Глава XXI
Сэр Руперт обручен
Борьба между умом и хитростью окончилась победой последней. После описанного нами в последней главе разговора сэр Руперт Лисль выказал себя самостоятельным господином в своем доме. Он не стал больше обращаться за советами к майору, и последний, очевидно, потерял над ним всякую власть. Тот, кто хоть раз шел наперекор баронету, казался ему потом уже врагом. Он стал избегать майора и проводил почти все время в том, что ездил в Бокаже и обратно в Лисльвуд. Оливия Мармедюк ничуть не изменила обращения с ним; она принимала его все так же равнодушно, как и в первый раз; смеялась над его неловкостью, нелепыми разговорами и попытками любезничать с ней. Несмотря на все это, а может быть и вследствие этого, он с каждым днем привязывался к ней все сильней и сильней. Он начал следовать за ней, как собака, и почти при каждом посещении привозил ей какую-нибудь драгоценную вещь. Он как-то заявил, что потребует от банкира хранившиеся у него фамильные бриллианты, но Клерибелль отказалась брать их до свадьбы сына.
– Успеем еще взять их! – заметила она. – Может быть, этот брак еще не состоится!
– Ничто не в состоянии помешать мне жениться, за исключением смерти! – воскликнул баронет с большим воодушевлением.
Только раз упрекнул он Оливию Мармедюк за ее обращение.
– Вы обходитесь со мной буквально как с собакой, – заметил он обидчиво, – вы просто издеваетесь над моей любовью! Я, право, не могу даже верить, Оливия, чтобы вы чувствовали ко мне хоть тень расположения.
Он обедал в Бокаже и сидел в это время с Оливией у пианино, между тем как полковник со старшими дочерьми помещались поодаль, у камина.
– Серьезно? – проговорила равнодушно Оливия, вертя вокруг руки бриллиантовый браслет, подаренный ей Рупертом. – Я вам и не советую верить этому чувству. Вы не могли забыть, как вы предложили мне вашу руку и сердце. «Хотите ли вы, мисс, сделаться леди Лисль?…» – «Да, хочу, сэр Руперт». Вот и все то, что было сказано мной и вами! Могу уверить вас, что я и от природы далеко не мечтательница!
– В этом я положительно даже не сомневаюсь. Мне сдается, что я сделался женихом потому исключительно, что я сэр Руперт Лисль, владелец Лисльвуд-Парка.
– Я тоже это думаю! Но не будем касаться этого обстоятельства. Не думайте, пожалуйста, чтобы в душе моей было намерение надуть вас!.. Вы совершенно правы: я выхожу за вас потому, что вы баронет и вдобавок богаты! Не будь, конечно, этого, я бы и не подумала выходить за вас замуж… Меня, кажется, нельзя упрекнуть в большой скрытности? А если вам не нравится такая откровенность, пожмем друг другу руки и простимся навеки. Я не желаю лучшего.
И она протянула ему нежную руку, на которой сверкали его бриллианты. Вероятно, блеск их кинулся ей в глаза, потому что она заметила шутливо:
– Я, конечно, верну вам все ваши подарки, когда мы распростимся; пусть же вас не удерживают истраченные деньги.
– Я готов вам отдать все свое состояние, до последнего пенни, – сказал он с увлечением. – Больно видеть, что вы ничем не отвечаете на мою беспредельную, искреннюю любовь; но я женюсь на вас, хотя и знаю теперь, что вам нужно единственно только мое богатство… не могу жить без вас!
Немного позднее, когда Оливия и баронет играли за маленьким столом в триктрак, старшая из сестер, бывшая где-то в гостях, вошла в гостиную. Полковник дремал в кресле, Люси и Джен, вторая и третья сестры, сидели за работой.
– Хорошо ли вы провели вечер, Лаура? – спросила ее Джен.
– Нет, напротив того… Но я узнала новость у ректора, которую хочу сообщить вам и прочим!
Она очень насмешливо взглянула на Оливию.
– Если у вас есть новость, говорите скорее, – сказала Оливия, притворно зевая и кончая игру. – Сэр Руперт, я выиграла у вас ровно пять партий… Ну, Лаура, мы ждем, – добавила она, обращаясь к сестре.
