Драма 3 июня

Хотя Россия в 1907 году ещё формально оставалась самодержавной монархией, управлять империей, тем более реализовывать программу масштабных реформ, без Государственной думы стало уже невозможным. Конечно, можно было действовать в чрезвычайно-указном порядке, но Столыпин понимал всю крайнюю нежелательность подобных действий, пусть у него иногда и не было иного выхода. Но чтобы руководить страной подобным образом постоянно, необходимо было идти на полную отмену молодого российского парламентаризма, что председатель Совета министров считал как невозможным, так и противоречащим государственным интересам. При всем негативном отношении к деструктивной антигосударственной деятельности I Думы Столыпин считал, что развитой парламентаризм должен стать важной составной частью обновленного общественного строя, базирующегося на законности, соблюдении прав личности и уважении права собственности.

Инициируя роспуск I Думы, Столыпин хотел получить парламент, который выполнял бы роль партнера исполнительной власти в успокоении страны и проведении системных реформ. Понятно, что премьер делал со своей стороны всё возможное, чтобы её состав был бы максимально лояльным к власти. С этой целью Столыпиным были инициированы специальные разъяснения Сената, исключившие из числа избирателей наименее имущие группы городского населения и крестьян (учитывая, что ими наиболее легко манипулировали экстремисты), что должно было сделать будущий состав парламента значительно менее оппозиционным. Однако нет оснований утверждать, что Столыпин каким-либо образом пытался фальсифицировать выборы – его действия ни в коей мере не нарушали действовавшего законодательства. Было вполне естественным, что власть после революционного кровопролития попыталась поставить преграду проникновению в Думу людей, связанных с терроризмом или, как минимум, относившихся к нему с явным или скрытым одобрением.

Конечно, на местах далеко не все губернаторы были так щепетильны в отношении законности при проведении выборов, но всё же никто из них на серьёзные нарушения, зная позицию председателя Совета министров, не шёл. Свою позицию относительно избирательного процесса и линии поведения местных властей Столыпин предельно чётко и откровенно изложил в циркулярном указании губернаторам, которое (что знаково) было им сразу же опубликовано для общего сведения: «С наступлением начала выборов некоторые политические партии, с целью склонить на свою сторону избирателей, не ограничиваются распространением среди населения своих взглядов и убеждений путём печати и собраний, но силятся представить в искажённом свете действия и намерения правительства для проведения на выборах лиц, враждебно к нему настроенных. Вам как представителю власти, не надлежит вмешиваться в борьбу партий и производить давление на выборы. Подтверждаю неоднократные указания мои на обязанность вашу ограждать полную свободу выборов, пресекая лишь самым решительным образом попытки использовать публичные собрания для агитации революционной.

Но, ограничив этим вмешательство администрации в выборную кампанию, считаю нужным указать вам на необходимость широкого опровержения всех ложных слухов, представляющих в извращённом виде действия и виды правительства. Ясно и определённо поставленная программа правительства известна Вашему Превосходительству. Обнародованная 24 августа, она не нуждается в повторении. Но от вас, как от представителя правительственной власти на месте, должны исходить авторитетные указания на неизменность правительственной политики, не могущей поддаваться каким-либо колебаниям вследствие обстоятельств случайных и проходящих.

В ряду этих вопросов на первом месте стоит отношение правительства к Государственной думе. Призванная Государем служить основою законодательного строя в Империи, являясь важнейшим фактором воссоздания крепких государственных устоев и порядка, имея право законодательной инициативы, Государственная дума встретит в правительстве живейшее и искреннейшее стремление согласованной плодотворной творческой работы. При настоящем бурном течении общественной жизни правительство сознаёт громадную трудность безошибочной постановки и решения вопросов, связанных с изменением правовых и социальных норм, и в критике своих предположений, так же, как в детальном и практическом обсуждении предположений Думы, – оно видит залог успеха в деле преобразования государства. Относясь с полным уважением к правам Государственной думы в области законодательства, бюджета и запросов, правительство будет неуклонно держаться во всех своих действиях существующих законов, так как лишь строгим выполнением и подчинением законам как правительство, так и Дума могут сохранить Монаршее доверие, наличность которого одна обеспечивает возможность их совместной работы. Установив всю злонамеренность толков о желании правительства созвать Думу лишь с целью её непременного роспуска и возвращения к прежним, осуждённым Государем порядкам, надлежит иметь на местах ясное представление о предположениях правительства в области ближайшего законодательства (обратим внимание, что и здесь Столыпин не упускает возможности максимально широко осведомить население о программе своих реформ. – Авт.). Приближение органов самоуправления к населению в виде установления всесословной волости как мелкой земской единицы, привлечение большего числа лиц к задачам самоуправления посредством уменьшения цензовых норм и расширение компетенции органов самоуправления будут предложены правительством в целях создания устойчивых самоуправляющихся ячеек, основы децентрализации. При введении подоходного налога правительство предполагает подкрепить средства земств и городов, передав им части некоторых казённых поступлений. Вместе с тем, введение местных выборных судей и объединение административной власти в губернии и уезде довершит упрочение устойчивого местного уклада. Но главнейшею, неустанною заботою правительства будет улучшение земельного быта крестьян. Не только создание земельного фонда и справедливая, на посильных условиях передача земель этого разряда крестьянам, но предоставление каждому трудолюбивому, энергичному работнику возможности создать собственное хозяйство, приложить свободный труд, не нарушая чужих прав, к законно приобретённой им земле – будут предметом предложений правительства в области землеустройства. Не менее важны подготовляемые правительством законопроекты в области рабочего, школьного и административного законодательства.

Приведённое краткое перечисление даёт лишь приблизительное понятие о той громадной работе переустройства, совершить которое является для Государственной думы, Государственного совета и правительства историческою обязанностью (символично то, что Столыпин особо подчёркивает партнёрскую роль парламента в проведении реформ. – Авт.).

Переустройство это должно иметь основою укрепление и упорядочение начал истинной свободы и порядка, возвещённых с высоты Престола.

Ввиду этого правительство твёрдо и последовательно будет преследовать нарушителей права, прекращать со всей строгостью возникающие беспорядки и стоять на страже спокойствия страны, применяя, до полного её успокоения, все находящиеся в его распоряжении законные средства».

Крайне неблагоприятные для Столыпина итоги выборов во II Думу подтвердили то, что власть (к тому времени уже достаточно окрепшая и имевшая немало возможностей влияния) серьёзно в избирательный процесс не вмешивалась. Состав парламента оказался ещё более антиправительственным, чем предшествующий. Успокоение в стране пока ещё было, в значительной степени, внешним, и в сознании немалого количества избирателей остался революционный дурман, а значит и доверие к направленной против правительства Столыпина разрушительной демагогии революционеров. Из 518 депутатов II Думы было: социал-демократов – 65, эсеров – 37, народных социалистов – 16, трудовиков – 104, кадетов – 98, правых и октябристов – 54, автономистов – 76, беспартийных – 50, казачья группа насчитывала 17, партия демократических реформ – 1 депутат.

Таким образом, левые радикалы составили около 43 % членов новоизбранного парламента, что давало им широчайшие возможности для антиправительственной деятельности. Поддерживавшие (пусть и не во всём и с рядом оговорок) Столыпина правые и октябристы хотя и увеличили своё представительство (что свидетельствовало о растущей поддержке курса премьера), но, тем не менее, полученные ими 10 % не давали возможности создать проправительственное большинство. Также особо следует отметить, что сильно снизилось представительство в Думе кадетов (упустивших шанс на создание коалиционного правительства), потерявших целых 80 мест.

Было достаточно очевидно, что у премьера практически не было ни малейших шансов на установление взаимодействия с парламентом. Тем не менее, Столыпин сделал всё возможное, чтобы заручиться поддержкой Государственной думы в проведении политики реформ. Единственной надеждой председателя Совета министров было то, что разногласия между различными оппозиционными фракциями позволят ему лавировать и добиваться принятия нужных решений. В общем, другого выхода у него не было, что было очевидным даже для иностранных наблюдателей. Так, влиятельная немецкая газета «T"agliche Rundschau» тогда писала: «У г. Столыпина нет правительственного большинства, но зато большинство, выступающее против него, распалось в вопросе о тактике. Государственная дума, по-видимому, решила относиться к г. Столыпину с доверием (это, конечно, очень сильное преувеличение. – Авт.). Без преувеличения можно сказать, что будущее России покоится на плечах г. Столыпина. Очень возможно, что он и есть тот герой-рыцарь, которого ждёт Царь для спасения России».

6 марта Столыпин впервые выступает во II Думе, причём с программной речью, в которой была детально разъяснена вся правительственная политика реформ. Эта речь стала важнейшим из всех выступлений председателя Совета министров за весь период его государственной деятельности, и, в силу её особой значимости, остановимся на ней подробнее.

Первая часть речи премьера была посвящена законодательной работе, и из сказанного было совершенно очевидно, что Столыпин всё же рассчитывал на сотрудничество с Государственной думой, а не взял изначально курс на её роспуск. Не менее значимо, что глава кабинета прямо заявил о необходимости построения правового государства путём принятия новых законов, что не могло быть реализовано без взаимодействия с парламентом: «В странах с установившимся правительственным строем отдельные законопроекты являются в общем укладе законодательства естественным отражением новой назревшей потребности и находят себе готовое место в общей системе государственного распорядка. В этом случае закон, прошедший все стадии естественного созревания, является настолько усвоенным общественным самосознанием, все его частности настолько понятны народу, что рассмотрение, принятие или отклонение его является делом не столь сложным и задача правительственной защиты сильно упрощается.

Не то, конечно, в стране, находящейся в периоде перестройки, а следовательно, и брожения.

Тут не только каждый законопроект, но каждая отдельная его черта, каждая особенность может чувствительно отозваться на благе страны, на характере будущего законодательства. При множестве новизны, вносимой в жизнь народа, необходимо связать все отдельные правительственные предположения одною общею мыслью, мысль эту выяснить, положить её в основание всего строительства и защищать её, поскольку она проявляется в том или другом законопроекте. Затем следует войти в оценку той мысли, которая противополагается мысли законопроекта, и добросовестно решить, совместима ли она, по мнению правительства, с благом государства, с его укреплением и возвеличением и потому приемлема ли она. В дальнейшей же выработке самих законов нельзя стоять на определённом построении, необходимо учитывать все интересы, вносить все изменения, требуемые жизнью, и, если нужно, подвергать законопроекты переработке, согласно выяснившейся жизненной правде.

В основу всех тех правительственных законопроектов, которые министерство (имеется в виду МВД. – Авт.) вносит ныне в Думу, положена поэтому одна общая руководящая мысль, которую правительство будет проводить и во всей своей последующей деятельности. Мысль эта – создать те материальные нормы, в которые должны воплотиться новые правоотношения, вытекающие из всех реформ последнего времени. Преобразованное по воле Монарха отечество наше должно превратиться в государство правовое, так как, пока писанный закон не определит обязанностей и не оградит прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц, то есть не будут прочно установлены.

Правовые нормы должны покоиться на точном, ясно выраженном законе ещё и потому, что иначе жизнь будет постоянно порождать столкновения между новыми основаниями общественности и государственности, получившими одобрение Монарха, и старыми установлениями и законами, находящимися с ними в противоречии или не обнимающими новых требований законодателя, а также произвольным пониманием новых начал со стороны частных и должностных лиц».

Далее Столыпин дал объяснение необходимости принятия ряда крайне необходимых для проведения аграрной реформы, срочных законов в чрезвычайно-указном порядке и призвал Думу их утвердить. Слова премьера настолько аргументированны, что сами по себе опровергают все обвинения в его адрес относительно «игнорирования» парламента: «Не останавливаясь на законах, ведущих к равноправию отдельных слоёв населения и свободе вероисповедания, срочность осуществления которых не нуждается в разъяснении, считаю долгом остановиться на проведённых, в порядке чрезвычайном, законах об устройстве быта крестьян.

