29

Какая-то неведомая сила выталкивает внутренние органы у меня изо рта. Едва я успеваю сесть, как из горла вырывается фонтан рвоты. Все болит: такое ощущение, что на мне живого места не осталось.

Я с трудом встаю на колени и содрогаюсь в новом рвотном позыве. В грязи скапливается вязкая прозрачная лужица.

– Вот дерьмо, – произношу я чужим голосом, низким и хриплым. Твою же мать… Темно, хоть глаз выколи, а холодно-то как! Я обхватываю себя руками, пытаясь хоть немного согреться, но ничего не выходит. Разбитое лицо саднит и ноет, голова просто раскалывается, и, хуже того, я чувствую, что все еще пьяна. Пытаюсь встать, но меня шатает из стороны в сторону.

Господи боже. Выкарабкавшись из-под горки, я хватаюсь за ржавые металлические перекладины, выпрямляюсь и набираю в грудь холодного воздуха. В этот самый момент я понимаю, что в парке кроме меня находится кто-то еще. На качелях сидит темная фигура. Ее с легкостью можно было не заметить, если бы не поскрипывание цепей от слабого движения взад-вперед. Капюшон поверх бейсболки, сгорбленные плечи. От этого зрелища мне должно стать жутко, я должна почуять опасность, ведь ни один нормальный подросток не притащится ночью в парк покататься на качелях.

Но страх куда-то улетучился. Так вот что делает водка.

Она высасывает из тебя все эмоции, а взамен дарит бесстрашие, самое что ни на есть настоящее бесстрашие, пусть даже к нему прилагаются жуткая вонь и безумная боль. На долю секунды я почти что проникаюсь к маме сочувствием: раз для того, чтобы пережить день, она готова пойти на такое, должно быть, вся ее жизнь пропитана страхом.

Я сажусь на соседние качели и тут же чувствую себя полнейшей идиоткой, потому что они явно рассчитаны на маленьких детей и даже оборудованы специальной перекладиной, не позволяющей ребенку упасть. Сидеть поверх нее мало того, что тупо, так еще и страшно неудобно, но если я сейчас встану, то буду выглядеть еще глупее прежнего. Человек на качелях не двигается, его лицо скрыто капюшоном, но никакого оружия вроде не видно – лишь тонкие, бледные, очень знакомые пальцы обвивают цепи. И тут до меня доходит, где я видела это кольцо с маргаритками: оно было на пальце у Наоми за день до ее исчезновения.

– Наоми? – шепчу я. Неужели она умерла? Это, получается, ее призрак? Я оборачиваюсь на горку – проверить, не валяется ли там мое тело. Но нет, я тут, а передо мной она. Эти длинные пальцы я узнаю даже спьяну. – Най?

– Совсем того? – Ашира поворачивается ко мне, и ее лицо морщится от отвращения. – Господи, да что с тобой такое? Неудивительно, что ты приняла меня за призрак моей сестры: ты едва держишься на ногах! Так вот, к твоему сведению, она еще не умерла.

– Что ты здесь делаешь? – удивляюсь я. – Тут небезопасно!

– Когда вокруг снуют такие, как ты, тут и правда небезопасно. Я пришла сюда, чтобы подумать, – говорит Эш. – Дома и в больнице ничего не получается, а мне надо разгадать татуировку.

– Чего? – Я не поспеваю за происходящим; ее слова звучат как бессмыслица.

– Я знаю, из-за чего ты так нализалась, – говорит Ашира после долгой паузы. – Я не стала поднимать эту тему в больнице, потому что мне показалось, что у тебя все под контролем. А теперь… Слушай, эта фигня всплывает весь день и каждый час обрастает новыми подробностями. Сначала ты ее поцеловала, потом, типа, схватила за сиську, а потом засунула руку ей в трусы. А последний пост – это вообще шедевр. Там говорится, что ты сделала себе фальшивый хер и вывалила его на кровать.

– О боже. – От ужаса и стыда я моментально трезвею. – Я сделала себе хер? Из чего же? Зашла в ванную и набрала там втулок и пузырьков? Меня привлекают девушки, но никакими херами я вообще не интересуюсь.

– Тролли насчет таких мелочей не заморачиваются, – смеется Эш.

– Все, в школе мне больше показываться нельзя. Никогда.

– Еще как можно. – Эш смотрит вдаль, где в блеске небоскребов с пентхаусами и строительных кранов черным провалом зияет небо. – Послушала бы ты, какие сплетни ходят о моей сестре – пропавшей девушке, которая, возможно, пыталась покончить с собой. Ну, захотела ты пососаться с Роуз Картер, ну и что с того? Подумаешь! Да с ней вся школа пересосалась.

