на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



(ЯПОНИЯ, 2001)


Один человек мне сказал, что на японском он, видимо, уже говорить научился.

– Что такое «ебано», ему понятно.

– Закрой рот, – ответил я и подумал: «Без языка сегодня, ну, никуда, япона мать…».

Мы вдвоем толпились у телефона маленькой гостиницы Киото с поэтическим чеховским названием «Три сестры».

Мы – это оператор Сеня Кацив, согласившийся сорваться со мной в Страну восходящего солнца, чтобы посмотреть на местных иудеев, которых я ему пообещал найти.

Даже если их там и нет.

А я звонил в город Ебано незнакомой женщине, дочери великого каллиграфа по имени Харада, который любил всех.

И особенно евреев. Потому что мало с ними встречался.

Вот мы и приехали.

Идея с Японией, как и все хорошее, возникла случайно. К тому времени уже два года я делал еженедельную программу, которая стала популярной в Израиле, и, как это обычно бывает, захотелось чего-то новенького.

Когда все хорошо – это плохо.

И я подумал о цикле фильмов о еврейских общинах мира, а через них, разумеется, и о странах, в которых эти общины живут.

Москва сказала:

– Эфир дадим, а денег под проект не будет.

Хочешь копай- хочешь не копай. Вольному воля…

И я почувствовал себя, как в раю.

Всего ничего, надо было только придумать, на какие деньги снимать и где найти время для этих съемок в режиме моего еженедельного журнала с обязующим названием «Сегодня в Израиле». Понятно, что более, чем на несколько дней, выехать из страны, чтобы снять фильм, было невозможно. Наперед для постоянной программы актуальные материалы не сделаешь. Один будущий выпуск, снятый заранее, еще потерпит, но не больше.

Вот и получалось, что, поработав вдвойне на то, за что тебе платят, для поездки выкраивалась только неделя, включая перелеты.

– Немного, но лучше, чем ничего, – сказал я, подсмотрев как-то за собой в душе.

И вздохнул.

Вопрос с перелетом решился быстро. Первая же авиакомпания, к которой я обратился, в обмен на «большое спасибо» в конце программы без разговоров выделила два билета туда и обратно.

А куда? И я сказал:

– В Японию.

Но был еще и вопрос денег – расходы и оплата работы. Себя я не считал – мне было интересно. Ночевки, что поехал бы сам, что вдвоем, все равно оплачивать. Бензин, прокат машины – не обеднею. Но еще выкладывать из своей зарплаты оператору за семь дней по израильским расценкам? Это было уже «много».

И я почувствовал, что могу перегореть и отложить проект до лучших времен.

Так обычно говорят про «черный день» светлой будущности.

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал мне украинец Петр, он же Шем Тов, принявший в Израиле иудаизм, новое имя и еврейство, чтобы «стать таким же жидом, как и другие». Он уговаривал меня сделать обрезание под предлогом, что больно не будет.

– Чик, и ты уже настоящий еврей, как я, – говорил он с идиотским энтузиазмом неофита, выставив наконец главный аргумент.

Но не свой, а посерьезней.

– Это единственное, что в Израиле делают бесплатно.

– Бесплатно? – я взглянул на испуганные глаза жены и решил, что для меня это слишком дорого…

– Я верю в нечто большее, – сказал Артур Рубинштейн, когда его спросили, верит ли он в Бога.

– Это святое, – подумалось мне в одном религиозном издательстве в Нью-Йорке, где за трехсотстраничный перевод с английского на русский книги «Обрезание» я получил по расценкам втрое меньше, чем было общепринято даже в эмигрантской среде.

– Это святое – дать людям заработать на себе, когда ты нуждаешься…

– Ребята, – обратился я к двум парням, которых нанимал для съемок сюжетов программы, уже в Израиле. – Вы более десяти лет крутитесь в стране. Снимаете свадьбы по четвергам или по субботам вечером, если есть заказы. Работаете у меня и еще где подвернется. Никуда из страны не выезжали – вам некогда, да и накладно. А я прокачу с ветерком на полном обеспечении на неделю в Японию, а по ходу и поснимаем, чтобы веселее было.

Оба оператора вразнобой ответили, как подельники.

– А что мне Япония… У меня свадьба на будущей неделе. Заплати за свадьбу – тогда поеду.