Настоятельность принятия в этом направлении самых энергичных мер настолько очевидна, что не могла подвергаться сомнению. Невозможность отсрочки в выполнении неоднократно выраженной воли Царя и настойчиво повторявшихся просьб крестьян, изнемогающих от земельной неурядицы, ставили перед правительством обязательство не медлить с мерами, могущими предупредить совершенное расстройство самой многочисленной части населения России. К тому же на правительстве, решившем не допускать даже попыток крестьянских насилий и беспорядков, лежало нравственное обязательство указать крестьянам законный выход в их нужде.

В этих видах изданы были законы о предоставлении крестьянам земель государственных, а Государь повелел передать на тот же предмет земли удельные и кабинетские на началах, обеспечивающих крестьянское благосостояние. Для облегчения же свободного приобретения земель частных и улучшения наделов изменён устав Крестьянского банка в смысле согласования с существующим уже в законе, но остававшимся мёртвою буквою разрешением залога надельных земель в казённых кредитных учреждениях, причём приняты все меры в смысле сохранения за крестьянами их земель. Наконец, в целях достижения возможности выхода крестьян из общины, издан закон, облегчающий переход к подворному и хуторскому владению, причём устранено всякое насилие в этом деле и отменяется лишь насильственное прикрепление крестьянина к общине, уничтожается закрепощение личности, несовместимое с понятием о свободе человека и человеческого труда.

Все эти законы вносятся на усмотрение Государственной думы и Государственного совета».

Потом Столыпин перешёл к важнейшим законам, вносимым им на рассмотрение II Думы в обычном порядке, и символично, что все они касаются защиты прав граждан и внедрения в государственную жизнь, как ранее сформулировал Пётр Аркадьевич, «начал подлинной свободы». Особо отметим, что в связи с этим председатель Совета министров заявил о необходимости пересмотра всего законодательства империи: «Ранее всего правительство почло своим долгом выработать законодательные нормы для тех основ права, возвещенных манифестом 17 октября, которые ещё законом не установлены.

Тогда как свобода слова, собраний, печати, союзов определены временными правилами, свобода совести, неприкосновенность личности, жилищ, тайна корреспонденции остались не нормированы нашим законодательством. Вследствие сего, в целях выполнения задачи проведения в жизнь начал веротерпимости, правительство вменило себе прежде всего в обязанность подвергнуть пересмотру всё действующее отечественное законодательство и выяснить те изменения, которым оно должно подлежать в целях согласования с указами 17 апреля и 17 октября 1905 года…

Переходя к неприкосновенности личности, Государственная дума найдёт в проекте министерства обычное для всех правовых государств обеспечение её, причём личное задержание, обыск, вскрытие корреспонденции обусловливаются постановлением соответственной инстанции, на которую возлагается и проверка в течение суток оснований законности ареста, последовавшего по распоряжению полиции.

Отклонение от этих начал признано допустимым лишь при введении, во время войны или народных волнений, исключительного положения, которое предполагается одно вместо трёх, ныне существующих, причём административную высылку в определённые места предположено совершенно упразднить».

«Началам подлинной свободы» служила и задуманная Столыпиным масштабная реформа по децентрализации управления, которую он считал необходимым начать претворять в жизнь после окончательного успокоения страны. Реформа так и осталась неосуществлённой, но не вызывает сомнения, что она полностью изменила бы весь облик чрезмерно забюрократизированной империи. Сын Столыпина Аркадий Петрович писал следующее о планах отца в этом вопросе: «…совсем неосуществлённое, преобразование касалось децентрализации – разделения Империи на области, располагающие правами самоуправления, при наличии в этих областях представительных учреждений.

Согласно намерениям П. А. Столыпина, реформа должна была быть осуществлена в областях, представлявших однородное целое, если не всегда в этническом, то по крайней мере в экономическом и бытовом отношении.

Составление проекта о децентрализации мой отец поручил Крыжановскому в 1907 году. Вот что Сергей Ефимович пишет о смысле этой реформы в своих воспоминаниях: «Децентрализация открывала простор местным творческим силам и, что имело немалое значение, давала возможность применять в разных местностях разные системы выборов, приспособленные к особенностям их общественного строя».

Согласно проекту, значительная часть Империи должна была быть разделена на одиннадцать областей. В каждой из них – областное земское собрание и областное правительственное управление. Туда должны были быть привлечены местные деятели. Областные земские собрания, образуемые на общих основаниях, привитых для земских выборов, получали широкое право местного законодательства по всем предметам, не имевшим общегосударственного значения. На первых порах реформа должна была коснуться одиннадцати областей: Прибалтийской и Северо-Западной областей, Польши, Правобережной и Левобережной Украины, Московской области, Верхнего и Нижнего Поволжья, Северной России (две области), Степной области (Западная Сибирь). Остальные части Империи – Казачьи области, Туркестан, Восточная Сибирь, Крым и Кавказ – пока оставались вне введения областного управления.

Проект этот был в 1909 году представлен на рассмотрение Императора с обстоятельно мотивированным на этот счёт докладом П. А. Столыпина. Но, как это бывало порой, реакция Царя была двойственной и нерешительной.

Предлагаемым преобразованиям он выразил своё полное одобрение, но решил отложить этот вопрос до того, как окончательно выяснятся результаты сотрудничества правительства с Третьей думой. Оттяжка оказалась равносильной отказу. Убийство моего отца положило конец этому замыслу.

Даже в случае безоговорочной поддержки Царём децентрализация заняла бы много времени и натолкнулась бы, вероятно, на ряд препятствий в наших законодательных палатах. Как пишет Крыжановский, «в последние годы его жизни мысли эти очень пленяли Столыпина. Но говорить о них громко он не решался и, кажется, кроме Кривошеина, да и то лишь впоследствии, никто в тайну их посвящён не был».

А времени терять было нельзя. В ожидании децентрализации надлежало произвести реорганизацию администрации и полиции Империи. Проект этих преобразований был составлен Крыжановским, по поручению Столыпина, в 1907–1908 годах.

Реорганизация администрации соответствовала политическим и социальным требованиям того времени. Состав наших чиновников, служивших в провинции, увеличивался количественно, но не качественно. А между тем, с развитием промышленности и техники на местах возникали всё новые задачи. Это было чувствительно особенно на окраинах государства. Поэтому в проекте предлагалось «ограничение русификационной политики и привлечение к управлению окраинами местных элементов».

Преградой к реорганизации на самых низах государственного здания являлась сословная иерархия. Во главе уездов стояли уездные предводители дворянства. Но, по причинам обеднения дворянства еще в конце прошлого столетия, многим предводителям приходилось служить в городах и появляться в своих уездах изредка. Связь между уездом и дворянством была подорвана. А между тем крепли и добивались права голоса другие слои населения: промышленники и купцы, городская интеллигенция, крестьяне-собственники и т. д. Учитывая это, в проекте предлагалось вместо предводителей дворянства поставить во главе уездов уездных начальников из местной среды, назначенных министром внутренних дел.

Ступенью выше проект предполагал объединение дотоле разрозненного управления в губерниях под руководством губернаторов. Архаическое раздробление властей в губерниях способствовало в 1905 году распространению смуты. Усиление власти губернатора должно было предотвратить повторение таких событий.

Параллельно с этим был разработан проект реорганизации полиции.

Численность её в те времена была далеко недостаточной. Сообразуясь с размерами страны, она была в пять раз малочисленнее, чем во Франции, и в семь раз малочисленнее, чем в Великобритании (что убедительно демонстрирует лживость тезиса о том, что Российская империя была якобы «полицейским государством»).

В области технических средств для борьбы с беспорядками наша полиция находилась в отсталом состоянии. Это привело к роковым последствиям в пору революционных волнений 1905 года, а затем и в пору февральской революции.

По словам Крыжановского, «проекты эти получили окончательную редакцию под личным руководством Столыпина, чему он придавал с полным основанием весьма крупное значение».

Настала пора практического осуществления. Ранее, чем представить проекты в законодательные палаты, решено было их рассмотреть в недавно созданном Совете по делам местного хозяйства, по выражению П. А. Столыпина – в «Преддумии». В нём участвовал, наряду с чиновниками, ряд представителей нашей интеллигенции. И тут зачинателей преобразования постигло разочарование. Проект натолкнулся на резкую оппозицию значительного числа членов этого Совета. Как пишет Крыжановский, «оппозиция эта велась, главным образом, за кулисами, вне заседаний Совета, так как против цифр спорить было нельзя. А цифры были оглушающие».

Итак, это преобразование было остановлено на полном ходу. До рассмотрения проектов в Государственной думе дело не дошло. А преемники моего отца отложили это дело в долгий ящик. Административный и полицейский фундамент Империи остался в архаическом состоянии, совершенно неприспособленным к новым требованиям, выдвинутым жизнью. Государству и народу пришлось тяжело за это поплатиться, когда настали грозные времена».

Выделим ещё один момент в выступлении Столыпина, характеризующий его как прозорливого государственного деятеля, понимающего необходимость сохранения государством духовной основы. Говоря о необходимости законодательного закрепления начал веротерпимости, глава правительства одновременно отметил следующее: «…правительство должно было остановиться на своих отношениях к Православной Церкви и твёрдо установить, что многовековая связь русского государства с христианской церковью обязывает его положить в основу всех законов о свободе совести начала государства христианского, в котором Православная Церковь, как господствующая, пользуется данью особого уважения и особою со стороны государства охраною. Оберегая права и преимущества Православной Церкви, власть тем самым призвана оберегать полную свободу её внутреннего управления и устройства и идти навстречу всем её начинаниям, находящимся в соответствии с общими законами государства. Государство же и в пределах новых положений не может отойти от заветов истории, напоминающей нам, что во все времена и во всех делах своих русский народ одушевляется именем Православия, с которым неразрывно связаны слава и могущество родной земли. Вместе с тем права и преимущества Православной Церкви не могут и не должны нарушать прав других исповеданий и вероучений. Поэтому, с целью проведения в жизнь высочайше дарованных узаконений об укреплении начал веротерпимости и свободы совести, министерство вносит в Государственную думу и Совет ряд законопроектов, определяющих переход из одного вероисповедания в другое; беспрепятственное богомоление, сооружение молитвенных зданий, образование религиозных общин, отмену связанных исключительно с исповеданием ограничений и т. п.».

Столыпин также сделал особенный акцент на необходимости коренного расширения прав местного самоуправления, что являлось не только составной частью проводимой аграрной реформы, но и в целом важнейшим шагом к демократизации всей жизни в империи: «Так как местная жизнь охватывается областью самоуправления земского и городского, областью управления (администрация) и полицейскими мероприятиями, то и проекты министерства касаются именно этих отраслей нашего законодательства.

Как в губернии, так и в уезде деятельность административная, полицейская и земская течёт по трём параллельным руслам, но чем ближе к населению, тем жизнь упрощается и тем необходимее остановиться на ячейке, в которой население могло бы найти удовлетворение своих простейших нужд. Таким установлением по проекту министерства должна явиться бессословная, самоуправляющаяся волость в качестве мелкой земской единицы. Полицейские её обязанности должны ограничиться простейшими обязанностями местной общественной полиции, а административные предполагается свести к делам, касающимся воинской повинности, ведению посемейных списков, некоторым податным действиям и т. п. В ведение волости должны входить все земли, имущества и лица, находящиеся в её пределах. Волость будет самой мелкой административно-общественной единицей, с которой будут иметь дело частные лица, но при этом лица, владеющие землёю совместно, миром, то есть главным образом владельцы надельной земли, образуют из себя, исключительно для решения своих земельных дел, особые земельные общества, сохраняющие некоторые преимущества, а именно неотчуждаемость надельных земель и применение к наследованию ими местных обычаев. Таким образом земельным обществам не будет присвоено никаких административных обязанностей, создаются они для совместного ведения бывшими надельными землями, причём предполагаются меры против чрезмерного сосредоточения этих земель в одних руках и против чрезмерного дробления их, а равно к упрочению совершения на них актов.

