11

Ошитива никогда за всю свою жизнь столько не молилась, хотя вся жизнь Людей Солнца заключалась в мольбах и священных ритуалах. Она молилась, перед тем как лечь спать, и когда только открывала после сна глаза, и когда работала. Она просила богов благословить ее дождевые кувшины и послать живительные дождевые тучи на Центральное Место. Больше она уже не мечтала о смертоносном потопе, который убил бы всех Господ, и больше она не ненавидела Мокиикса за то, что он сделал из нее макай-йо, потому что она родилась с такой судьбой и должна была примириться со всем миром.

В эти дни она думала только об Аоте и своей семье и молилась, чтобы им хватило духа перенести тот позор, который она, изгнанная из своего поселения, навлекла на них, молилась, чтобы удача снова улыбнулась им. Она так глубоко была погружена в свои мольбы, что сразу и не заметила пару оказавшихся рядом с ней красивых ног и не обратила внимания на богатую вышивку подола хлопковой мантии, которая была сшита из такой тонкой материи, что походила на паутинную сеть.

Она сидела, скрестив ноги, на своем коврике и грелась в лучах солнца, вдыхая восхитительные запахи, шедшие от массивных, открытых печей, окруженных запасами зерна, громадными связками лука и перца, свисавшими с потолка. Работники кухни занимались своими повседневными делами и не обращали никакого внимания на девушку-гончара — женщины мололи зерно, лепили тортильи, разделывали тушки кроликов и помешивали кипящее рагу.

Работа самой Ошитивы заключала в себе несколько стадий: от сушки кусков сырой глины на солнце до создания кувшинов, готовых к обжигу. Раскатывая руками кольца, она вдруг заметила, что чья-то тень загораживает ей солнечный свет. Сощурив глаза, она подняла голову и увидела перед собой силуэт мужчины.

Работники кухни вскрикнули, упали на колени, прильнув лбами к полу. Но Ошитива не двигалась: Господин Хакал своим проницательным взглядом просто пригвоздил ее к месту.

— Где ты нашла эту глину? — нетерпеливо спросил он, постучав ногой в кожаной сандалии, украшенной небесными камешками, по корзине, наполненной глиной. Ошитива, всю свою жизнь ходившая босиком, как завороженная уставилась на великолепную сандалию. — Я спрашиваю тебя, где ты взяла эту глину?

Ее сердце бешено заколотилось. Знает ли он, что однажды она подсматривала за ним в тайном саду? Знает ли он, что потом она снова пыталась шпионить за ним, вернувшись на то же место, под предлогом, что ей нужно собрать больше глины, а ей просто хотелось еще раз взглянуть на него? Знает ли он, что теперь у нее глины, на которую он сейчас смотрел, больше, чем ей нужно, потому что теперь она приходила к тайной поляне регулярно? Ей хотелось видеть его снова и снова, хотя она понимала, что это запрещено законом, что, если кто-нибудь это обнаружит, ей будет грозить смертная казнь.

— Настоящий гончар никогда не разглашает, где находится его источник глины, — ответила она, найдя в себе мужество сказать об этом Господину Хакалу. Это была правда, и она хотела, чтобы он знал.

Его глаза вспыхнули. Он пристально посмотрел на нее. Выражение его лица было непроницаемым, но Ошитиве вдруг показалось, что кухня, работники, Центральное Место и весь мир куда-то исчезли, как будто вовсе не существовали. Она знала, что ей нельзя смотреть в глаза Господина, но ее буквально вынудили сделать это, и между двумя стремительными ударами ее сердца она успела прочитать вопрос в его глазах.

А потом все вернулось на свои места: кухня и ее работники, шум и гам Центрального Места, но уже со следующим ударом сердца, не говоря ни слова, Господин Хакал развернулся и вышел из кухни, а его свита тут же последовала за ним. Все, кто был на кухне, начали вставать с коленей, удивленно посматривая то на Ошитиву, то друг на друга.