XXVI. Предсказание шейха
От угощения шейх наотрез отказался. Оно готовилось для Алибека, не будет же эн-Номан довольствоваться объедками. Однако несколько милостивых слов всё-таки сказал и даже покровительственно похлопал эмира по плечу, одобряя его намерение подавать жалобу хану. Тот почтительно кланяясь проводил почётного гостя до самых ворот и подсадил в повозку.
От намётанного глаза бывалого царедворца не ускользнуло, что и свиту и повозку шейх намеренно оставил на площади, отправившись дальше пешком. Это был явный знак немилости, если не гнева. Теперь гроза миновала. Эмир понимал, что теперь он нажил непримиримых и опасных врагов в лице могущественного рода кийятов. Зато получил благоволение куда более могущественного эн-Номана. Пока этот ход на шахматной доске жизни можно считать удачным. Только как всё сложится в дальнейшем?
Старый шейх уселся поудобнее в повозке, сделал знак наибу и Наримунту располагаться рядом, после чего поманил рукой Илгизара.
– Зайди обязательно ко мне завтра, я покажу тебе другие интересные книги. Молодец, что вспомнил обо мне. Пусть даже по такому неприятному поводу.
Уже когда повозка тронулась, эн-Номан пояснил:
– Утром привратник доложил, что меня хочет видеть юноша, который собирается вернуть мне рукопись. Оказалось это твой помощник принёс мне книгу Хайяма «Слово о пользе вина», которую я дал ему три месяца назад, когда вы приходили ко мне по делу о свиной ноге. Как я и предполагал, это было лишь поводом увидеться. Он сказал, что тебя арестовали по обвинению в измене, о чём ему сказали стражники, приехавшие утром на постоялый двор Сарабая. К сожалению, я не успел выспросить у него подробности, решив, что нужно торопиться. Он упомянул лишь, что это связано с делом исчезнувшего путника. Надеюсь, ты мне про это расскажешь? Ты же знаешь, как я на старости лет стал любить загадочные истории. Не тот ли это путник, про которого позавчера мне рассказывал Бахрам?
– В этой истории всё переплелось почище, чем сказках тысячи ночей, которые он читает по своей драгоценной книге. Правда я немного упустил нить повествования и, чтобы снова взять её в руки мне нужно поговорить с этим юношей. Пусть он расскажет, что происходило сегодня на постоялом дворе. А я буду переводить.
Только сейчас Злату пришло в голову, что сам Наримунт не понимает происходящего. Все же вокруг него говорят по-кипчакски. Конечно, трудно было не понять, что дворцовая стража не позволила его схватить людям Алибека. Потом он догадался, что человек, который кричал на самого кийата и его нукеров, был сарайский эмир. А вот кто этот могущественный старик, который даже не допуская пререканий, дал ему знак следовать за собой, он не знал. Однако Наримунту явно пришлось по душе выставленное напоказ доверие старика к его княжескому слову. Отправлялся он тоже без всякой охраны, как гость.
Доверие порождает доверие. Наримунт стал рассказывать всё без малейшей утайки. Злат негромко переводил.
Утром они с Туртасом услышали шум, голоса и бряцанье оружием. Тот сразу подал знак молчать и стал прислушиваться. Начали стучать в дверь и кричать. Туртас не отвечал. Вдруг из топки под лежанкой показалась голова. Это была Юксудыр. Она молча стала манить Туртаса за собой и скрылась в печи. Дрова с ночи уже совсем прогорели и огонь погас. Туртас знаками велел Наримунту лезть в топку.
Там было ещё горячо, зола набилась под одежду и в штаны и было невероятно трудно удерживаться, чтобы не чихнуть. Они оказались в другой комнате, где Юксудыр указала им на крышку погреба и сунула в руки узел. Через поземный ход они выбрались в какой-то овражек позади двора. В узле оказалась одежда.