Для удовлетворения же простейших потребностей села, вытекающих из совместного проживания, предположено ввести в сёлах крупных, а также таких, в которых проживают посторонние крестьянам лица, особые поселковые управления, с участием помянутых посторонних лиц и в управлении, и в обложении.

Все сказанные организации получили своё выражение во вносимых в Государственную думу и Государственный совет проектах земельных обществ, поселкового и волостного управления.

Выше волостной мелкой земской единицы отрасли управления осложняются, и в соответствии с этим министерство должно было заняться реформою самоуправления земского и городского, реформою управления губернского, уездного и участкового и реформою полицейскою.

В области самоуправления министерство коснулось трёх важнейших, по его мнению, общих вопросов: вопроса земского и городского представительства, вопроса об его компетенции и вопроса об отношении к самоуправлению со стороны администрации. Одновременно министерство приступило к существенному и необходимому труду пересоставления всех уставов, точно устанавливающих обязанности земства и администрации. В настоящее время министерство вносит в Государственную думу устав общественного призрения, устав о гужевых земских дорогах и временный закон о передаче продовольственного дела в ведение земских учреждений. Составляются уставы врачебный и строительный.

Возвращаясь к общим вопросам, выдвинутым в области самоуправления, укажу на то, что вносимый в Думу проект о земском представительстве строит его на принципе налогового ценза, расширяя этим путём круг лиц, принимающих участие в земской жизни, но обеспечивая одновременно участие в ней культурного класса землевладельцев, компетенция же органов самоуправления увеличивается передачею им целого ряда новых обязанностей, а отношение к ним администрации заключается в надзоре за законностью их действий.

Самоуправление на тех же общих основах с некоторыми, вызванными местными особенностями, изменениями предполагается ввести в Прибалтийском, Западном крае и Царстве Польском, за выделением в особую административную единицу местностей, в которых сосредоточивается исстари чисто русское население, имеющее свои специальные интересы».

Трудно переоценить значение предлагаемых Столыпиным нововведений. Предложенная им в качестве первичной земской единицы бессословная волость не только становилась основой для создания новой системы самоуправления, в которой большинство полномочий переходило к органам местного самоуправления (но при этом не было угрозы анархии, учитывая, что оставался государственный надзор за законностью действий местного самоуправления). Это также означало окончательный отход от системы классовых привилегий в направлении создания общества гражданского равноправия.

О всей серьёзности намерений Столыпина по кардинальному расширению прав местного самоуправления свидетельствует и то, что он заявил о коренном реформировании системы органов государственного управления на местах (в том числе её оптимизации) и судебной реформе (создание системы местных судов с избираемыми населением судьями, что было неразрывно связано с расширением прав земств): «Что касается административных органов, то министерство вносит в Думу проекты законов о губернском управлении, об уездном управлении и об участковых комиссарах.

В губернском и уездном управлении получает осуществление принцип возможного объединения всех гражданских властей, всех отдельных многочисленных ныне присутствий и главным образом осуществление начала административного суда. Таким путём все жалобы на постановления административных и выборных должностных лиц и учреждений будут, согласно проекту, рассматриваться смешанной административно-судной коллегией с соблюдением форм состязательного процесса. Во главе уезда предполагается поставить начальника уездного управления, который и объединял бы гражданские власти уезда. В пределах уезда в качестве агентов администрации предположены участковые комиссары. Земские начальники упраздняются. Полицию предполагается преобразовать в смысле объединения полиции жандармской и общей, причём с жандармских чинов будут сняты обязанности по производству политических дознаний, которые будут переданы власти следственной. Новым в области полицейской будет предлагаемый вниманию Государственной думы устав полицейский, который должен заменить устарелый устав о предупреждении и пресечении преступлений и точно установить сферу действий полицейской власти.

В строгой связи с преобразованием местного управления стоит и преобразование суда. С отменой учреждения земских начальников и волостных судов необходимо создать местный суд, доступный, дешёвый, скорый и близкий к населению. Министерство юстиции представляет по этим соображениям в Государственную думу проект преобразования местного суда с сосредоточением судебной власти по делам местной юстиции в руках избираемых населением из своей среды мировых судей, к компетенции которых будет отнесена значительная часть дел, подчинённых ныне юрисдикции общих судебных установлений, связь с которыми будет поддерживаться образованием для них апелляционной инстанции в виде уездных отделений окружного суда с кассационной инстанцией в лице Правительствующего сената.

Далее, в целях обеспечения в государстве законности и укрепления в населении сознания святости и ненарушимости закона, Министерство юстиции вносит в Государственную думу проект о гражданской и уголовной ответственности служащих, действительно обеспечивающей применение начала уголовной и имущественной ответственности служащих за их проступки и охраняющей вместе с тем спокойное и уверенное отправление ими службы и ограждающей их от обвинений явно неосновательных. Деяния эти предположено поэтому подчинить общим процессуальным постановлениям, устранив все те в указанном отношении отступления от общего порядка, которые не представляются безусловно необходимыми. Не останавливаясь на проектах об увеличении содержания должностным лицам судебного ведомства и усилении действующих штатов, не могу не обратить внимания Государственной думы на законопроекты в области уголовного права и процесса, устанавливающие целый ряд мер, которые, за сохранением незыблемыми основных начал судебных уставов Александра II, оправдываются указаниями практики или же отвечают некоторым получившим за последнее время преобладание в науке и уже принятым законодательствами многих государств Европы воззрениям. Так, предполагается допущение защиты на предварительном следствии, введение состязательного начала в обряде предания суду, установление институтов условного осуждения и условного досрочного освобождения и т. п. Наряду с этим предположено введение в полном объёме нового уголовного уложения, но согласование его со всеми изданными за последнее время законоположениями».

Обратим внимание на значение ещё некоторых преобразований, предлагаемых Столыпиным в данном фрагменте выступления. Совершенно очевидно, что отмена давно себя изжившего института земских начальников имела принципиальное значение для расширения прав местного самоуправления (что показывает «обоснованность» обвинений в адрес премьера о его желании управлять страной исключительно силовыми и административными методами). Также показательны предлагаемые председателем Совета министров меры, призванные максимально защитить права населения от возможного административного произвола. Именно в этом контексте следует рассматривать предложение о передаче дознаний по политическим делам от полиции следственной власти, допущение защиты на предварительном следствии и допущение состязательного начала в обряде предания суду.

Но всё же не вызывает сомнения, что именно аграрная реформа является для Столыпина «альфой и омегой» плана преобразования империи. И он предлагает Государственной думе детальный план масштабной (в том числе законопроектной) работы в этом направлении, подчеркнув, что правительство вносит «наряду со многими имеющими меньшее значение законопроектами, проекты вотчинного устава и дополнительных к нему узаконений, направленных к установлению у нас ипотечной системы, в целях внесения в область земельных правоотношений надлежащей гласности, определённости и твёрдости».

Далее председатель Совета министров переходит к конкретике предложений в сфере аграрных преобразований: «Область эта находится в тесной связи с делом землеустройства, составляющего предмет ведения другого ведомства – главного управления землеустройства и земледелия. Названное ведомство стоит перед задачей громадного значения. Оно призвано, главным образом, содействовать экономическому возрождению крестьянства, которое ко времени окончательного освобождения от обособленного положения в государстве выступает на арену общей борьбы за существование экономически слабым, неспособным путём занятия своим исконным земледельческим промыслом обеспечить себе безбедное существование.

Поэтому главное управление поставило себе целью увеличение площади землевладения крестьян и упорядочение этого землевладения, т. е. землеустройство.

Среди мер первой категории главное управление придаёт особое значение обеспечению земельного быта тех обществ, которые, получив дарственные наделы, не имели возможности до настоящего времени обеспечить себя землёю путём покупки. Соответственный законопроект будет внесён в Государственную думу.

Способ устранения острого малоземелия главное управление видит в льготной, соответствующей ценности покупаемого и платёжным способностям приобретателя продаже земель земледельцам. Для этой цели в распоряжении правительства имеется, согласно указам 12 и 27 августа 1906 г., 9 мил. десятин и купленные с 3 ноября 1905 г. Крестьянским банком свыше 2 мил. десятин. Но для успеха дела увеличение крестьянского землевладения надлежит связать с улучшением форм землепользования, для чего необходимы меры поощрения и главным образом кредит. Главное управление намерено идти в этом деле путём широкого развития и организации кредита земельного, мелиоративного и переселенческого.

Что касается землеустройства, то вносимое по этому предмету положение имеет целью устранение неудобств, сопряжённых с внутринадельным расположением участков отдельных селений и домохозяев, облегчение разверстания чересполосицы, облегчение выделения домохозяевам отрубных участков, упрощение способов ограничительных межеваний и принудительное разверстание чересполосных владений, при условии признания этой чересполосности вредною.

Спешное осуществление аграрных мероприятий находится в зависимости от деятельности местных землеустроительных комиссий, необходимость переустройства которых сознаётся главным управлением, составившим проект, имеющий целью: 1) теснее связать эти комиссии с местным населением путём усиления в них выборного начала и 2) придать им рабочие силы для проектирования и осуществления землеустроительных планов».

Неразрывными с аграрной реформой видел Столыпин и меры по улучшению положения рабочих. Это было для премьера тем более ясно, что он не только считал абсолютно необходимым интенсивный рост промышленности, но и понимал – разрушение общины неминуемо приведёт к тому, что миллионы крестьян хлынут в города на фабрично-заводское производство. Председатель Совета министров представил следующую программу, жизненно необходимую для быстрейшего увеличения промышленного производства (и, следовательно, повышения обороноспособности): «Рассматривая рабочее движение как естественное стремление рабочих к улучшению своего положения, реформа должна предоставить этому движению естественный выход, с устранением всяких мер, направленных к искусственному его поощрению, а также к стеснению этого движения, поскольку оно не угрожает общественному порядку и общественной безопасности.

Поэтому реформа рабочего законодательства должна быть проведена в двоякого рода направлении: в сторону оказания рабочим положительной помощи и в направлении ограничения административного вмешательства в отношения промышленников и рабочих, при предоставлении как тем, так и другим необходимой свободы действий через посредство профессиональных организаций и путём ненаказуемости экономических стачек.

Главнейшей задачей в области оказания рабочим положительной помощи является государственное попечение о неспособных к труду рабочих, осуществляемое путём страхования их, в случаях болезни, увечий, инвалидности и старости. В связи с этим намечена организация врачебной помощи рабочим.

В целях охранения жизни и здоровья подрастающего рабочего поколения установленные ныне нормы труда малолетних рабочих и подростков должны быть пересмотрены с воспрещением им, как и женщинам, производства ночных и подземных работ. В связи с этим установленную законом 2 июня 1897 года продолжительность труда взрослых рабочих предполагается понизить».

Чрезвычайно характерно для Столыпина то, что он, указав на всю важность реформ экономического и политического характера, одновременно отметил приоритетность реформы образования. Понимая, что именно образование является фундаментом самого государства и общества, премьер отметил: «Сознавая необходимость приложения величайших усилий для поднятия экономического благосостояния населения, правительство ясно отдаёт себе отчёт, что усилия эти будут бесплодны, пока просвещение народных масс не будет поставлено на должную высоту и не будут устранены те явления, которыми постоянно нарушается правильное течение школьной жизни в последние годы, явления, свидетельствующие о том, что без коренной реформы наши учебные заведения могут дойти до состояния полного разложения. Школьная реформа на всех ступенях образования строится министерством народного просвещения на началах непрерывной связи низшей, средней и высшей школы, но с законченным кругом знаний на каждой из школьных ступеней. Особые заботы министерства народного просвещения будут направлены к подготовке преподавателей для всех ступеней школы и к улучшению их материального положения.

Затем: 1) ближайшей своей задачей министерство народного просвещения ставит установление совместными усилиями правительства и общества общедоступности, а впоследствии и обязательности, начального образования для всего населения Империи. 2) В области средней школы министерство будет озабочено созданием разнообразных типов учебных заведений, с широким развитием профессиональных знаний, но с обязательным для всех типов минимумом общего образования, требуемого государством. 3) В реформе высшей школы министерство ставит себе задачей укрепление тех начал, которые положены в основу предположенных преобразований Высочайшим указом 27 августа 1905 года, и согласование их с интересами общегосударственными, на основании опыта применения действующих временных правил».