– Это вряд ли, – говорю. – Теперь я чувствую себя еще херовее, чем прежде.

– Давай уже закроем тему про херы? – говорит Эш, и мы обе фыркаем от смеха.

– Знаешь, что хуже всего? – Лицо Эш искажается от боли. – Я не могу двигаться дальше, Ред, я не вижу выхода. Пока не пойму, что с ней произошло, не успокоюсь.

– Слушай, уже пятница, а в понедельник она очнется и все нам расскажет, – говорю я. – Лучше, правильнее будет просто подождать, ведь осталось всего ничего.

Эш долгое время молчит. Она сидит абсолютно неподвижно – так, что даже перестают поскрипывать качели.

– Вот только она может и не очнуться.

– Погоди-ка… – Теперь, когда голова немного проветрилась, я кое-что вспоминаю. Перед глазами всплывает картина: непонятный предмет, который находится там, где его не должно быть. Я спрыгиваю с качелей и вглядываюсь в горку.

– В чем дело? – хмурится Эш.

– Уж не знаю, привиделась мне эта штука или нет…

Я включаю фонарик на телефоне и возвращаюсь к горке, осторожно переступая лужицу блевотины.

– Фу, какая гадость, – говорит Эш, присоединяясь ко мне. – Подумать только, а я еще хотела тебя поцеловать.

– Что, прости? – Про поцеловать… вот это мне сейчас послышалось или нет?

– А что? – Она спокойно встречает мой взгляд, но тут меня озаряет.

– О господи, я вспомнила… – Согнувшись, я заглядываю под крышу горки. Мы с ребятами постоянно сидим тут – так, треплемся, маемся всякой фигней – но нам ни разу не приходило в голову взглянуть наверх. Если бы я не улеглась тут с бутылкой водки в обнимку, тайник так и остался бы незамеченным.

Свет фонарика падает на угол между крышей и скатом. А вот и он! Заветный предмет приклеен к металлу армированным скотчем.

– Ни фига себе, – шепчу я. Растревожив живущих под крышей жучков и паучков, я отдираю скотч, достаю свою находку и направляю на нее луч фонаря.

– Что там? – спрашивает Эш. Секунду спустя ее лицо вытягивается от удивления.

– Телефон Наоми! Это точно он! Должно быть, она его тут спрятала!

Мы переглядываемся в темноте.

– Это все меняет.

Чтобы не сталкиваться с родителями, я веду Эш аллеей к задней двери. Будем надеяться, они сейчас портят друг другу жизнь в гостиной.

– Разуйся, – говорю я вполголоса, взявшись за ручку. – И постарайся не шуметь.

– Это точно твой дом? – спрашивает Ашира. Когда я прижимаю палец к губам, она поднимает брови и говорит: – Давай без драматизма.

Дверь почему-то не открывается на полную. Нагнувшись, я выдергиваю из-под нее мамин кошелек. По полу разбросаны монеты, помада без колпачка, ключи, а у плинтуса валяется дамская сумка, раскрытая и перевернутая, как будто ее отправили в нокаут.

– По ходу, она не на шутку разозлилась, увидев, что я стащила водку, – шепчу я, пока мы крадемся через кухню. Дверь в гостиную приоткрыта, и сквозь щелочку я вижу уснувшую на диване маму. Папы нигде нет. Неужели снова уехал?

Я киваю в сторону лестницы, и мы пробираемся на второй этаж. Дверь в комнату Грейси открыта, и оттуда бьет слабый свет ее ночника. Дело плохо. Мама разрешает ей спать с открытой дверью только в крайних случаях: если она сильно расстроена или напугана. Я уже собираюсь войти, но тут замечаю растянувшегося на полу папу – глаза закрыты, на груди покачивается мобильник.

В памяти воскресают те дни, когда он ночевал у моей кровати, – в детстве я тоже иногда побаивалась спать одна – и внутри что-то натягивается и лопается. Радостно и грустно вспоминать о том давно прошедшем времени, когда наш дом казался мне самым теплым, безопасным и добрым местом на земле. Хорошо, что Грейси сегодня уснула с чувством защищенности. Вот бы и мне так.

Мы заходим ко мне в комнату. Эш оглядывается по сторонам (ее взгляд задерживается на ударной установке и разбросанным по полу шмоткам), а затем садится на кровать и достает найденный телефон.

– Как думаешь, она сама его туда спрятала? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает Эш. – К тому же она, видимо, рассчитывала, что вы найдете его гораздо раньше.

