а ее «опыт» отдает китчем. «Я видела крошечные травинки, согнувшиеся в молитве, цветы, танцующие на ветру, и деревья, простиравшие руки к Богу», и так далее, и тому подобное, а фоновая музыка при этом, разумеется, «Аве, Мария». К моменту появления Джейн Данлэп психоделики давно стали повальной модой. Визионерские прозрения, призванные поднять ординарное человечество до уровня Блейка и Вордсворта, снизились до культурного уровня гипсовых копий Давида Микеланджело на кладбище Форест-Лаун. Самым деспотичным власть предержащим нечего возразить против химического вещества, которое подводит новых «мисс Данлэп» всего мира к утешительному выводу: «тех, кто принимает Божественную тягу, преодолевающую силу тяжести, и сохраняет геологическое ощущение времени, ждет чудесное будущее».

Почему бы технократическому строю не взять в арсенал способов социального контроля такую передовую эмоциональную разрядку, как психоделики? Кайф иной раз, периодические оргии, экстаз по выходным – какую угрозу маленькие личные шалости могут представлять для установленного порядка, если они не связаны с подрывными формами диссидентства? В РАНД уже заговорили о возможности применения транквилизаторов и седативов в самой угнетающей из чудовищных ситуаций – для жизни в убежище после ядерной бомбардировки, как средство разрядить напряжение и приглушить отчаяние[184]. Чем в этом случае психоделики хуже других?

Кроме того, нужно помнить, что наркотики уже применяют, хотя и с большей осмотрительностью, чем богемная молодежь, весьма уважаемые граждане. Очищенные от социального бунтарства, наркотики становятся частью жизнелюбивого общества, вроде обмена женами в пригородах или коктейльных официанток топлес. Я знаю, что среди моих знакомых постоянно растет число тех, кто позволяет себе маленькие «путешествия» – просто для прикола. Радикальная социальная или культурная позиция тут ни при чем – это же просто предохранительный клапан. Если на то пошло, так человек меньше тревожится при замалчивании самых худших проблем.

Что будет, если поборники психоделиков добьются своего, и американское общество будет ловить кайф легально? Торговлю марихуаной подберут под себя крупные сигаретные компании, отчего мы, несомненно, выиграем – не отдавать же такое дело мафии. (Не удивлюсь, если «Американский табак» начнет выпускать значки с надписью «Легализуйте анашу»: бизнес получится на миллиард.) А крупнейшие фармацевтические корпорации с готовностью кинутся к ЛСД. И что тогда? Революция свершится? Мы окажемся в обществе, переполняемом любовью, нежностью, невинностью и свободой? Если так, что сказать о целостности нашего организма? Не придется ли признать, что бихевиористы были правы с самого начала, и мы действительно клубок электрохимических цепей, а вовсе не люди, у которых все есть, чтобы достичь просветления с помощью природных способностей и непростого личностного роста?

«Лучшие вещи для лучшей жизни с помощью химии»[185], утверждает знаменитая фраза на одном из значков хиппи. Но лозунг воспринимается без иронии. Молодые люди с такими значками имеют в виду то, что сказано. Обожающий технику американец всех смешил своей убежденностью в том, что для любой человеческой проблемы существует техническое решение. Понадобился всего-то великий психоделический крестовый поход, чтобы осознать абсурдность предположения, что личное спасение и социальную революцию можно уместить в пилюлю.


Глава IV Путешествие на восток… и не только: Аллен Гинзберг и Алан Уоттс | Истоки контркультуры | Глава VI Исследуя утопию: визионерская социология Пола Гудмена