Не вызывает сомнения, что предлагаемая Столыпиным реформа народного просвещения не менее значима, чем аграрная – её успешное завершение поставило бы Россию в один ряд с наиболее развитыми странами. Выделим ключевые моменты столыпинской образовательной реформы: общедоступность образования, обязательность определённого государством уровня образования, развитие системы профессионально-технического обучения и главное – создание единой системы низшей, средней и высшей школы. Фактически он предложил построить новую эффективную модель отечественного образования, которая тогда нигде не имела полноценных аналогов.

Подчеркнём, что Столыпин считал крайне важным введение всеобщего обязательного начального обучения – это должно было значительно повысить уровень в лучшем случае малограмотной или же вообще неграмотной крестьянской массы. Глава правительства прекрасно осознавал, что имеющее хотя бы начальное образование крестьянство является обязательным условием дальнейшего развития России как передовой державы. С этой целью под личным контролем премьера министерством народного просвещения был подготовлен законопроект «О введении всеобщего начального обучения в Российской империи», который в случае его принятия должен был в перспективе полностью изменить облик страны. Тогда новые поколения соответствовали бы проводимым коренным преобразованиям в экономической и политической сферах – Столыпин недаром подчёркивал, что «сначала гражданин, потом гражданственность». Приведём текст этого тщательнейшим образом выписанного важнейшего документа, который по значению ничем не уступал аграрной реформе: «1. Всем детям обоего пола должна быть предоставлена возможность, по достижении школьного возраста, пройти полный курс обучения в правильно организованной школе.

2. Забота об открытии достаточного числа училищ, соответственно числу детей школьного возраста, лежит на учреждениях местного самоуправления, при этом расчёты относительно числа необходимых школ делаются применительно к четырём возрастным группам: 8, 9, 10 и 11 лет.

3. Нормальная продолжительность обучения в начальной школе – 4 года.

4. Нормальным числом детей в начальной школе на одного учителя признается – 50.

5. Нормальным районом, который должна обслуживать одна школа, признаётся местность с трехверстным радиусом.

6. На обязанность учреждений местного самоуправления возлагается в двухгодичный, со дня вступления в законную силу настоящих положений, срок составление школьной сети и плана её осуществления для достижения всеобщности обучения в данной местности, с указанием предельного для сего срока и ожидаемых из местных источников средств для выполнения школьной сети.

Примечание. В разработке школьной сети участвуют местные органы церковно-школьного управления.

7. Для включения в школьную сеть училище, рассчитанное на четыре возрастные группы, должно удовлетворять следующим требованиям: иметь законоучителя и учителя, обладающего законным правом на преподавание, быть обеспеченным соответствующим школьным и гигиеническим потребностям помещением, учебными книгами и пособиями и доставлять детям бесплатное обучение.

8. Означенные (п. 6) школьная сеть и план её выполнения представляются местными органами самоуправления установленным порядком в Министерство народного просвещения, которое, предварительно утверждения означенных сети и плана, сносится с Министерством внутренних дел. В случае одобрения сих планов и сетей, Министерство народного просвещения отпускает, в пределах ассигнуемых по смете сего министерства кредитов, на каждую входящую в сеть школу, открытую или подлежащую открытию в течение ближайшего учебного года, пособие на минимальное вознаграждение учителей и законоучителей по действительному их числу в означенных школах, считая по 360 руб. учителю и 60 руб. законоучителю. При этом общий размер пособия училищам в данном районе не должен превышать суммы по расчёту 390 руб. на 50 детей школьного возраста.

Примечание. Церковно-приходские школы, вошедшие в школьную сеть, как открытые, так и подлежащие открытию в течение ближайшего учебного года, получают пособие от казны на равных основаниях со школами, состоящими в ведомстве Министерства народного просвещения, из кредита, ассигнуемого по финансовой смете Святейшего Синода; школы же церковно-приходские, не вошедшие в сеть в тех местностях, для коих она утверждена, могут содержаться лишь на местные средства.

9. Прочие расходы, как по содержанию и устройству помещений для училищ, так и по увеличению оклада учащим, в зависимости от местных условий, устанавливаются учредителями училищ и относятся на местные источники.

10. Получение пособия от Министерства народного просвещения не стесняет прав учредителей училищ в деле заведования школой. Местному самоуправлению предоставляется организация и ближайшее заведование начальными школами, под руководством и надзором Министерства народного просвещения.

11. Сословным и иным законным организациям и частным лицам, если содержимые ими школы входят в общую школьную сеть, Министерство народного просвещения даёт пособие, в случае признания в том необходимости, по вышеуказанному расчёту (п. 8) на тех же основаниях, как и учреждениям общественного самоуправления.

12. Впредь до получения и утверждения школьных сетей и планов введения всеобщего обучения от местных самоуправлений, Министерство народного просвещения распределяет ассигнованный по его смете кредит, по соображению с местными нуждами и требованиями, применительно к изложенным положениям, имея в виду осуществление всеобщего обучения в данной местности».

Однако эта важнейшая реформа Столыпина (впрочем, как и ряд других) не была реализована. И отнюдь не по вине премьера. Законопроект был внесен в Думу ещё в 1907 году, получил одобрение, но у Государственного совета были замечания (совершенно не принципиального характера), которые парламент счёл неприемлемыми. В итоге, уже после смерти премьера, в 1912 году Государственный совет окончательно отклонил законопроект и всеобщее начальное обучение в Российской империи так и не было введено. За политическими и личными амбициями и левые в Думе, и правые в Государственном совете забывали об интересах народа…

Особо остановимся на том, что Столыпин обещал провести реформу высшей школы на началах царского указа от 27 августа 1905 года. Имелись в виду высочайше утверждённые «Временные правила об управлении учебными заведениями Министерства народного просвещения» (17 сентября 1905 года они были также распространены и на высшие учебные заведения других ведомств). «Временными правилами» профессорским коллегиям возвращалось право избрания ректора и его помощника (проректора), деканов и секретарей факультетов. Ректору также переходила в подчинение и «инспекция студентов» (де-факто полиция высшего учебного заведения), ранее управлявшаяся попечителями учебных округов.

Однако «Временные правила» действовали лишь до октября 1905 года. В первую очередь университетской автономией воспользовались революционные партии, сделавшие высшие учебные заведения площадкой для антиправительственных митингов. Полиция здесь была совершенно бессильна – она не могла войти без разрешения ректоров, а последние вполне отдавали себе отчёт, что за подобное разрешение могут заплатить жизнью – террористы в отношении учёных мужей никаких сантиментов не испытывали. В конечном итоге это привело к тому, что 14 октября правительство временно закрыло высшие учебные заведения, а после возобновления их деятельности «Временные правила» фактически не применялись.

Возвращение Столыпиным к уважению правительством автономии высших учебных заведений было важным не только для дальнейшего развития вышей школы. Одновременно премьер демонстрировал, что Совет министров настолько уверен в своих силах, необратимости поражения революции и успокоения страны, что не боится полноценной университетской автономии. Но при этом правительство предприняло необходимые меры для недопущения использования высших учебных заведений в революционных целях. С этой целью были подготовлены следующие правила, которые были утверждены императором: «Совет министров полагал:

I. Относительно образования студенческих организаций и устройства в стенах высших учебных заведений собраний постановить следующие правила:

1. Студентам высших учебных заведений разрешается образовывать организации, преследующие цели, не противные существующим узаконениям и правилам. Уставы таких организаций утверждаются советом университета или соответствующею ему в других высших учебных заведениях коллегиальною или единоличною властью.

2. Организации, не имеющие утверждённых установленным порядком (ст. 1) уставов, признаются незаконными.

3. Постановления, исходящие от студенческих организаций, уставы коих не утверждены (ст. 2), не могут быть принимаемы органами управления высших учебных заведений ни к сведению, ни к обсуждению, ни к разрешению.

4. Никакие отдельные студенческие кружки, общества и иные организации не могут быть признаваемы в качестве представительных органов всех студентов данного учебного заведения, и учебное начальство (советы, ректоры, директоры, деканы, профессоры и др.) ни в какие сношения с такими организациями по вопросам, заявляемым от лица всего студенчества, не вступает.

5. В стенах высших учебных заведений допускается в установленном порядке устройство: а) публичных собраний и б) частных собраний студентов данного учебного заведения.

6. Публичные собрания (ст. 5, п. а) могут быть только учебного характера или такие, которые разрешены действующими уставами учебных заведений или изданными о таковых собраниях правилами [Имен. Выс. указ 4 марта 1906 г. (27480), отд. III, ст. 1]. Публичные собрания, уставами учебных заведений не предусмотренные, должны быть устраиваемы с соблюдением указанного в означенных правилах (там же, отд. III, ст. 5—15) порядка.

7. На частных собраниях студентов (ст. 5, п. б) разрешается присутствовать исключительно учащимся данного учебного заведения. Разрешения на устройство частных собраний студентов выдаются ректором, директором или, по их уполномочию, проректором или помощником директора. Студенты, испрашивающие разрешения на собрания этого рода, расписываются в получении разрешения в особой книге и считаются устроителями собрания. Книга эта хранится у того начальствующего лица, коим выдается разрешение на собрание.

8. О разрешенных частных собраниях студентов, с обозначением предмета, места и времени собрания, вносится немедленно в особую книгу, хранящуюся в канцелярии учебного заведения. Книга эта должна быть предъявляема чинам полиции, на то уполномоченным, по первому их требованию.

9. В случае возникающих сомнений в законности собрания или получения сведений о последовавшем на оном нарушении порядка, полиция имеет право удостовериться в сём, при посредстве командируемых на собрания полицейских чинов, с одновременным уведомлением об этом начальства учебного заведения, и, в случае нарушения собранием требований закона или действующих правил, принимает все нужные меры к восстановлению порядка и к привлечению виновных к законной ответственности.

10. Устроители и участники частных собраний студентов за нарушение установленных для сего учебным начальством правил привлекаются к ответственности в дисциплинарном порядке; в случае же совершения устроителями или участниками студенческих собраний деяний, предусмотренных уголовным законом, означенные лица привлекаются полицией к судебной ответственности на общем основании.

11. За разрешение собраний и студенческих организаций с нарушением настоящих правил виновные в том начальствующие лица привлекаются к ответственности в установленном законом порядке.

12. Проступки студентов, нарушающих установленные для высших учебных заведений их советами или соответствующими им органами правила, подлежат ведению профессорского дисциплинарного суда), причём порядок рассмотрения этих дел определяется инструкциями, издание коих возлагается на советы университетов и соответствующие им органы других высших учебных заведений.

II. Поручить министрам и главноуправляющим отдельными частями, имеющими в своем ведении высшие учебные заведения, озаботиться: 1) изданием, по взаимному между собою соглашению, единообразных правил относительно выдачи учащимся бесплатных взамен паспортов (Уст. пасп., изд. 1903 г., ст. 20) свидетельств, с тем, чтобы последние выдавались на срок, не более полугода, и для проживания исключительно в той местности, где находится данное учебное заведение, и 2) использованием сумм, отпускавшихся на содержание в высших учебных заведениях инспекции, где таковая упразднена, на усиление в означенных заведениях способов надзора и охраны».

Был тут и не менее важный аспект, который можно расценить как спланированный Столыпиным удар по кадетской партии с целью её максимальной нейтрализации. ПНС вполне обоснованно называли «партией профессоров». Действительно, преподаватели вышей школы составляли костяк кадетского руководства (достаточно вспомнить бывшего приват-доцента Московского университета видного историка Милюкова). В первом составе её ЦК из 54 членов 22 преподавали в высших учебных заведениях. Демонстрация понимания государственной поддержки и уважения автономии высшей школы должны были ослабить влияние кадетов во влиятельной академической среде, способствовать её переходу на проправительственные позиции.