Только тут беглецы, взглянув друг на друга поняли, что в таком виде они действительно далеко не уйдут. Они были в золе и саже, как черти из ада. Оставалось только порадоваться предусмотрительности девушки. Переодевшись и кое-как обтерев лица мокрыми от ночного дождя лопухами, они пробрались кустами на другую сторону дороги. Злат сразу догадался, что это был Булгарский квартал. Уже в кустах Туртас подмигнул Наримунту, указав на трубу на крыше двора. Она выходила из их комнаты. Из неё поднимался дым. Значит Юксудыр с другой стороны насовала туда дров и разожгла их.
Дальше уже всё было понятно и предсказуемо. Туртас оставил княжича в какой-то бане у берега. Сам сбегал и привёл какого-то мужика, говорившего по-русски. После чего рассказал, что на постоялый двор приезжали стражники с людьми Алибека, а сам наиб арестован по обвинению в измене. После чего Наримунт немедленно решил отправится к эмиру. Никакие уговоры Туртаса проявить осторожность и хоть немного выждать, на него не подействовали. Увидав, что переубедить настойчивого литовца не удастся, Туртас привёл откуда то лошадей.
Уже в обители эн-Номана настал черёд рассказывать Злату.
Здесь ничего не изменилось за те три месяца, что прошли с той поры, как они с Илгизаром навещали шейха в прошлый раз. Даже листва на старых грушах, осенявших двор, ещё не пожелтела. Только сейчас разговор шёл не в саду, а в небольшой уютной комнате. Ставни на окнах были открыты, на улице заметно потеплело и светило солнца.
Только увидев блюдо с лепёшками Злат вспомнил, что у него ведь сегодня во рту не было даже маковой росинки. Скорее всего у его юного спутника тоже. Заметив с какой жадностью Наримунт набросился на лепёшки, эн-Номан улыбнулся.
– Перекусывайте пока за разговорами. настоящее угощение будет попозже. Когда наши головы уже не будут заняты суетой и ваши животы смогут оценить его по достоинству.
Злат стал рассказывать. Подробно и без утайки. Начав с самого начала, когда пришёл на Булгарскую пристань провожать Туртаса. Про голубей и унесённого джиннами постояльца, про огниво, оказавшееся ключом к тайным посланиям таинственных людей-волков из северных лесов, о девушке с перстнем Кутлуг-Тимура на шее, оказавшейся дочерью хана Тохты. При письмо из Праги, украденное у менялы, которое хотел купить Авахав. Про московского инока.
Эн-Номан слушал молча, ни разу не перебив. На его лице вообще не дрогнула ни одна жилка. За долгую жизнь он наслушался и не таких историй.
– Этому Алексию я сразу сказал, что он ко мне не по адресу обратился. Это твоего поля ягода.
– Так и сказал? – усмешка тронула губы шейха, – А он что?
– Как, говорит, только это сделать? Я ему посоветовал с Бахрамом поговорить, может тот чему научит. Только сам старик куда-то запропастился. Дождь все эти дни лил не переставая. Вот и засел где-то в городе.
– Хорошо, что ты о нём вспомнил. Сейчас скажу, чтобы его отыскали и привезли. Заодно и твоего монаха в гости приглашу. Пусть у меня за дастарханом и познакомятся.
Эн-Номан ещё долго выспрашивал у Злата подробности. Наримунт скучал, слушая незнакомую речь и осторожно разглядывая узоры на коврах. Старик, видно, любил ковры. Они висели у него на всех стенах. Это были не здешние ковры из крашеного волока. По всему видно, их привезли издалека. Одни из Персии, другие из Хорезма, даже из Китая. На них красовались башни и озёра, диковинные деревья. Ни людей, ни животных в комнате мусульманского шейха изображено не было. Только одна птица во весь ковёр. Роскошная и прекрасная, каких и на свете не бывает, только в сказках. Может потому и сделали для неё исключение.
«Вещая птица Гамаюн,» – вдруг подумалось Злату.