И они были правы.

Мы – это то, что мы едим.

Между текущими съемками я срочно засел в интернете и накопал информацию, имена, места, связанные с евреями и Японией. Работа, особенно внеурочная, как секс. Если очень хочешь, всегда найдешь, где, что и кого снимать.

Крест и Шалом на иврите – это Макуя.

В центре религиозной общины движения ХАБАД, чьи подвижники -посланцы-шалиахи, работают почти во всем мире, подсказали их человека в Токио.

С украинской фамилией, но не антисемита.

Нашел я и в Израиле поселок на окраине страны, близ иорданской границы, где учились десантники японских сектантов «макуя», что означает «шатер Бога» – тамошнего христианского движения в поддержку евреев.

Еще в 1948 году профессору философии Тошима, японскому христианину, приснился сон, в котором к нему явился Господь и повелел помогать вновь созданному еврейскому государству.

Почему? Потому что евреи – народ Книги, народ Библии.

Профессор стал проповедовать свои идеи, и сегодня в Японии их придерживаются более семидесяти тысяч его последователей.

Будучи, видимо, человеком небедным, Тошима собрал деньги и купил в Изриале у горы Гильбоа участок земли, куда ежегодно на время приезжают молодые макуевцы. Они учат иврит, соблюдают субботу и принимают еврейские имена. Их вера – синтез христианства и иудаизма.

Мало того, в Японии есть и еще одна такая же секта – «Бейт Шалом» («Дом мира»). Но у нее около десяти тысяч последователей, штаб-квартира в Киото, и найти их можно только там.

Я связался с раввином-хабадником, объяснил, что к чему, а главное, сослался на их центр, и попросил хотя бы встретить нас в Токио. Из опыта кругосветки с рюкзаком я знал, что самое трудное, и психологически, и физически, – это первые часы в новой стране. Когда ты выходишь из аэропорта – и на все четыре стороны.

Но с оператором была просто катастрофа. Я уже смирился, что первый фильм, о еврейской общине Японии, встанет мне приличным минусом. Но уж очень не хотелось обламываться из-за каких-то там внешних обстоятельств.

И тут в дверях появился Сеня.

Смуглый и шустрый «молдаванин», оператор от Бога, но с еврейским счастьем. Засел с семьей в отдаленном кибуце, далеко-далеко на севере страны, и тринадцать лет, как один день, урывками снимал, где понадобится, про тот же север.

– Заплачу, насколько получится и если…- честно сказал я ему. – Но Японию на неделю обещаю.

– А мне главное – поработать с тобой, – ответил он.

И мы поехали.

С моей стороны это была полная авантюра, поскольку как снимает этот парень, я не знал, и как он будет реагировать на мои требования, да еще «в поле», – тоже. Привыкший считать каждый грамм веса при поездках, чтобы не стеснять передвижение, я чуть не упал в обморок, когда увидел его в аэропорту перед отлетом под грузом двух чемоданов и еще с маленькой тележкой.

Над всем этим похабством возлежал штатив.

В одном чемодане-футляре покоилась камера. В другом – запасные причиндалы на всякий случай. И еще сумка с вещами, среди которых меня больше всего умилил большой (и тяжелый) флакон туалетной воды после бритья и махровое банное полотенце.

– Я готов, – сказал Сеня, и сердце мое забилось, как многоголосие невысказанного отчаяния в воротах Расемон.

При пересадке в Москве на российской таможне в тот раз попались удивительной доброты люди – обыска и вымогательств не было, и я подумал, что это хорошее предзнаменование.

И уже в Токио мы начали снимать встречу с раввином сразу, на выходе к встречающим, вживую. Как, впрочем, и все остальное.

Раввина узнали. Других таких не было. Было жарко.

– Шалом, – сказал я и наклонился.

И ему ничего не оставалось, как меня обнять, защищаясь.

Первый еврей, ступивший на эту землю, был купцом по фамилии Маркс. Но японцы в этом не разбирались. Да и звали его Александр. Он был для них просто европейцем.

Вскоре здесь осели пятьдесят еврейских семей купцов из Польши и США, а в Нагасаки – и первые русские.

Но сегодня в Японии живут около пяти тысяч евреев, и все они – приезжие бизнесмены или работники западных фирм. Коренных не было и нет. Это не Китай и не Индия. Это Хонсю.