И, в значительной степени, план Столыпина удался (хотя, конечно, этому способствовал целый ряд его действий, а не только возобновление автономии высших учебных заведений). Свидетельством этому являлся и вышедший в 1908 году сборник статей виднейших философов и публицистов о русской интеллигенции «Вехи». Он знаменовал собой переход значительной части либеральной интеллигенции: в философском плане – на позиции поддержки исторической преемственности власти и отрицания идеи революционного разрушения, а в практическом – к той или иной форме сотрудничества с правительством Столыпина в стабилизации ситуации в стране и проведении курса реформ.

Для понимания масштаба идейной эволюции, произошедшей с либеральной интеллигенцией (ранее неизменно оппозиционной власти), процитируем отрывок из напечатанной в сборнике программной статьи выдающегося философа и бывшего приват-доцента Петербургского университета Петра Бернгардовича Струве (кстати, автора принятого I съездом РСДРП в 1898 году «Манифеста Российской социал-демократической рабочей партии») «Интеллигенция и революция». Струве особенно подчёркивает, что одной из главных причин революции является нигилистическая безрелигиозность русской интеллигенции, которую Столыпин также считал крайне опасной для будущего России: «В момент государственного преобразования 1905 года отщепенские идеи и отщепенское настроение всецело владели широкими кругами русских образованных людей. Исторически, веками слагавшаяся власть должна была пойти насмарку тотчас после сделанной ею уступки, в принципе решавшей вопрос о русской конституции. Речь шла о том, чтобы, по подлинному выражению социал-демократической публицистики того времени, «последним пинком раздавить гадину». И такие заявления делались тогда, когда ещё не было созвано народное представительство, когда действительное настроение всего народа и, главное, степень его подготовки к политической жизни, его политическая выдержка никому ещё не были известны. Никогда никто ещё с таким бездонным легкомыслием не призывал к величайшим политическим и социальным переменам, как наши революционные партии и их организации в дни свободы. Достаточно указать на то, что ни в одной великой революции идея низвержения монархии не являлась наперёд выброшенным лозунгом. И в Англии XVII века, и во Франции XVIII века ниспровержение монархии получилось в силу рокового сцепления фактов, которых никто не предвидел, никто не призывал, никто не «делал».

Чужой революционный опыт даёт наилучший комментарий к нашему русскому. Интеллигенция нашла в народных массах лишь смутные инстинкты, которые говорили далёкими голосами, сливавшимися в какой-то гул. Вместо того чтобы этот гул претворить систематической воспитательной работой в сознательные членораздельные звуки национальной личности, интеллигенция прицепила к этому гулу свои короткие книжные формулы. Когда гул стих, формулы повисли в воздухе.

В ту борьбу с исторической русской государственностью и с «буржуазным» социальным строем, которая после 17-го октября была поведена с ещё большею страстностью и в гораздо более революционных формах, чем до 17 октября, интеллигенция внесла огромный фанатизм ненависти, убийственную прямолинейность выводов и построений и ни грана – религиозной идеи.

Религиозность или безрелигиозность интеллигенции, по-видимому, не имеет отношения к политике. Однако только по-видимому. Не случайно, что русская интеллигенция, будучи безрелигиозной в том неформальном смысле, который мы отстаиваем, в то же время была мечтательна, неделовита, легкомысленна в политике… Легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм без энтузиазма, нетерпимость без благоговения, – словом, тут была и есть налицо вся форма религиозности без её содержания. Это противоречие, конечно, свойственно по существу всякому окрашенному материализмом и позитивизмом радикализму. Но ни над одной живой исторической силой оно не тяготело и не тяготеет в такой мере, как над русской интеллигенцией. Радикализм или максимализм может находить себе оправдание только в религиозной идее, в поклонении и служении какому-нибудь высшему началу. Во-первых, религиозная идея способна смягчить углы такого радикализма, его жесткость и жестокость.

Но, кроме того, и это самое важное, религиозный радикализм апеллирует к внутреннему существу человека, ибо с религиозной точки зрения проблема внешнего устроения жизни есть нечто второстепенное. Поэтому, как бы решительно ни ставил религиозный радикализм политическую и социальную проблему, он не может не видеть в ней проблемы воспитания человека. Пусть воспитание это совершается путём непосредственного общения человека с Богом, путём, так сказать, над человеческим, но все-таки это есть воспитание и совершенствование человека, обращающееся к нему самому, к его внутренним силам, к его чувству ответственности.

Наоборот, безрепигиозный максимализм, в какой бы то ни было форме, отметает проблему воспитания в политике и в социальном строительстве, заменяя его внешним устроением жизни.

Говоря о том, что русская интеллигенция идейно отрицала или отрицает личный подвиг и личную ответственность, мы, по-видимому, приходим в противоречие со всей фактической историей служения интеллигенции народу, с фактами героизма, подвижничества и самоотвержения, которыми отмечено это служение. Но нужно понять, что фактическое упражнение самоотверженности не означает вовсе признания идеи личной ответственности как начала, управляющего личной и общественной жизнью. Когда интеллигент размышлял о своём долге перед народом, он никогда не додумывался до того, что выражающаяся в начале долга идея личной ответственности должна быть адресована не только к нему, интеллигенту, но и к народу, т. е. ко всякому лицу, независимо от его происхождения и социального положения. Аскетизм и подвижничество интеллигенции, полагавшей свои силы на служение народу, несмотря на всю свою привлекательность, были, таким образом, лишены принципиального морального значения и воспитательной силы.

Это обнаружилось с полною ясностью в революции. Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач. А так как народ состоит из людей, движущихся интересами и инстинктами, то, просочившись в народную среду, интеллигентская идеология должна была дать вовсе не идеалистический плод. Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданность и деморализацию.

Вне идеи воспитания в политике есть только две возможности: деспотизм или охлократия. Предъявляя самые радикальные требования, во имя их призывая народ к действиям, наша радикальная интеллигенция совершенно отрицала воспитание в политике и ставила на его место возбуждение. Но возбуждение быстро сыграло свою роль и не могло больше ничего дать. Когда оно спало, момент был пропущен и воцарилась реакция. Дело, однако, вовсе не в том только, что пропущен был момент.

В настоящее время отвратительное торжество реакции побуждает многих забывать или замалчивать ошибки пережитой нами революции. Не может быть ничего более опасного, чем такое забвение, ничего более легкомысленного, чем такое замалчивание. Такому отношению, которое нельзя назвать иначе как политическим импрессионизмом, необходимо противопоставить подымающийся над впечатлениями текущего момента анализ морального существа того политического кризиса, через который прошла страна со своей интеллигенцией во главе.

Чем вложились народные массы в этот кризис? Тем же, чем они влагались в революционное движение XVII и XVIII веков, своими социальными страданиями и стихийно выраставшими из них социальными требованиями, своими инстинктами, аппетитами и ненавистями. Религиозных идей не было никаких. Это была почва, чрезвычайно благодатная для интеллигентского безрелигиозного радикализма, и он начал оперировать на этой почве с уверенностью, достойною лучшего применения.

Прививка политического радикализма интеллигентских идей к социальному радикализму народных инстинктов совершилась с ошеломляющей быстротой. В том, как легко и стремительно стала интеллигенция на эту стезю политической и социальной революционизации исстрадавшихся народных масс, заключалась не просто политическая ошибка, не просто грех тактики. Тут была ошибка моральная. В основе тут лежало представление, что «прогресс» общества может быть не плодом совершенствования человека, а ставкой, которую следует сорвать в исторической игре, апеллируя к народному возбуждению.

Политическое легкомыслие и неделовитость присоединились к этой основной моральной ошибке. Если интеллигенция обладала формой религиозности без её содержания, то её «позитивизм», наоборот, был чем-то совершенно бесформенным. То были «положительные», «научные» идеи без всякой истинной положительности, без знания жизни и людей, «эмпиризм» без опыта, «рационализм» без мудрости и даже без здравого смысла.

Революцию делали плохо. В настоящее время с полною ясностью раскрывается, что в этом делании революции играла роль ловко инсценированная провокация. Это обстоятельство, однако, только ярко иллюстрирует поразительную неделовитость революционеров, их практическую беспомощность, но не в нём суть дела. Она не в том, как делали революцию, а в том, что её вообще делали. Делали революцию в то время, когда задача состояла в том, чтобы все усилия сосредоточить на политическом воспитании и самовоспитании. Война раскрыла глаза народу, пробудила национальную совесть, и это пробуждение открывало для работы политического воспитания такие широкие возможности, которые обещали самые обильные плоды. И вместо этого что же мы видели? Две всеобщие стачки с революционным взвинчиванием рабочих масс (совет рабочих депутатов!), ряд военных бунтов, бессмысленных и жалких, московское восстание, которое было гораздо хуже, чем оно представилось в первый момент, бойкот выборов в первую думу и подготовка (при участии провокации!) дальнейших вооружённых восстаний, разразившихся уже после роспуска Государственной думы. Всё это должно было терроризировать и в конце концов смести власть. Власть была действительно терроризирована. Явились военно-полевые суды и бесконечные смертные казни. И затем государственный испуг превратился в нормальное политическое состояние, в котором до сих пор пребывает власть, в котором она осуществила изменение избирательного закона, – теперь потребуются годы, чтобы сдвинуть страну с этой мёртвой точки».

Не менее показательна и статья в «Вехах» Семёна Людвиговича Франка (под красноречивым названием «Этика нигилизма»), тоже пришедшего к выводу о пагубности нигилистической безрелигиозности радикальной интеллигенции и необходимости обращения к религиозному гуманизму. Процитируем отрывок из неё, убедительно свидетельствующий о том, что Столыпину всё же удалось главное в его деятельности во главе Совета министров – добиться начала нравственного перелома в обществе: «Глубочайший культурно-философский смысл судьбы общественного движения последних лет именно в том и состоит, что она обнаружила несостоятельность мировоззрения и всего духовного склада русской интеллигенции. Вся слепота и противоречивость интеллигентской веры была выявлена, когда маленькая подпольная секта вышла на свет Божий, приобрела множество последователей и на время стала идейно влиятельной и даже реально могущественной. Тогда обнаружилось, прежде всего, что монашеский аскетизм и фанатизм, монашеская нелюдимость и ненависть к миру несовместимы с реальным общественным творчеством. Это – одна сторона дела, которая до некоторой степени уже осознана и учтена общественным мнением. Другая, по существу более важная, сторона ещё доселе не оценена в должной мере. Это – противоречие между морализмом и нигилизмом, между общеобязательным, религиозно-абсолютным характером интеллигентской веры и нигилистически-беспринципным её содержанием. Ибо это противоречие имеет отнюдь не одно лишь теоретическое или отвлечённое значение, а приносит реальные и жизненногибельные плоды. Непризнание абсолютных и действительно общеобязательных ценностей, культ материальной пользы большинства обосновывают примат силы над правом, догмат о верховенстве классовой борьбы и «классового интереса пролетариата», что на практике тождественно с идолопоклонническим обоготворением интересов партии; отсюда – та беспринципная, «готтентотская» мораль, которая оценивает дела и мысли не объективно и по существу, а с точки зрения их партийной пользы или партийного вреда; отсюда – чудовищная, морально недопустимая непоследовательность в отношении к террору правому и левому, к погромам чёрным и красным и вообще не только отсутствие, но и принципиальное отрицание справедливого, объективного отношения к противнику. Но этого мало. Как только ряды партии расстроились, частью неудачами, частью притоком многочисленных, менее дисциплинированных и более первобытно мыслящих членов, та же беспринципность привела к тому, что нигилизм классовый и партийный сменился нигилизмом личным или, попросту, хулиганским насильничеством. Самый трагический и с внешней стороны неожиданный факт культурной истории последних лет – то обстоятельство, что субъективно чистые, бескорыстные и самоотверженные служители социальной веры оказались не только в партийном соседстве, но и в духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами, хулиганами и разнузданными любителями полового разврата, – этот факт всё же с логической последовательностью обусловлен самим содержанием интеллигентской веры, именно её нигилизмом; и это необходимо признать открыто, без злорадства, но с глубочайшей скорбью. Самое ужасное в этом факте именно в том и состоит, что нигилизм интеллигентской веры как бы сам невольно санкционирует преступность и хулиганство и даёт им возможность рядиться в мантию идейности и прогрессивности.