Алексий приехал скоро. За ним посылали повозку, а он не стал мешкать. Привезли и Бахрама, которого без труда нашли в харчевне на главном базаре.
Увидев Наримунта, монах удивлённо вскинул брови и вопросительно посмотрел на Злата. Тот сразу отвёл разговор от себя:
– Люди хорошо понимают собеседника, когда говорят на одном языке. Думаю, ты знаешь кипчакский, иначе тебя не прислали бы в Орду. Так что переводчик тебе не потребуется. Тем более что я был бы для вас с эн-Номаном никудышным толмачом. Мы ведь с тобой, даже говоря на родном наречии, не всегда понимали друг друга. Потому что есть язык русских, кипчаков, греков, а есть язык кузнецов, торговцев, менял и монахов. Не знаю, как называется ваш язык, но он у вас с шейхом один. Никто не поймёт тебя здесь лучше него.
– Нет ничего хуже, если тебя понимает враг, – отозвался эн-Номан, – Тогда не удастся скрыть от него свои намерения и обмануть. Поэтому спрошу тебя прямо, московский гость, чего ты хочешь? Ваша церковь и так находится под защитой ханов, ваших людей не могут судить ханские наместники и князья, с них даже не берут даней и налогов, не обременяют никакими повинностями. Зачем, тогда ты служишь московскому князю? Ведь твой митрополит куда главнее него?
– Ты говоришь о земной власти, а она переменчива. Паства русского митрополита состоит не только из подданных хана. Наши люди живут и на Волыни, – посмотрел на Наримунта, – и в Литве. Не везде достаёт ханский ярлык. Стоит этим землям уйти из под руки Орды, они уйдут и от нашего митрополита. Тем более, что наш патриарх сидит в Константинополе и полностью в воле тамошнего императора. Земные дела так переплетаются с делами духовными, что подчас и не поймёшь, где одно, а где другое. Клобук митрополита слишком часто становится предметом торга между земными правителями.
– Я тебя понял. Но, ведь и хан всё это понимает. И его предшественники. Поэтому и даны все эти охранные грамоты, потому освобождена церковь от малейших тягот. Ты приехал за головой этого юноши? Всем же понятно зачем он нужен твоему князю. Чтобы торговаться с Гедимином. Тот ведь и Орде тоже враг. Несколько лет с ним война была. Сейчас прячет у себя ханского ослушника тверского князя.
– Вот ты и подошёл к ответу на свой собственный вопрос. Почему тогда княжича до сих пор не отдали Ивану Даниловичу? Ведь он второй год об этом хлопочет? Кто мешает? Ведь самому хану выгодно, чтобы литовский князь отступился от Новгорода, не лез в русские дела. Не спроста же всё это? Вот для того я и ищу знающего человека, который в ваших делах поможет разобраться.
– Теперь я тебя окончательно понял. Тем более, что разобраться во всём этом несложно. Сейчас возле хана ошиваются генуэзцы и венецианцы. Каждый на свою сторону тянет. У каждого сторонники. Венецианцы подход нашли к любимой ханской жене Тайдуле и её родне – роду кунграт. Генуэзцы давно нашли себе покровителей среди кийатов. Они давно Крымом правят. Им и попал в руки этот княжич. Видно, интересы где-то пересеклись, вот и вышла заминка.
– В чём интерес-то? Какое дело этим генуэзцам и венецианцам до русских дел?
«Про закамское серебро ни гу-гу» – подумалось Злату, – «Хитрит. Неужто думает эн-Номан про это не знает? Не выгорит его дело.»
Шейх долго и внимательно смотрел на Алексия. Потом усмехнулся. Нехорошо так. Зло.
