9

Медсестра, постоянно пребывающая в раздраженном состоянии, в бешеном темпе провела меня по коридору, вдоль стен которого сидели в инвалидных креслах древние старики и старухи. Некоторые из них что-то бормотали себе под нос, кутаясь в тонкие хлопчатобумажные халаты. Это были самые жизнерадостные. В воздухе пахло мочой и дезинфектором, на полу кое-где виднелись лужи. Медсестра перескакивала через лужи, не считая нужным что-то объяснить, извиниться или по крайней мере опустить голову.

Мангелотти не стал выходить из машины, только сказал, что дает мне пятнадцать минут. Понадобилось коло семи минут, чтобы найти кого-нибудь, кто мог объяснить мне, где лежит Алан Брукнер, и еще пять, чтобы пройти за медсестрой по всем этим коридорам. Медсестра снова свернула за угол, протиснулась вдоль каталки, на которой лежала без сознания старуха, прикрытая грязной простыней, и остановилась перед входом в плату, которая выглядела как приют для бездомных стариков. Вдоль стен на расстоянии не более трех футов друг от друга стояли ряды кроватей. Грязные окна в конце палаты делали свет, который пропускали, похожим скорее на туман.

– Двадцать третья койка, – сказала медсестра голосом робота и исчезла в глубинах коридора.

Старики на кроватях были одинаковыми, как клоуны, здесь сознательно гасили в них любые проявления индивидуальности. Белые волосы на белых подушках, морщинистые лица, погасшие глаза и открытые рты. Некоторые что-то бормотали себе под нос. Я подошел к двадцать третьей койке.

Нечесаные белые волосы обрамляли лицо с шевелящимися губами. Я мог бы пройти мимо, если бы не посмотрел на номер. Густые брови Алана выделялись на высохшем лице. Даже его зычный голос как-то поблек, и то, что он говорил, было лишь едва внятным шепотом.

– Алан, – сказал я. – Это Тим. Ты меня слышишь?

Рот его закрылся, и на секунду мне даже показалось, что в глазах старика мелькнуло вполне осмысленное выражение. Потом губы его снова задвигались и, нагнувшись над ним, я услышал:

– ...стоящий на углу, а мой брат засунул в рот зубочистку, потому что ему казалось, что так он выглядит крутым. А на самом деле он выглядел полным дураком, и я сказал ему об этом. Я сказал, ты знаешь, почему эти дураки толпятся вокруг «Армистедз» с зубочистками во рту? Чтобы все подумали, что они только что съели там сытный обед. Дурака может распознать каждый, кроме такого же дурака, как он. Тут пришла моя тетя и сказала, что я заставляю брата плакать, и когда только научусь держать за зубами свой язык. Выпрямившись, я положил левую руку на плечо старика.

– Алан, поговорите со мной. Это Тим Андерхилл. Я хочу с вами попрощаться.

Он повернул голову в мою сторону.

– Вы помните меня? – спросил я.

В глазах его снова мелькнуло понимание.

– Ты, сукин сын. Разве я не пристрелил тебя? Разве ты не мертв?

Я встал рядом с ним на колени, едва сдерживая слезы.

– Нет, Алан, вы только ранили меня в плечо.

– Он мертв, – голос Алана обрел по крайней мере часть своей былой мощи. В глазах его светился триумф. – Я попал в него.

– Вы не должны оставаться в этом вертепе, – сказал я. – Мы должны вытащить вас отсюда.

– Послушай, мальчик, – рот его расплылся в улыбке. – Мне надо только подняться с этой постели. Есть одно место, которое я показывал когда-то брату. Это у реки. Если бы я только умел держать язык за зубами... – Он заморгал, под покрасневшими веками заблестели слезы. – Это проклятие всей моей жизни – я сначала говорю, а потом думаю. – Алан закрыл глаза.

– Алан? – позвал его я.

Слезы, катившиеся из-под закрытых век, падали на седые волосы. Через несколько секунд я понял, что старик заснул.

Когда я снова сел в машину, Мангелотти сердито посмотрел в мою сторону.

– Наверное, у вас нет часов.

– Если ты еще раз откроешь свой поганый рот, – сказал я. – То я вобью зубы тебе в горло вот этим гипсом.