Рабби жил в Японии уже несколько лет. И был для местных необъяснимой загадкой. Японцы вообще не представляют, кто такие евреи. Израильтянин – это понятно. Русский – значит из России – тоже. Но уже русский израильтянин становился для них чем-то логически запредельным.

Так все-таки русский или израильтянин?

А тем более еврей. Такой, как рабби, – в своей черно-белой униформе, широкой шляпе и с какими-то постоянными «нельзя».

А нас уже несло в сторону Токио по скоростной дороге, переходящей в бетонные пейсы трехъярусных развязок и лежбище домов, домов, домов.

И раввин, до пупа окольцованный микрофоном, вселял в нас оптимизм библейской героики прошлого и тоску будущей вечной жизни.

Хотелось есть. И даже выпить. Какой же еврей не любит российской водки?

– Кормить не будут, – предупредил Сеня, сняв камеру. – Раввин-то нерусский…

– Японский городовой, – сказал я, показав на полицейского, и подумал: «Во глубине сибирских руд давайте соблюдать кашрут…».

И оранжевое солнце, похожее на желток еще не испитого яйца, зыбкого, как радость матери-одиночки, зависло вечной еврейской грустью в ветвях индустриальной икебаны двадцатипятимиллионного большого Токио.

– Сегодня еще снимем еврейский центр, кладбище в Йокогаме, посмотрим шабат и утром возьмем машину напрокат, – сказал я. – И поедем в Киото, древнюю столицу.

– Нам, татарам… – ответил Сеня.

Один человек мне сказал, что Христос приземлился в Японии, и есть даже почитаемое место, а традиционные синтоистские храмы – копия храма Иерусалимского.

И еще японцы, возможно, одно из утерянных колен Израиля.

– А они знают? – спросил я и, представив себе еврейского самурая, подумал: «Только этого им не хватало…».

А нам явно не хватало времени.

Несмотря на бессонную ночь на стульях московского аэропорта и многочасовой перелет, Япония прочухивала свободой и вызовом.

Что, на самом деле, одно и то же. О японских евреях рабби почти ничего не знал, да ему и не надо. Он жил в своем мире долгосрочной командировки, привычного регламента жизни и отчетов о проделанной работе.

Отчеты – это и есть работа. А иначе как ее разглядеть?

Проблема для меня, однако, была в том, что в Японии не оказалось антисемитов. Потому эта культура и неподвластна пониманию европейца.

Страна есть, японцы тоже. А вот цементирующих их еврейских обстоятельств и интересантов в этом почему-то не было.

Азиа-с…

Если хочешь узнать новое о евреях – спроси антисемита. Он расскажет о них все и даже больше, чем они сами. Антисемит – еврейское альтерэго, постоянное напоминание об исключительности и несостоятельности.

Если об этом слышать постоянно, то даже самый глупый еврей почувствует себя особенным человеком. Точнее, проникнется в первую очередь.

Еврей без антисемита – такая же крыса, бегающая в поисках траха, пропитания и наслаждений, как в массе своей, и другая, только с иным окрасом.

Все равно выделят и пометят. Избранностью.

Поэтому именно еврею, в отличие от другого, надо постоянно подпитывать и оправдывать навязанное ему звание и стремиться к совершенствованию через творчество, дело или деньги.

Поэтому именно евреи преуспевают в бизнесе – они привыкли выживать и связывать несовместимое.

Поэтому именно евреи охотно идут в творческие профессии – они не умеют подчиняться обстоятельствам.

Поэтому именно еврейка родила Христа, а его еврейские апостолы – все, что с ним связано.

Зато остальные и поныне могут ежедневно стоять перед обрезанным сыном Марии на коленях или создавать ее культ Божьей Матери и затем идти на погромы, вытряхивая из еврейских перин и голов невесомый пух извечно безответного «за что?».

– А за все…

В Китае когда-то тоже были свои евреи – процветающая большая община в городе Кайфень. И где она?

Растворилась. Погромы, геноцид, притеснения? Да ничего такого не было вообще. Жили сначала, как жили, по своим законам. Но отсутствие какого-либо давления эти законы смягчило. Зачем себя самоограничивать постоянно, если это никому вокруг не интересно? А другие собратья-единоверцы слишком далеко, почти абстрактны. Вот и ассимилировались китайские евреи полностью, подчистую. Возникли – и растворились.