Такие факты, как, с одной стороны, полное бесплодие и бессилие интеллигентского сознания в его соприкосновении с реальными силами жизни и, с другой – практически обнаружившаяся нравственная гнилость некоторых его корней, не могут пройти бесследно. И действительно, мы присутствуем при развале и разложении традиционного интеллигентского духа; законченный и целостный, несмотря на все свои противоречия, моральный тип русского интеллигента, как мы старались изобразить его выше, начинает исчезать на наших глазах и существует скорее лишь идеально, как славное воспоминание прошлого; фактически, он уже утерял прежнюю неограниченную полноту своей власти над умами и лишь редко воплощается в чистом виде среди подрастающего ныне поколения. В настоящее время всё перепуталось; социал-демократы разговаривают о Боге, занимаются эстетикой, братаются с «мистическими анархистами», теряют веру в материализм и примиряют Маркса с Махом и Ницше; в лице синдикализма начинает приобретать популярность своеобразный мистический социализм; «классовые интересы» каким-то образом сочетаются с «проблемой пола» и декадентской поэзией, и лишь немногие старые представители классического народничества 70-х годов уныло и бесплодно бродят среди этого нестройно-пёстрого смешения языков и вер как последние экземпляры некогда могучего, но уже непроизводительного и вымирающего культурного типа. Этому кризису старого интеллигентского сознания нечего удивляться, и ещё менее есть основание скорбеть о нём; напротив, надо удивляться тому, что он протекает как-то слишком медленно и бессознательно, скорее в форме непроизвольной органической болезни, чем в виде сознательной культурно-философской перестройки; и есть причины жалеть, что, несмотря на успехи в разложении старой веры, новые идеи и идеалы намечаются слишком слабо и смутно, так что кризису пока не предвидится конца.

Для ускорения этого мучительного переходного состояния необходимо одно: сознательное уяснение тех моральных и религиозно-философских основ, на которых зиждутся господствующие идеи. Чтобы понять ошибочность или односторонность какой-либо идеи и найти поправку к ней, по большей части достаточно вполне отчётливо осознать её последние посылки, как бы прикоснуться к её глубочайшим корням. В этом смысле недостаточный интерес к моральным и метафизическим проблемам, сосредоточение внимания исключительно на технических вопросах о средствах, а не на принципиальных вопросах о конечной цели и первой причине, есть источник живучести идейного хаоса и сумятицы. Быть может, самая замечательная особенность новейшего русского общественного движения, определившая в значительной мере и его судьбу, есть его философская непродуманность и недоговорённость. В отличие, например, от таких исторических движений, как великая английская или великая французская революции, которые пытались осуществить новые, самостоятельно продуманные и сотворённые философские идеи и ценности, двинуть народную жизнь по ещё не проторённым путям, открытым в глубоких и смелых исканиях творческой политической мысли, – наше общественное движение руководилось старыми мотивами, заимствованными на веру, и притом не из первоисточников, а из вторых и третьих рук. Отсутствие самостоятельного идейного творчества в нашем общественном движении, его глубоко консервативный в философском смысле характер есть факт настолько всеобщий и несомненный, что он даже почти не обращает на себя ничьего внимания и считается естественным и нормальным. Социалистическая идея, владеющая умами интеллигенции, целиком, без критики и проверки заимствована ею в том виде, в каком она выкристаллизовалась на Западе в результате столетнего брожения идей. Корни её восходят, с одной стороны, к индивидуалистическому рационализму XVIII в. и, с другой – к философии реакционной романтики, возникшей в результате идейного разочарования исходом великой французской революции. Веруя в Лассаля и Маркса, мы, в сущности, веруем в ценности и идеи, выработанные Руссо и де Местром, Гольбахом и Гегелем, Берком и Бентамом, питаемся объедками с философского стола XVIII и начала XIX века. И, воспринимая эти почтенные идеи, из которых большинство уже перешагнуло за столетний возраст, мы совсем не останавливаемся сознательно на этих корнях нашего миросозерцания, а пользуемся их плодами, не задаваясь даже вопросом, с какого дерева сорваны последние и на чём основана их слепо исповедуемая нами ценность. Для этого философского безмыслия весьма характерно, что из всех формулировок социализма подавляющее господство над умами приобрело учение Маркса – система, которая, несмотря на всю широту своего научного построения, не только лишена какого бы то ни было философского и этического обоснования, но даже принципиально от него отрекается (что не мешает ей, конечно, фактически опираться на грубые и непроверенные предпосылки материалистической и сенсуалистической веры). И поскольку в наше время еще существует стремление к новым ценностям, идейный почин, жажда устроить жизнь сообразно собственным, самостоятельно продуманным понятиям и убеждениям, – этот живой духовный трепет инстинктивно сторонится от большой дороги жизни и замыкается в обособленной личности; или же – что ещё хуже, – если ему иногда удается прорваться сквозь толщу господствующих идей и обратить на себя внимание, – воспринимается поверхностно, чисто литературно, становится ни к чему не обязывающей модной новинкой и уродливо сплетается с старыми идейными традициями и привычками мысли.

Но здесь, как и всюду, надлежит помнить проникновенные слова Ницше: «не вокруг творцов нового шума – вокруг творцов новых ценностей вращается мир!» Русская интеллигенция, при всех недочётах и противоречиях её традиционного умонастроения, обладала доселе одним драгоценным формальным свойством: она всегда искала веры и стремилась подчинить вере свою жизнь. Так и теперь она стоит перед величайшей и важнейшей задачей пересмотра старых ценностей и творческого овладения новыми. Правда, этот поворот может оказаться столь решительным, что, совершив его, она вообще перестанет быть «интеллигенцией» в старом, русском, привычном смысле слова. Но это – к добру! На смену старой интеллигенции, быть может, грядёт «интеллигенция» новая, которая очистит это имя от накопившихся на нём исторических грехов, сохранив неприкосновенным благородный оттенок его значения. Порвав с традицией ближайшего прошлого, она может поддержать и укрепить традицию более длительную и глубокую и через семидесятые годы подать руку тридцатым и сороковым годам, возродив в новой форме, что было вечного и абсолютно-ценного в исканиях духовных пионеров той эпохи. И если позволительно афористически наметить, в чём должен состоять этот поворот, то мы закончим наши критические размышления одним положительным указанием. От непроизводительного, противокультурного нигилистического морализма мы должны перейти к творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму».

Возвращаясь к вопросу программы стратегических реформ Столыпина, отметим, что об особой озабоченности председателя Совета министров их социальной стороной свидетельствуют не только предложения в аграрной сфере и рабочем законодательстве. Премьер особое внимание уделил реформе налогообложения с целью снижения налогового бремени на наименее защищённые слои населения. Это, в том числе, должно было также уменьшить влияние антиправительственных сил. Как отметил премьер в своём программном выступлении: «…руководящею мыслью министерства финансов было достижение возможной равномерности обложения и возможное освобождение широких масс неимущего населения от дополнительного налогового бремени. Некоторое исправление в недостаточную уравнительность нашей податной системы внесёт, по проекту министерства финансов, подоходный налог. Проекты же обложения некоторых предметов, доступных лицам достаточным, вызваны стремлением министерства избежать отягощения малоимущих слоёв населения… Все эти преобразования не являются осуществлением полной и стройной реформы податного строя. При теперешних обстоятельствах правительство надеется лишь достигнуть ими, при наименьших жертвах со стороны плательщиков, возможности не только проведения настоятельно необходимых государственных реформ, но и оживления деятельности органов общественного самоуправления путем передачи им некоторой части нынешних государственных доходов, так как, расширяя круг действия земств и городов, правительство обязано дать им возможность выполнить возложенные на них обязанности».

Обратим внимание на последнее предложение председателя Совета министров – относительно передачи части налогов в ведение местного самоуправления. Это не только подтверждает курс Столыпина на всемерное расширение прав местного самоуправления (понятно, что передача ему ряда налогов значительно его усиливала), но ещё раз доказывает то, что все столыпинские реформы составляли единое неразрывное целое. Например, реформа системы налогообложения, создание её более эффективной модели рассматривались Столыпиным и в качестве средства для получения необходимых средств на возрождение армии и флота после поражения в войне с Японией.

Вполне понятно, что подобное выступление главы вызвало ожесточённые нападки социал-демократов, не преминувших выступить со старыми обвинениями в адрес Столыпина. Ответ последнего был не менее важен, чем предыдущее выступление. Премьер вновь подчеркнул, что его правительство всю свою работу с Государственной думой будет основывать на началах строжайшего соблюдения законности и он сделает всё возможное, чтобы избежать конфронтации: «Я хотел бы установить, что правительство во всех своих действиях, во всех своих заявлениях Государственной думе будет держаться исключительно строгой законности. Правительству желательно было бы изыскать ту почву, на которой возможна была бы совместная работа, найти тот язык, который был бы одинаково нам понятен. Я отдаю себе отчёт, что таким языком не может быть язык ненависти и злобы; я им пользоваться не буду. Возвращаюсь к законности. Я должен заявить, что о каждом нарушении её, о каждом случае, не соответствующем ей, правительство обязано будет громко заявлять; это его долг перед Думой и страной».

Но кроме плана реформ, Государственная дума услышала и твёрдое слово Столыпина о том, что его желание совместной конструктивной работы во благо страны совершенно не означает намерения правительства капитулировать перед парламентской оппозицией. Председатель Совета министров сразу же очертил возможную границу компромисса, и не его вина, что большинство II Думы не прислушалось к прозвучавшему предостережению: «Я должен заявить и желал бы, чтобы моё заявление было слышно далеко за стенами этого собрания, что тут волею Монарха нет ни судей, ни обвиняемых и что эти скамьи – не скамьи подсудимых, это место правительства. За наши действия в эту историческую минуту, действия, которые должны вести не ко взаимной борьбе, а к благу нашей родины, мы точно так же, как и вы, дадим ответ перед историей. Я убеждён, что та часть Государственной думы, которая желает работать, которая желает вести народ к просвещению, желает разрешить земельные нужды крестьян, сумеет провести тут свои взгляды, хотя бы они были противоположны взглядам правительства. Я скажу даже более. Я скажу, что правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства, каких-либо злоупотреблений. В тех странах, где ещё не выработано определённых правовых норм, центр тяжести, центр власти лежит не в установлениях, а в людях. Людям, господа, свойственно и ошибаться, и увлекаться, и злоупотреблять властью. Пусть эти злоупотребления будут разоблачаемы, пусть они будут судимы и осуждаемы, но иначе должно правительство относиться к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращённым к власти: «Руки вверх». На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: “Не запугаете».

Вот как описывал своё впечатление от исторических слов главы правительства епископ Холмский и Люблинский Евлогий (Георгиевский), входивший в правую группу Государственной думы: «Эти знаменитые два слова «не запугаете!» отразили подлинное настроение Столыпина. Он держался с большим достоинством и мужеством. Его искренняя прекрасная речь произвела в Думе сильное, благоприятное впечатление. Несомненно в этот день он одержал большую правительственную победу. После заседания, как я узнал, он с супругою отправились пешком в Казанский собор служить благодарственный молебен».

На антистолыпински настроенную II Думу выступление главы правительства произвело, без преувеличения, огромное впечатление. И, как докладывал Пётр Аркадьевич царю: «Настроение Думы сильно разнится от прошлогоднего, и за всё время заседания не раздалось ни одного крика и ни одного свистка».