– Какое говоришь им дело? Им до всего дело, где поживой пахнет. Только пожива всякая бывает. Не только деньгами меряется. Да и не только купцы в наши края тянуться. Власть, говоришь, земная переменчива? Вот с этого бы и начинал. Сегодня хан дал ярлык, а завтра заберёт, ты это хочешь сказать? И митрополиту, и князю. Хан ведь он басурман, неверный. Молчи! Дай сказать. Мы же с тобой откровенно беседуем. По крайней мере я. Узбек ведь он султаном Мухаммедом себя именует, защитником веры. Не всем это нравится. А знаешь, что по мусульманскому закону, все иноверцы должны особый налог платить? Поверь уже мне на слово, я право много лет изучал. Как это с вашим ярлыком сходится?
– Сойдётся, когда-нибудь, только дай время, – вдруг подал голос Бахрам, – Будет и налог для неверных. Каждый путь приводит туда, куда он направлен.
Шейх вздрогнул от неожиданности, когда заговорил Бахрам. Он поднял на него глаза и взоры их встретились. Словно скрестились, звякнув, два кинжала. Потом эн-Номан повернулся к Алексию и продолжил. Только уже другим голосом. Словно на огонь, пылающий в его душе, кто-то плеснул воды:
– Вернёмся к нашим генуэзцам с венецианцами. Имя то им всем одно – франки. Грызутся они не на жизнь, а на смерть. Только в конце так выходит, что все заодно. Вот ты говорил, что ваш патриарх в Константинополе у императора под рукой. А императора кто мутит? Разве не те же франки? Чего добиваются? Подчинения вашей церкви папе. Чего бы и здесь не попробовать? Ведь ещё легче может оказаться. Среди монгол христиан полно. Разве не заманчиво склонить хана в свою веру?
– Было время у нас тоже некоторые об этом думали.
– Придёт и их время – усмехнулся шейх.
Не только Алексий, но даже Злат с Бахрамом посмотрели на него с удивлением.
– Кому, как не мне знать крепость ханской веры. Мне, его духовному наставнику. Стоит лишь переменится ветру. Земная власть переменчива, говоришь? Не в бровь, а в глаз угодил. Ты мне нравишься. Теперь послушай, что я тебе скажу. Мне осталось недолго жить, а ты ещё молод. Придёт время и ты вспомнишь мои слова. Когда встанут у ханского престола христиане. И будут уговаривать хана креститься. Генуэзцы и венецианцы? Разве в них дело? Разве дорогие подарки купили сердце любимой ханской жены? Его купит ваша вера. Что вы все на меня так смотрите? Думаете старый хрыч тронулся умом? Просто я вижу то, что пока ещё не видно никому. Даже самой Тайдуле. Если бы кто ей сейчас передал мои слова, она бы над ними посмеялась. Но, я уже вижу какие семена хотят посеять и какие они должны дать всходы.
Эн-Номан замолчал и долго смотрел мимо своих собеседников, словно и впрямь вглядывался в неведомое никому другому грядущее.
– Настанет час и змей-искуситель протянет ханше своё яблоко. Он не будет читать ей проповеди и прельщать царством небесным и спасением бессмертной души. Название этого яблока будет – единобрачие. Возможность стать из любимой жены единственной. Самое главное – единственной законной. Власть переменчива, ты сказал? Так же переменчиво человеческое сердце. В любой миг место в нём может занять другая жена. После смерти правителя любой из его сыновей может претендовать на Золотой престол. Но, достаточно лишь принять нужную веру. Какая женщина устоит перед таким искушением?
– У нас говорят: ночная кукушка денную перекукует, – подсказал Злат.
– Помимо лживых женских слов в ход пойдут уговоры советников, обещания послов, деньги купцов. Средств не будут жалеть, ибо цель того стоит. Победитель получит всё. Сейчас эти семена только готовят. Но едва надо мной сомкнётся покров могилы, они будут брошены в почву. Когда они взойдут ведает только всевышний, но ты, Алексий, обязательно увидишь эти всходы. Что задумался? Заманчиво? Вспомнил, что ведь и ты тоже христианин, так почему бы тебе не ступить на дорожку, которую сейчас торят посланцы папы? Как знать, может ещё ступишь. Никому не дано знать свою судьбу.