Примерно то же, намного позднее, произошло и с евреями Японии. Но наш японский раввин так далеко не заглядывал. Он видел только то, что рядом, перед собой – и в далеком прошлом.

Это русские веками живут завтрашним днем и грядущим счастьем, как расплатой за трагедию их очередной современности.

Это Восток дышит сегодня и сейчас.

Это Запад мыслит нынешним и будущим.

И только евреи живут сегодня и вчера одновременно.

У еврея нет будущего. Оно еще просто не случилось. А что случится – не изменить. Но зато у него есть реальное прошлое.

От Ветхого завета до истории всего человечества в виде выживания, освоения и воссоздания жизни его предков на новых землях или на пепелищах старых очагов.

В Японии евреи появились вместе с внешней торговлей, разрешенной только в конце XIX века. До этого исторически недавнего времени иностранцев, прибывавших в страну без разрешения, казнили. Рубили головы. Система сегуната и самураев была самодостаточной. Японцы веками не нападали и не завоевывали соседей, не высовывались, но и к себе никого не подпускали.

Однако после «революции Мэйдзи» полтора века назад, наконец, клюнули на западные технологии и приоткрыли двери. Местная элита поняла, что можно жить и лучше, и интересней.

Приняли законы, которые обеспечивают и самих принимающих, и их детей. Прикормили и перевооружили военных, чтоб ценили и берегли. Обожествили императора – должно же быть что-то наглядно святое.

С первыми европейскими купцами сюда въехали и торговые евреи. Новая волна последовала после русской революции вместе с ошметками белого движения. Жить в регламентированной кастовой, уже милитаристской Японии первой половины XX века, было не подарок.

И русские евреи, а именно они были сутью местной общины тех лет, уехали при оказии в США, Европу и Австралию. Те, кто не смог, оставались на еврейских кладбищах Йокогамы и Кобе.

– Торопитесь на кладбище, так сразу? – переспросил раввин, программируя заново спутниковый навигатор.

– Тороплюсь жить…

Впереди, разбросав мохнатые ноги заливов, лежала еще нетронутая нами Япония. Тихий океан с высоты скоростной дороги качал на плаву мощные соски корабельных башен. За холмом открывалась американская военно-морская база Йокогамы, пригорода Токио.

– А ведь там есть походная синагога для морячков, – я вспомнил о том, что сегодня – пятница. – Интересно, а как они на флоте целые сутки соблюдают шабат, когда даже ручку в руки брать нельзя? Тоже считается работа…

– А вот и ваше кладбище, – радостно объявил раввин.

«Точно нерусский, – подумал я. – Смотрим, кто здесь и как, а рабби рассказывает о своем, о непомерном».

Кладбище было протяжным и грустным, как последний супружеский долг. Но открытым – ни туда, ни оттуда никто не рвался.

Один человек мне как-то сказал, что у него уже все есть – и вилла, и положение, и деньги, и «Бентли» и даже любовница с ногами…

– Потрясающе, – восхитился я, чтоб его не разочаровывать и подумал: «А все-таки жизнь – это постоянное обретение потерь. И неизвестно, что ты подсчитываешь, прибавляя».

На кладбище лежали те, кто уже все приобрел.

Надписи на идише, английском, русском. Даты. Прочерк вместо жизни. Как у всех. Здесь их было около пятидесяти. Потомки этих людей, чьи уже, нередко столетние, надгробия чуть обветшали, даже и не знают о своих предках. Приходят только смотритель – по работе да раввин – по долгу службы.

Зато еврейский общинный центр Токио навещают сотни живых – бизнесмены, программисты, банковские клерки, дипломаты. Постоянное членство – у ста пятидесяти семей. Его построили за свои деньги осевшие здесь бизнесмены еще в 1953 году. Как клуб и синагогу. С тех пор появилась возможность и молиться, и брать книги, и учить иврит по японскому учебнику, и даже купаться в бассейне.

– В этом смысле, – как объяснил распорядитель в кипе, но с греческим именем Гомер, – мы ничем не отличаемся от таких же центров в любом большом европейском или американском городе. Соседи доброжелательны и во всем готовы помогать.

– Неужели антисемитизма совсем нет? Может, бытовой, незаметный.