Впрочем, любое выступление Столыпина в парламенте производило глубочайшее впечатление даже на его политических противников (а к программной мартовской речи это, конечно, относится особо). Вот как говорил об этом один из думских сторонников Столыпина, лидер умеренно правой фракции «националистов» граф Владимир Алексеевич Бобринский: «С первых слов его все притаили дыхание, и все, немногие друзья и многочисленные враги, одинаково внимали его ясной, мужественной, а главное искренней речи. Но не одни члены законодательных палат слушали лучшего оратора нашего. Он говорил не к Думе только, а к России, и его слушала вся мыслящая Россия».

Допустим, граф мог быть не совсем объективен в силу своей простолыпинской политической ангажированности. Но вот аналогичные свидетельства со стороны члена кадетского ЦК Ариадны Владимировны Тырковой-Вильямс: «В первый раз из министерской ложи на думскую трибуну поднялся министр, который не уступал в умении выражать свои мысли думским ораторам… Столыпин был прирождённый оратор. Его речи волновали. В них была твёрдость. В них звучало стойкое понимание прав и обязанностей власти. С Думой говорил уже не чиновник, государственный человек. Крупность Столыпина раздражала оппозицию. Горький где-то сказал, что приятно видеть своих врагов уродами. Оппозиция точно обиделась, что царь назначил премьером человека, которого ни в каком отношении нельзя было назвать уродом. Резкие ответы депутатов на речи Столыпина часто принимали личный характер. Во Второй Думе у правительства уже было несколько сторонников. Но грубость и бестактность правых защитников власти подливала масла в огонь. Они не помогали, а только портили Столыпину.

В сущности во Второй Думе только он был настоящим паладином власти. В ответ на неоднократное требование Думы прекратить военно-полевые суды Столыпин сказал:

– Умейте отличать кровь на руках врача от крови на руках палача.

Левый сектор, занимавший большую часть скамей, ответил ему гневным гулом. Премьер стоял на трибуне выпрямившись во весь рост, высоко подняв красивую голову. Это был не обвиняемый. Это был обвинитель. Но лицо его было бледно. Только глаза светились сумеречным огнем. Нелегко ему было выслушивать сыпавшиеся на него укоры, обвинения, оскорбления. После этой речи я сказала во фракции:

– На этот раз правительство выдвинуло человека и сильного, и даровитого. С ним придётся считаться.

Только и всего. Довольно скромная оценка. У меня, как и других, не хватило политического чутья, чтобы понять подлинное значение мыслей Столыпина, чтобы признать государственную неотложность его стремления замирить Россию. Но даже моё простое замечание, что правительство возглавляется человеком незаурядным, вызвало против меня маленькую бурю. Особенно недоволен мною был Милюков. Пренебрежительно пожимая плечами, он бросил:

– Совершенно дамские рассуждения. Конечно, вид у Столыпина эффектный. Но в его доводах нет государственного смысла. Их ничего не стоит разбить.

У меня с Милюковым тогда были хорошие отношения, которые отчасти выражались в том, что мы без стеснения говорили друг другу, что думали. Но в этот раз у меня мелькнула смутная мысль, которой я ему не высказала:

– А ведь Столыпин куда крупнее Милюкова.

С годами эта мысль во мне окрепла. Не знаю, когда и как вернётся Россия к прежнему богатому и свободному литературному творчеству, но, думаю, что придёт время, когда контраст между государственным темпераментом премьера и книжным догматизмом оппозиции, волновавшейся в Таврическом Дворце, поразит воображение романиста или поэта.

Я Столыпина видала только издалека, в Думе. Мне не случалось подойти к нему, почувствовать его взгляд, услыхать его голос в частном разговоре. Вообще, я в первый раз по-человечески, попросту, начала разговаривать с царскими министрами только после большевистской революции, когда они уже превратились из министров в эмигрантов. И с первой же встречи обнаружилось, как много у нас общего в привычках, в воспитании, в любви к России. Во времена думские ни мы, ни они этого не подозревали. Между правящими кругами и нами громоздилась обоюдная предвзятость. Как две воюющие армии, стояли мы друг перед другом. А ведь мы одинаковой любовью любили нашу общую родину.

В Таврическом Дворце я нередко видела и слышала Столыпина. Мы жили близко, в самом конце Кирочной улицы. Когда мы с Вильямсом (муж Тырковой-Вильямс, английский журналист. – Авт.) утром шли на заседание, мы ещё на улице могли угадать, ждут там премьера или нет. Если ждут, то вдоль длинной решётки Таврического сада, через каждые двадцать шагов, были расставлены секретные агенты. Мы их знали в лицо и они к нам пригляделись, давно о нас осведомились. Эти бравые штатские молодцы с солдатской выправкой охраняли ещё невидимого Столыпина, стеной стояли между ним и нами. Со стороны Таврической улицы, по которой мы шли, в садовой решётке была сделана калитка, а от неё во дворец проведён крытый, железный коридор, своего рода изолятор. Министры никогда не подъезжали к общему парадному крыльцу дворца, не проходили через кулуары, в них не заглядывали. Для них был устроен этот особый изолированный вход. И тут сказывалось разделение на мы и они, о котором часто упоминал Столыпин. Министров за эти полицейские предосторожности нельзя обвинять, тем более высмеивать. Они были вынуждены принимать меры, когда 220 депутатов открыто заявляли, что они пришли в Думу, чтобы продолжать революцию. Гораздо удивительнее, что, несмотря на вызывающую и открытую враждебность Государственной Думы, Столыпин продолжал выступать в Таврическом Дворце с большими ответственными речами. Может быть, он надеялся образумить Думу? Или через головы депутатов обращался к стране, ко всей России?»

Или же мнение её коллеги по ЦК ПНС Маклакова: «…он меня поразил, как неизвестный мне до тех пор первоклассный оратор, никого из наших парламентариев я не мог бы поставить выше его. Ясное построение речи, сжатый, красивый и меткий язык и, наконец, гармоническое сочетание тона и содержания».

Правда, признание масштаба Столыпина как государственного деятеля, человека воли и действия нисколько не смягчило думскую оппозицию в отношении проводимого им курса. Скорее, напротив. Понимая, что столыпинская политика не может быть реализована без её творца и вдохновителя (что впоследствии подтвердилось в полной мере), левые и кадеты делали всё возможное и невозможное, чтобы устранить от власти председателя Совета министров. Снова процитируем Тыркову-Вильямс, одного из наиболее прозорливых и мудрых кадетских лидеров: «Его решительность, уверенность в правоте правительственной политики бесили оппозицию, которая привыкла считать себя всегда правой, а правительство всегда виноватым… Крупность Столыпина раздражала оппозицию».

Действительно, так именно и происходило как в I, так и во II Думе, направлявшими все свои усилия на блокирование столыпинского курса, без реализации которого Россия была обречена. По сути, несмотря на все усилия Столыпина, конструктивное сотрудничество со II Думой, в силу преобладания в ней резко радикально-экстремистских элементов (в частности II Дума отказалась принять постановление об осуждении революционного террора), было изначально невозможно. Ничего, кроме полной капитуляции власти, думское большинство не хотело. Поэтому Столыпин был вновь поставлен перед нелёгким выбором…

Приведём оценку сложившейся ситуации со стороны одного из наиболее информированных и компетентных свидетелей событий – видного октябриста (единственная политическая партия, почти в полной мере осознававшая всю грандиозную важность столыпинских реформ) Никанора Васильевича Савича: «Положение стало явно нетерпимым. Встать на путь соглашения (Савич имеет в виду под «соглашением» капитуляцию. – Авт.) с Государственной Думой такого состава Верховная власть явно не могла, это было бы равносильно отказу от своего собственного бытия, от своей исторической роли, это привело бы к крушению государственности, к распаду России.

Первые же заседания этой Государственной Думы поставили перед правительством и той частью общества, которая ещё не потеряла инстинкта государственности, вопрос, что же делать дальше, куда идти, к чему стремиться».

Обратим особое внимание на мнение Савича о том, что простой роспуск, как это было сделано в отношении I Думы, ничего не даст (и не приходится сомневаться, что из аналогичных соображений исходил в своих последующих действиях и председатель Совета министров): «Роспуск и новые выборы были тоже бесполезны. Опыт показал, что при существовавшем выборном законе не было надежды на то, что состав следующей Государственной Думы может быть более государственно настроенным, менее революционным и анархическим, чем то имелось во Второй Государственной Думе, которую с первых же её шагов окрестили «Думой народного невежества»…

В сущности, перед Властью и страной было два пути: или повернуть круто вспять, открыто признать, что Россия ещё не доросла до конституционного строя, или встать на путь изменения существующего избирательного закона, как то сделала когда-то при аналогичных условиях Пруссия. В последнем случае надо было делать ставку совсем на другие классы и слои населения, чем то было сделано при составлении первого избирательного закона в Государственную Думу…

Подошел момент, когда правые и умеренные депутаты Государственной Думы должны были представляться Государю…

В этот момент и Верховная Власть, и правительство уже сделали выбор пути, которым нужно было идти после неизбежного роспуска Второй Государственной Думы. Идея возвращения к самодержавно-бюрократическому правлению была отвергнута (что являлось личной заслугой Столыпина, для которого аксиоматичными были необратимость введения начал правового государства и парламентаризма. – Авт.). Добровольная поддержка и моральное содействие депутатов правого блока, в громадном большинстве принадлежащих к классу земельных собственников, и представителей наших земских и городских органов самоуправления являлись показателем того, что, опираясь на «либеральных земцев», правительство может добиться возможности совместного существования и сотрудничества Власти с новым народным представительством.

Тем самым наметился путь, по коему следовало идти Столыпину и его сотрудникам в деле развития и укрепления у нас представительского строя, постепенного перехода к конституционному правлению в России».

Столыпиным был сделан выбор, и, как нельзя более кстати, он получил в свои руки чрезвычайно убедительный довод для получения царского решения о роспуске. Речь шла о раскрытом охранным отделением факте агитации членов думской социал-демократической фракции в войсках, конечной целью которой была подготовка вооружённого восстания. Как правило, большинство историков склонны называть это «выдумкой» или даже «провокацией» Столыпина, не приводя при этом никаких доказательств. На самом деле глава правительства действительно пресёк подготовку социал-демократами восстания в войсках, что не могло бы терпеть ни одно правительство даже самого демократического характера. Да и не в характере Столыпина было прибегать к фальсификации – он мог быть жесток, но к бесчестным методам не прибегал никогда.

Генерал Герасимов вспоминал, что подрывная деятельность социал-демократов давно крайне тревожила министра внутренних дел (у которого ещё совсем свежи были в памяти недавние вооружённые восстания), и он дал указание принять меры против их агитации в войсках. Указание премьера Герасимову удалось выполнить с помощью своего секретного сотрудника по социал-демократам Шорниковой (агентурный псевдоним «Казанская»), находившейся на связи с подчиненным начальника столичного охранного отделения подполковником Еленским.

Чрезвычайно интересны воспоминания генерала о дальнейших событиях, приведших к роспуску II Думы: «29 апреля 1907 года в общежитии Политехнического института состоялось собрание распропагандированных солдат, на котором присутствовал член Государственной думы Герус (член II Думы Лонгин Фёдорович Герус, большевик. – Авт.). На этом собрании было решено послать от имени социал-демократической военной организации делегацию в социал-демократическую фракцию Государственной думы и представить ей особый наказ (петицию) с изложением пожеланий солдат. Составление петиции было поручено литератору Войтинскому (Владимир Савельевич Войтинский, видный экономист, член РСДРП с 1903 года. В своих воспоминаниях он подтвердил излагаемую Герасимовым историю с агитацией социал-демократов в войсках, что полностью опровергает версию о «фальсификации охранки». – Авт.). Охранное отделение сделало попытку арестовать собрание, но, предупреждённое о приходе полиции, оно успело разойтись. Шорникова присутствовала на этом собрании и подробно о нём доложила, Еленский, имевший от меня особую инструкцию относительно наблюдения за связями депутатов Государственной думы с военными организациями, немедленно доложил мне о результатах состоявшегося 29 апреля собрания. Так как я имел от Столыпина прямое указание арестов членов Государственной думы и никаких обысков в связи с ними не предпринимать без его разрешения (он не хотел напрасно раздражать Государственную думу), то я при первом же очередном докладе сообщил Столыпину о предстоящем появлении в социал-демократической фракции Государственной думы делегации солдат петербургского гарнизона. Прежде чем принять решение, Столыпин пожелал ознакомиться с тем наказом, который был вручён членам Государственной думы от лица солдат, и Шорникова, участвовавшая в подготовке солдатской делегации, смогла доставить копию этого наказа. Ознакомившись с текстом, Столыпин заявил, что такая солдатская делегация ни в коем случае допущена быть не может и что должны быть произведены аресты, хотя бы это и повлекло за собой конфликт с Государственной думой. Он потребовал, чтобы аресты были произведены в тот момент, когда солдатская делегация явится в социал-демократическую фракцию, чтобы, так сказать, депутаты были схвачены на месте преступления (премьер прекрасно понимал, что немедленно будет обвинён в «провокации», и хотел иметь в руках неопровержимые доказательства заговора социал-демократов. – Авт.).