– Но почему она так поступила? – Усевшись на полу, я прислоняюсь спиной к двери. – Какой в этом смысл?

– Она начала сомневаться. Не настолько сильно, чтобы отказаться от своей затеи, но достаточно сильно, чтобы оставить нам зацепку. Только нашли мы ее слишком поздно!

– Я миллион раз сидела под этой горкой после того, как исчезла Най, – говорю я. – А телефон-то еще работает?

Эш пробует его включить, но батарейка давно сдохла.

– Жаль, что Най не убрала его в пакет или чехол. Горка спасала его от дождей, но полной водонепроницаемостью она все-таки не обладает. Прежде чем заряжать, я, пожалуй, разберу его на детали и посушу в банке с рисом.

– Может быть, стоит…

– Нет, блин, не будем мы обращаться в сраную полицию!

По ходу, я ее уже до ручки довела с этой своей полицией.

– Для бунтарки тебе слишком уж не терпится подключить к делу копов. Пойми ты, Ред, им на все это наплевать.

– Я… ну… ладно.

– Она оставила нам ряд подсказок, чтобы мы, как по хлебным крошкам, смогли по ним ее найти. – Эш не сводит глаз с выключенного телефона. – Плейлисты, та песня, которую она выложила на «Тьюнифай», телефон, аккаунт ТемнойЛуны в «Инстаграме». Должно быть, ей купили новый телефон, а может быть, планшет, чтобы она не скучала взаперти. Возможно, на первых порах она даже радовалась такому дорогому подарку.

– Кстати, насчет «Инстаграма», – говорю я. – Совсем из головы вылетело. Я проверила ее аккаунт…

Я захожу в «Инстаграм» ТемнойЛуны.

– Тут ничего нет. Какие-то рисунки и скучные фотографии Лондона. На них на всех один и тот же вид.

– Дай посмотреть. – Эш берет в руки мой телефон и внимательно разглядывает каждый снимок. – Да, ты права. Все фотки одинаковые. Один и тот же ракурс, один и тот же вид, отличается только время дня… черт, вот мы идиотки!

– Почему? – спрашиваю я, уставившись на шахматную доску изображений.

– Она пыталась показать нам, где ее держат. Оттуда открывался всего один вид – вот этот. Но мы обнаружили фотографии слишком поздно и не успели ее спасти.

Немного подумав, Эш продолжает. Ее голос звучит возбужденно и рассерженно:

– Судя по всему, у нее был доступ в интернет, но каждое ее действие строго контролировали. Другого объяснения быть не может.

– Ого, – говорю я.

– Все сходится. – В глазах Эш поблескивают огоньки.

– Возможно, Эш, но это только предположение…

– Телефон я забираю домой. Осталось расшифровать тату. Должны быть еще какие-нибудь подсказки, я в этом уверена.

– Эш! – Я останавливаю ее в дверях. – А вдруг в наших силах было предотвратить то, что с ней произошло? Получается, мы ее подвели.

– Я не могу так рассуждать, – резко говорит Эш. – И тебе не позволю. И еще, – ее голос смягчается, – совсем скоро эти придурки в школе переключатся на какой-нибудь свежий скандал, и от тебя все отстанут, а если по какой-либо причине этого не случится, я за тебя заступлюсь… у меня есть все их пароли. Идет?

– Идет, – говорю. – Спасибо.

Она смотрит на мое лицо, освещенное ярким светом люстры, и между бровями у нее залегает глубокая складка, а ее пальцы касаются моей щеки чуть ниже того места, где сильнее всего пульсирует боль.

– Мне жаль, что с тобой такое случилось, – говорит она. – Знаю, она твоя мама и все дела, но, если хочешь, я могла бы сделать так, чтоб ее посадили за какой-нибудь вид мошенничества, – так, на пару месяцев, чтобы не тратиться на центр реабилитации.

Тронутая этим странным проявлением заботы, на которое способна одна только Эш, я улыбаюсь. Затянувшаяся было ранка открывается и саднит.

– Я еще не докатилась до того, чтобы пришивать маме вымышленные преступления, – говорю я. – Но приятно знать, что ты на моей стороне.

– Это пока. – Она крепко меня обнимает. Ее бедра упираются в мои, я нащупываю ладонью изгиб ее спины, и внутри меня будто лопаются тысячи пузырьков газировки. Надеюсь, лицо у меня настолько разбитое, что Эш не заметит залившего его румянца.

Я провожаю ее до двери, и, когда она уходит, мне тут же начинает ее не хватать.

В коридоре второго этажа меня поджидает папа.

Он протягивает руку к моей щеке, но я поспешно делаю шаг назад.