– Как это? – удивился Гомер. – Я же не слепой.

Неподалеку, в центре Токио, на площади станции метро «Шибуя» ежедневно проходят более четырех миллионов человек.

Туда- сюда.

Но все они – японцы. Эта страна мононациональна. Зато европейцы для них – на одно лицо, трудноотличимы.

Но поскольку нас было двое, проблем не возникало.

– Вы братья? – зубастые девчонки из какого-то клуба-ресторана, почти схватив нас за рукав, косили голливудскими оскалами и листочками с пугающими цифрами скидок в йенах.

Я испуганно глянул на смуглого цыганистого Сеню. Он гордо молчал.

Солнце уже катилось к закату, и сумерки яркими витринами рукоблудно шарили по мостовым.

Нам же предстояла еврейская радость японского шабата. Раввин проводил его дома с заходом солнца.

Он жил в небольшой двухэтажной пятикомнатной квартирке вместе с женой и ребенком. Свой зеленый дворик с громадным холодильником для присланных из Израиля кошерных продуктов, кухня, спальня, пара просторных комнат, закуток для гостей.

– Здесь, -сказал раввин, вытаскивая из стенного шкафа матрасы-татами, – у нас останавливаются евреи, приехавшие в Токио. Это для своих.

«Что-то будет просить», – подумал я встревоженно.

Сеня радостно смотрел на меня: мы оба как-то парили на адреналине, но, не говоря друг другу, понимали, что самое опасное – это расслабиться и присесть. Встать будет трудно. Впереди был затяжной вечер и опять работа с людьми «с колес», но сам факт, что потом, наконец, можно просто свалиться и отдышаться, придавал событию еврейского шабата в Японии и вообще первому дню сразу из аэропорта подлинный шарм.

Любой, знающий, что такое азарт успешной работы, когда все идет, как задумано и даже больше, помнит это мазохистское ощущение одновременного полета и валящей усталости.

– Я бы хотел попросить только об одном, – надо было прикрыть наше свободное завтра, – с утра мы бы хотели арендовать машину. Подбросите нас до какой-нибудь фирмы, где сдают напрокат. А то с этой аппаратурой…

Рабби кивнул и пошел открывать дверь гостям.

– Шалом, шалом,- в комнату протиснулась миниатюрная японка с большим рыжим евреем за спиной. Ее грудь едва умещалась на фоне серебряного «Маген Давида».

Чудны дела твои, Господи…

На шабат пришли две смешанные пары с детьми – настоящими японскими евреями и тоскливо одетый под банковского клерка чудак-программист из Голландии, который приехал в Токио на несколько месяцев в командировку от фирмы.

– Я тут как неприкаянный, – он неожиданно втянул живот, сунул руку в штаны, под ремень, и начал активно шарить. Покрутив там нечто и зажав, он наконец рывком выдернул кулак из брюк.

Я зажмурился, хотя было интересно.

Голландец вытащил наружу сразу две кисти цицита, как оказалось, в наглядное доказательство приверженности веры. Знающие люди говорят, что Тора предписывает привязывать к углам одежды, имеющей форму четырехугольника, особые кисти из шерстяных ниток, чтобы изо дня в день напоминать еврею о его обязанности исполнять все 613 заповедей.

– Соблюдаю все традиции, даже здесь. Хотя с женщинами, конечно, проблема.

– Это как? – Он мне уже нравился, несмотря на запах дорогого лосьона, притягивающего провинциальных дурочек и отталкивающего здоровых на нюх женщин.

– Никак, – вздохнул голландец. – Женщин нет. Одни японки.

Все-таки разбаловались они там, в своих амстердамах.

А в Токио японец-иудей с библейским именем Ишай делал кошерные суши. На самом деле они называются «суси», но русские говорят, как им скажут по телевизору, а не так, как есть.

В основном суси бывают четырех видов – варианты риса и кусочка сырой рыбы. Ишай шлепал их, как пельмени, но мы поняли, что сегодня останемся голодными. Эли, его жена-израильтянка, между тем переодевала трехлетнего длинноволосого японского красавца в кипе по имени Ионатан.

Это была очаровательная пара – любящая и потому невезучая.

