Андрей с собакой Дагом незадолго до отъезда из России
А уже через два-три года Андрей стал «стилягой», возникло стремление быть не таким, как все, а таким, как некоторые. Эти некоторые выделились в особое братство, объединенное любовью к джазу, мечтой о кока-коле как о некоем символе свободы, набриолиненными волосами, узкими брюками и пестрыми галстуками…
После поездки в Сибирь с геологической экспедицией Андрей наконец нашел себя. С первого курса ВГИКа стало ясно, что кино — это его дорога. Здесь реализовались все его таланты.
Оказалось, что он любит и умеет работать. Сняв «Рублева», он понял, что способен на многое в искусстве. Уже тогда о нем стали говорить как о гении. А за гениальность приходится платить. Вспомним «Доктора Фаустуса» Т. Манна, не случайно Андрей хотел его экранизировать.
В дневнике Андрея от 12 сентября 1970 года есть такая запись:
«Я, наверное, эгоист. Но ужасно люблю и мать, и отца, и Маринку, и Сеньку. Но на меня находит столбняк, и я не могу выразить своих чувств. Любовь моя какая-то недеятельная… Я хочу только, наверное, чтобы меня оставили в покое, даже забыли. Я не хочу рассчитывать на их любовь и ничего от них не требую, кроме свободы. А свободы-то нет и не будет…»
Хорошо, что ни мама, ни папа не прочли этих слов, мне одной пришлось пережить их горечь. Андрей не умел любить своих близких, перед которыми он испытывал чувство вины. Ему хотелось освободиться от нас морально, чтобы быть «как все» в своей личной жизни. Он тяготился нашими высокими требованиями к нему, хотя никто из нас не высказывал ему своих претензий или недовольств. Он страдал. Слишком поздно я поняла слова закадрового героя «Зеркала»: «В конце концов, я хотел быть просто счастливым».
Был ли он счастливым?
Может быть, он ответил на этот вопрос в «Жертвоприношении»?