– Ничего серьезного, просто болит, – говорю я.

– Кто был у тебя в комнате? – спрашивает он.

– Ашира, сестра Наоми. Она моя подруга.

Папа кивает.

– Послушай, зайка, мне так жаль! Прости, что меня не было рядом. Я и не догадывался, что все так далеко зашло.

Встретившись со мной взглядом, он опускает голову.

– Я понимаю, как это звучит. Я знаю, что я всех вас подвел.

Многозначительно взглянув на открытую дверь в комнату Грейси, я показываю ему жестом, чтоб шел за мной.

– Пап, нашу жизнь надо менять, – говорю я, когда мы оказываемся у меня в комнате. – Так продолжаться не может.

– Я понимаю, – отвечает он. – Она правда тебя ударила.

– Да. – Ненависть, которой я захлебывалась всего пару часов назад, почти испарилась, и теперь мне хочется найти маминому поступку оправдание, логическое объяснение. Но закрывать глаза на масштабы трагедии уже не получается. Как бы я ни любила маму, по ходу, я уже ничем не смогу ей помочь.

Я ведь все-таки подросток.

– Даже не знаю, что сказать… – качает головой папа. – Грейси ревела не переставая, а ваша мама отказалась со мной разговаривать. Что я с вами сделал?

– Не надо себя жалеть, – говорю я. – Мама пьет, потому что ей тебя не хватает. Она ненавидит себя за то, что неспособна тебя удержать. Она знает, что ты встречаешься с другими женщинами на стороне, – она же не слепая. И дело не только в этом… – Я мучительно подбираю слова. – Она и меня ненавидит. Я вызываю у нее отвращение. Со мной тут на днях произошла неприятная история, и теперь она смотрит на меня так, будто я дерьмо у нее на подметке.

И, сказать по правде, пап, у меня от этого просто сердце разрывается. Рано или поздно мое отношение к ней изменится навсегда, и она тоже не будет вызывать у меня ничего, кроме ненависти.

Наконец я позволяю ему себя обнять и, уткнувшись разбитой половиной лица ему в рубашку, принимаюсь горько плакать – от грусти, и от того, что папы так долго не было рядом, и от того, что он уже давно не внушает мне того детского чувства защищенности.

– Мне тебя не хватает, пап, – говорю я. А еще мне не хватает того папы, который существовал только у меня в голове, до того как я осознала, что он просто человек.

– Мне тоже тебя не хватает, – говорит он. Мы долго стоим в обнимку, а когда наконец отпускаем друг друга, у меня появляется ощущение, что я снова знаю, кто он такой, только теперь вижу его в новом свете. И когда-нибудь он снова завоюет мое уважение.

Я возвращаюсь к себе. Башка свинцовая, но после событий этой ночи заснуть не получится, нечего и надеяться. Достаю записную книжку Най и внимательно перечитываю написанные ей тексты песен. Все они о любви, о похоти, называйте это как хотите, но ни в одной строчке нет и намека на то, кому они посвящены. Тут я замечаю, что между двух страничек застрял обрывок пачки из-под сигарет, и сразу же вспоминаю о целом ворохе бумажек, которые я, приняв за мусор, вытряхнула из этой тетрадки пару дней назад. Вытряхнула на пол, даже на них не взглянув!

Какое счастье, что нога мамы уже давно не ступала в мою комнату. Поползав по ковру, я собираю в кучу все листочки и обертки, какие только могу найти, и раскладываю их на кровати.

Отрывки песен.

Билет в Хэмптон-корт^[13].

Надорванный билет в кино на романтический фильм, которые она, если уж на то пошло, терпеть не могла. На нем накарябаны несколько слов ее рукой.

Этикетка от пивной бутылки.

Фантик от «Мальтизерс»^[14].

Чем дольше я все это разглядываю, тем больше крепнет уверенность: это не простые бумажки, на которых наскоро записывали идеи, это реликвии. Фрагменты истории. Истории человека, которому Най посвящала свои песни.

Взгляд выхватывает пачку сигарет с оторванным краешком. Теперь мне известно хоть что-то о тайном возлюбленном Наоми, ведь сама она не курит.

А вот и еще одна крупица информации – на обратной стороне пачки написано:

«Теперь ты принадлежишь мне. Помни, что бы ни случилось, ты моя».

Почерк явно не Наоми.

Сфотографировав послание на телефон, я отправляю снимок Ашире.

– Это он, – пишет Эш. – Это и есть тот урод, который ее забрал.

Я начинаю думать, что, может быть, она и права.

Это он.

Но кто он такой?