Она была замечательно хороша при блеске огня; шея и руки ее были покрыты драгоценными подарками баронета, и старшая сестра смотрела на нее с завистью и ненавистью и была бы готова убить ее на месте. Полковник пробудился при шуме голосов и, оглянувшись быстро, остановил свой взгляд на своей младшей дочери.
– Папа, вы помните Вальтера Ремордена, последнего викария мистера Мильварда? – спросила Лаура.
– Разумеется, помню. Он уехал отсюда тому назад три года, получив пасторат в окрестностях Чичестера. Вальтер Реморден был истинным другом бедных… Он славный человек, и мы были с ним дружны. Мне бы очень хотелось видеть его опять!
Лаура следила пристально за выражением лица своей младшей сестры, которое сделалось вдруг чрезвычайно серьезно.
– Ну, папа, – продолжала она, – бедный Вальтер Реморден должен был против воли покинуть свою паству по слабости здоровья, как это объяснила мне нынче миссис Мильвард. Он ведь родился в Лисльвуде и считает, конечно, воздух родных полей полезным для себя, а потому-то и находится опять у миссис Мильвард, которая была настолько снисходительна, что сама предложила ему гостеприимство.
– Что?! – воскликнул полковник. – Вальтер Реморден в пасторате?
– Да, со вчерашнего дня. Говорят, что он очень и очень изменился… Однако я боюсь наскучить сэру Руперту своими рассуждениями о несчастном викарии… Ну, Оливия, все толкуют о будущей леди Лисль и засыпали меня поздравлениями с блистательной будущностью, предстоящей тебе!
С тех пор как имя Вальтера Ремордена было произнесено старшей мисс Мармедюк, Оливия не шевельнулась и не сказала ни слова; теперь же она встала и со странным, нервным смехом быстро вышла из комнаты.
Полковник поспешил пойти следом за ней.
– Оливия, что с тобой, моя милая дочь! – спросил он ее громко. – Что такое случилось?
– А я знаю, что с ней, – сказал баронет, – ее смутило имя этого человека, о котором шла речь. Я видел, как она изменилась в лице, когда вы только начали упоминать о нем, – обратился он к Лауре. – Советую ему беречься моей мести! Я убью его, кто бы он ни был, если б он вздумал стать между ею и мной!
Полковник с Оливией вернулись через несколько минут. Старик вел свою дочь; глаза ее горели лихорадочным блеском. Жених не осмеливался заговорить с ней первый, но не сводил с нее глаз.
– Прощайте, Оливия, – сказал он, наконец встав и распростившись с остальными присутствующими. – Вы высказали мне сегодня очень ясно, что вы меня не любите; высказали еще и кое-что другое; я вам очень обязан.
Она кинула на него взгляд, полный презрения.
– Вспомните, что ведь я предоставила вам решить так или иначе, – ответила она. – Я готова узнать завтра ваше решение.
На другой день сэр Руперт по приезде в Бокаже попросил позволения поговорить с невестой. Он умолял ее назначить день венчания как можно поскорее и получил согласие.
– Если вы еще намерены жениться на мне, то свадьба может быть, когда вы захотите, – ответила невеста.
– Намерен ли я?! Оливия!.. – воскликнул он с упреком.
– Вы слышали и видели настолько, что могли легко перемениться, и если это так, то будьте откровенны и не скрывайте этого… Но помните, что вы должны пенять на одного себя, если союз наш будет не из числа счастливых!
Когда баронет повторил, что намерение его непоколебимо, Оливия заявила, что не считает нужным откладывать день свадьбы дальше определенного им заранее срока. Одна из ее теток, старая и богатая, прислала ей сто фунтов, узнав, что она делает блистательную партию. В Бокаже то и дело начали появляться модистки, белошвейки, но Оливию не могли заставить примерять наряды.
– Ах, как вы надоели мне с уборами и с лентами! – говорила она с нетерпением. – Вы знаете, что я не обращала прежде внимания на наряды, а теперь я и вовсе не забочусь о них! Нельзя ли избавить меня от этой дребедени?…
– Нечего сказать, Оливия, у будущей леди Лисль прелестный характер, – заметила Лаура. – Мне жаль бедного баронета!
– Жалейте его, Лаура! – ответила Оливия, пристально посмотрев на сестру. – Жалейте сэра Руперта от всего сердца; он нуждается в сожалении!