Согласно этим указаниям я подписал ордер на производство обыска в помещении социал-демократической фракции… 5 мая в 7 ч 30 мин вечера в помещение фракции… явилась делегация солдат. Филеры немедленно дали знать в охранное отделение… Еленский несколько задержался, и потому когда отряд явился в помещение для ареста, то делегации солдат он там уже не застал… Отсутствие солдат несколько смутило чиновника охранного отделения, явившегося для производства обыска. Несмотря на бывшие у него прямые и точные инструкции, он замешкался с приступом к пересмотру имевшихся во фракции документов, дав тем самым возможность членам Государственной думы, ссылавшимся на свою депутатскую неприкосновенность, уничтожить целую массу компрометирующих бумаг, в том числе и только что полученный ими наказ. Только часа через два, после того как явились представители судебной власти, было приступлено к обыску. Несмотря на все эти обстоятельства, найденные документы оказались достаточными для того, чтобы установить полную связь социал-демократической фракции с нелегальными партийными организациями вообще и специально с военными организациями…

У Столыпина состоялось совещание с прокурором судебной палаты и с министром юстиции Щегловитовым о дальнейшем направлении дела. Решено было предъявить Государственной думе требование о выдаче социал-демократических депутатов для суда, не останавливаясь, в случае её несогласия, перед роспуском Думы».

Герасимов был уверен, что Столыпин рассчитывал именно на несогласие Государственной думы, и расчёт премьера подтвердился в полной мере. Председатель Совета министров вынес на рассмотрение II Думы требование дать согласие на арест членов социал-демократической фракции. Разумеется, премьеру было известно, что правительственное требование поддержат только немногочисленные правые и октябристы, и дальнейшее развитие событий было ему понятно заранее. Руководство II Думы (председателем которой был кадет Фёдор Александрович Головин) не дало ответа в обозначенный законом срок, что уже само собой являлось открытым вызовом правительству. Понятно, что это фактическое отклонение выдвинутого требования без немедленной ответной реакции стало бы огромным ударом по престижу правительства и лично Столыпина. Исходя из этого, председатель Совета министров обратился к императору с предложением немедленно, не дожидаясь более чем предсказуемого решения специально созданной думской комиссии, распустить Государственную думу. Как и в случае с I Думой, Николай II долго колебался, но поздно вечером 2 июня дал окончательное согласие.

Чувство облегчения, которое тогда овладело Столыпиным, хорошо чувствуется в письме императору, которое он немедленно написал после получения высочайшего согласия: «Только что получены мною исторические слова Вашего Величества, которые я позволил себе прочесть господам министрам.

Совет заседал до трёх часов ночи, всё было готово к роспуску. Манифест и все документы напечатаны, но ожидались подлинные документы за подписью Вашего Величества, чтобы дать сигнал для обнародования.

Верьте, Государь, что все министры, несмотря на различные оттенки мнений, проникнуты были твердым убеждением в необходимости роспуска, и колебаний никто не проявлял. Думе дан был срок, она законного требования не выполнила и по слову Вашему перестала существовать.

Я крепко верю, что Господь ведет Россию по предуказанному им пути и что Вашему Величеству предстоит еще счастье видеть её успокоенною и возвеличенною.

Простите, Ваше Величество, за плохой почерк предыдущего донесения, – объясняется он переутомлением, так как не приходится спать, не разобранное Вашим Величеством слово было – (надпись «утверждаю»)».

Приведём также основные тезисы царского Манифеста о роспуске II Думы (подготовленного в значительной мере лично Столыпиным), в котором заявляется о введении новой избирательной системы: «По повелению и указаниям нашим со времени роспуска Государственной думы первого созыва правительство наше принимало последовательный ряд мер к успокоению страны и установлению правильного течения дел государственных.

Созванная нами вторая Государственная дума призвана была содействовать, согласно державной воле нашей, успокоению России: первее всего работой законодательной, без которой невозможно жизнь государства и усовершенствование его строя… укрепления повсеместно правды и справедливости.

Обязанности эти, вверенные нами выборным от населения, наложили на них тем самым тяжёлую ответственность и святой долг пользоваться правами своими для разумной работы на благо и утверждение державы российской. Таковы были мысль и воля наши при даровании населению новых основ государственной жизни.

К прискорбию нашему, значительная часть состава второй Государственной думы не оправдала ожиданий наших. Не с чистым сердцем, не с желанием укрепить Россию и улучшить её строй приступили многие из присланных от населения лиц к работе, а с явным стремлением увеличить смуту и способствовать разложению государства. Деятельность этих лиц в Государственной думе послужила непреодолимым препятствием к плодотворной работе. В среду самой Думы внесён был дух вражды, помешавший сплотиться достаточному числу членов её, желавших работать на пользу родной земли.

По этой причине выработанные правительством нашим обширные мероприятия Государственная дума или не подвергала вовсе рассмотрению, или замедляла обсуждением или отвергала, не остановившись даже перед отклонением законов, каравших открытое восхваление преступлений и сугубо наказывавших сеятелей смуты в войсках. Уклонившись от осуждения убийств и насилий, Государственная дума не оказала в деле водворения порядка нравственного содействия правительству, и Россия продолжает переживать позор преступного лихолетия…

Право запросов правительству значительная часть Думы превратила в способ борьбы с правительством и возбуждения недоверия к нему в широких слоях населения. Наконец, свершилось деяние, неслыханное в летописях истории. Судебной властью был раскрыт заговор целой части Государственной думы против государства и царской власти. Когда же правительство наше потребовало временного, до окончания суда, устранения обвиняемых в преступлении этом пятидесяти пяти членов Думы и заключения наиболее уличаемых из них под стражу, то Государственная дума неисполнила немедленного законного требования властей, не допускавшего никакого отлагательства.

Всё это побудило нас указом, данным правительствующему сенату 3 сего июня, Государственную думу второго созыва распустить, определив срок созыва новой Думы на 1 ноября сего 1907 г.

Но веря в любовь к родине и государственный разум народа нашего, мы усматриваем причину двукратного неуспеха деятельности Государственной думы в том, что по новизне дела и несовершенству избирательного закона законодательное учреждение это пополнялось членами, не явившимися настоящими выразителями нужд и желаний народных.

Посему оставляя в силе все дарованные подданным нашим манифестом 17 октября 1905 г. и основными законами права, восприяли мы решение изменить лишь самый способ призыва выборных от народа в Государственную думу, дабы каждая часть народа имела в ней своих избранников.

…изменения в порядке выборов не могут быть проведены обычным законодательным путём через ту Государственную думу, состав коей признан нами неудовлетворительным, вследствие несовершенства самого способа избрания её членов. Только власти, даровавшей первый избирательный закон, исторической власти русского царя, довлеет право отменить оный и заменить его новым.

От Господа Бога вручена нам власть царская над народом нашим. Перед престолом его мы дадим ответ за судьбы державы Российской. В сознании этом черпаем мы твердую решимость довести до конца начатое нами дело преобразования России и даруем ей новый избирательный закон, обнародовать который повелеваем правительствующему сенату».

Роспуск II Думы дал возможность правительству арестовать социал-демократических депутатов (которые впоследствии были осуждены Особым присутствием Сената, большинство к каторжным работам). Но, конечно же, главным для Столыпина был не роспуск II Думы (хотя понятно, что все надежды на сотрудничество с ней были полностью утрачены), а изменение закона о выборах.

Суть нового закона о выборах в Государственную думу (разработанного под личным руководством Столыпина его ближайшими сотрудниками в МВД и введённого Николаем II чрезвычайно-указным порядком) заключалась в следующем: количество выборщиков от крестьян уменьшилось с 44 % до 22 %, а от городских рабочих – с 4 % до 2 %. Резко сокращалось количество мест в Думе от наиболее антиправительственно настроенных или полностью не подготовленных к введению парламентских выборов регионов – Средняя Азия была полностью лишена представительства, значительно уменьшилось количество депутатов от Царства Польского (12 вместо 36) и Кавказа (10 вместо 29), число городов с прямыми выборами было уменьшено с 26 до 5. Кроме того, было уменьшено и общее количество парламентариев – с 524 до 442.

Юридически действия императора (а по сути председателя Совета министров) можно характеризовать как государственный переворот (правовое обоснование Манифеста 3 июня не выдерживает никакой критики), но в данном случае речь шла о выборе меньшего из зол. Столыпин осознавал, что без принятия нового закона о выборах, который позволит сформировать конструктивно настроенную Думу, речь могла идти только о двух вариантах развития событий – дальнейшем нарастании хаоса или полной ликвидации молодого парламентаризма и других демократических институтов. Оба варианта были для главы правительства категорически неприемлемы, что и вынудило его инициировать более чем сомнительное, с правовой точки зрения, решение. Следует учесть также то, что огромная часть населения (в значительной степени полностью неграмотного) империи действительно была совершенно не подготовлена к введению парламентаризма. И не приходилось говорить о том, что оно будет в состоянии выразить на выборах свои подлинные интересы, а не станет объектом манипулирования (как со стороны революционеров, так, кстати, и самих властей). В конце концов, нельзя было за несколько месяцев безболезненно ввести в недавней самодержавной монархии институты парламентаризма, которые в европейских странах развивались на протяжении столетий.

Пожалуй, трудно не согласиться с оценкой событий 3 июня со стороны Савича, который вполне отдавал себе отчёт в антиправовом характере действий Столыпина: «В деле развития и укрепления конституционного строя не менее важную роль играет традиция, выработка и укрепление известных правил и взаимоотношений между властью и народным представительством. Для этого нужна известная традиция во взаимных отношениях власти и народного правительства, – вернее, тех классов населения, которые играют доминирующую роль на выборах.

Столыпин сознательно пошёл по раз избранному пути, он делал ставку на земский элемент, на класс земельных собственников. Представительство этих элементов во Второй Государственной Думе укрепило его в этом намерении, дало ему вещественное доказательство правильности избранного пути… Закон был издан в порядке указа, он был по существу государственным переворотом. Но он спасал самую сущность нового конституционного строя, «представительского строя», как его называл сам Столыпин».

И особенно показательно свидетельство Савича о том, как закон 3 июня был встречен умеренной интеллигенцией и земцами – то есть именно теми общественными кругами, на которые председатель Совета министров и пытался опереться в проведении политики реформ: «В той среде, к которой я принадлежал, этот закон встретили с нескрываемым ликованием. Для нас это было симптомом того, что, несмотря на нелепое поведение первых двух Государственных Дум, «увенчание здания», которого столько десятилетий добивались земцы, не получило смертельного удара, что сохранилось участие представителей общественности в деле управления государством, в контроле над деятельностью исполнительной власти. Вместе с тем мы полагали, что отныне путь революции будет оставлен, что общество убедится в том, что будущность и расцвет государства – в спокойной эволюции… Мы сознавали, что новый закон, давая нам большие права, тем самым налагал на нас большую ответственность за будущее страны… Мы были убеждены, что, став на путь созидательной работы совместно со Столыпиным, нам удастся прочно наладить отношения Власти с народом в лице вновь созданного народного представительства».