Ни в Израиле, ни в Японии для них места не находилось. Ишай, чье изначальное имя, конечно, звучит совсем иначе, сначала поехал в Израиль посмотреть страну и встретил там Эли. Оказалось, что они нашли друг друга. Чтобы жениться на еврейке, он стал изучать традиции, сделал обрезание и принял иудаизм.

Не формально, а всем сердцем. Они встречались пять лет, прежде чем решились пожениться. Но ее семья Ишая не приняла – он для них остался японцем, а это значит – чужаком. Им пришлось перебраться в Токио, где уже его родители не одобрили выбор и веру сына.

– У нас принято жениться на своих – так же, как и в Израиле. А наш случай особый, тем более в Японии. К тому же мы соблюдаем кашрут и традиции. И когда приходим в гости к моим родителям, то отказываемся от еды, чем сильно обижаем маму. И им не понять, почему мы питаемся отдельно и не принимаем даже сладости для сына. Такой вот непримиримый конфликт…

Шабат в Токио ничем не отличается от такого же шабата в любой точке земного шара: те же молитвы, красное вино, та же последовательность церемонии, те же песни.

Сеня снимал как двужильный, отказываясь есть и даже выпить из моей фляги заначку виски.

– Потом, потом…

Потом, почти в полночь, когда гости разошлись, раввин вдруг предложил нам помощь… в поиске гостиницы.

Он был готов даже нарушить шабат и отвезти нас на своей машине.

Чего только не сделаешь для братьев-евреев! Особенно после того, как мы уже взяли у него интервью, поснимали, где только можно, и главное – засветили его работу с населением. Нас уже можно было сбрасывать.

– Я же сказал, раввин не наш, – чертыхнулся Сеня.

– А кто «наши»? – подъяпнул я. – Он уже с нами отработал. Но раз так, пусть покажет ночной Токио. Где мы потом сами будем центровку искать? Выдержишь?

– А то…

Центр полночного города был полон неспешных людей – в основном, молодежи. Многие из парней красят волосы в рыжий или даже в светлый цвет. Это привилегия молодых. Ни одного агрессивного лица. Ни криков, ни толкотни. Ни шумных подростков.

Многочисленные камеры наблюдения поддерживают безопасность на улицах, но в целом, несмотря на жестокие фильмы, уровень преступности здесь крайне низок, а раскрываемость преступлений – одна из самых высоких в мире. Короче, по японским городам можно шататься и ночью.

Молодежь в центре гуляет и знакомится. Но в гости друг к другу не ходит. Тусуется в барах и клубах, а для близкого общения в стране существуют целые районы «отелей любви».

Выглядят они совсем не по-японски и внешне пошло – неоновые рекламы в виде сердечек и рюшечек, каменные вазы и фигуры полуголых дев в стиле барокко.

Но система необычная.

Здесь внешне вообще никого нет. Даже административной стойки или охраны. Нет и входа с улицы. Пара приезжает на машине в подземный гараж и на табло видит горящие свободные номера. Затем поднимается на лифте и вместо ключа просовывают купюры в щель автомонитора.

Дверь открывается и в зависимости от оплаты – номер в вашем распоряжении. Ни регистраций, ни персонала. Зашли – и вышли.

Снять же обычный номер в гостинице оказалось не просто. Я не мог понять, почему в трех местах, явно не перегруженных гостями, мне отказывали практически сразу. И когда я говорил «номер на двоих», и когда «номер на двоих с товарищем». Они явно принимали меня за иностранца, который хочет переночевать с профессиональной девицей или таким же приятелем.

Пока я это понял…

Номер удалось снять только когда, испробовав все варианты, мы пошли вдвоем и с видеокамерой в руках. Позже подтвердилось, что в Японии очень неохотно дадут место в гостинице или ту же машину напрокат без предварительного звонка – брони. Здесь обо всем надо договариваться заранее.

Было полвторого ночи, когда счастливый раввин помахал нам ручкой. Так мы его и запомнили.

А я выложил полторы сотни долларов за несколько часов нормального сна – до утра.

Вместо ванной в номере стояла большая деревянная бочка с краниками для воды, а также чайник и пакетики чая.

Кровать была узкая, как одиночество японца.

– Втяни живот, – последнее, что я услышал, проваливаясь в ночь.

– Это не живот…


( ИЗРАИЛЬ, 2001) | Всё к лучшему | ( ИЗРАИЛЬ, 2001)