Глава 8

От Клер я отправился прямиком к чудилам, порученным моей опеке. Как поминалось уже, обитали они в одном из благополучных, даже престижных районов, правда, на самой его окраине. А здание, целиком им принадлежащее, выходило фасадом на канал, за которым раскинулись пустые кварталы. Дом был неширок, зато в три этажа, с подземным гаражом и вертолетной площадкой на плоской крыше, — ребята явно не бедные. И особо не прятались — странно, что их не заволокли еще ни под одну из здешних "крыш". Может, в этом и дело: шибко нахально себя ведут. Кому ж взбредет в голову, что за ними никого нет? А ведь еще незабвенный По учил, что самые тайные места находятся на виду.

И место для наблюдений напрашивалось само. Достаточно пересечь канал по старому мосту, случившемуся неподалеку, вкатить в угрюмый двор домины, громоздившегося напротив, и взойти на подходящий этаж. По-моему, я даже обнаружил на лестнице следы подручных Лазера, довольно свежие, — а потому постарался не наследить сам, когда пробирался в одну из брошенных квартир. Затем пододвинул к зияющему проему продавленное кресло, устраиваясь с возможным комфортом. Конечно, тут оказалось жарко, но солнце в глаза не било — спасибо и на том.

Первая странность: окна загадочного дома. Гляделись-то они обычно — то есть ничего экстраординарного. Однако мой слухач, прежде меня не подводивший, не снимал с них ни шороха. Стекла будто покрывала невидимая пленка, поглощающая звуки. Вдобавок обитатели трехэтажки возмутительно беспечны, будто жили не в российском Пограничье, а на безмятежном Западе. В нарушение мер предосторожностей, принимаемых сейчас всеми зажиточными фирмачами, они не боялись мелькать перед окнами, хотя вокруг хватало укромных мест. Наверное, стекла тут броневые, но ведь есть пули, способные лимузин поднять на воздух, не то что пробить броню. Или ребята еще не прониклись опасностью, или полагались на то, чего я не знал.

А может, это и вовсе экраны? Такое практикуется иногда, хотя не здесь. Сами персонажи могут быть срисованы с оригиналов, но поведение корректируется так, чтобы наружу не просочилось лишнего, то есть сплошная банальщина с вкраплениями пикантных эпизодов для оживляжа. Что, в общем, я и наблюдал сейчас. А стало быть, смысла в этих наблюдениях никакого. Выходит, мои поднадзорные не такие олухи?

Я даже ощутил некоторый азарт: работка обещает быть нескучной. Но здесь, на этом посту, делать нечего — приманка для дураков. Можно лишь, подобно Лазеру, фиксировать посетителей: кто вошел внутрь и сколько затем оттуда не вышло. Тоже, конечно, не мешает знать. Для этого я оставил под оконным карнизом глазок, нацеленный на трехэтажку, — ловись рыбка!.. После чего вернулся к "болиду" и покатил обратно к дому, становившемуся мне все интересней. Оставил машину за квартал от него, пехом обошел вокруг. Черного хода не обнаружил, а все окна закрыты наглухо — видимо, вполне обходятся кондиционерами. Занятно: все пути внутрь здания перекрыты. За исключением входной двери. Но ее прибережем на потом. Сперва не худо бы выяснить, куда девались те, кто не выходил, — не съели же их?

Первое, что напрашивается, — подземный ход. Или даже подводный, благо до набережной с десяток метров. Но для обнаружения его требуется аппаратура посерьезней той, какую я прихватил сегодня. А пока оставалось одно: засесть в "болиде" и ждать, пока из домика не возникнет хоть кто-либо.

К счастью, ждать пришлось недолго — мне и тут будто пошли навстречу. Минут через двадцать створки гаража разъехались, и к шоссе взмыла бордовая "капля", очертаниями схожая с флаером, как я его представляю себе. Окна почти сливались с мерцающим корпусом, и даже дверцы я углядел не сразу. А проворством машинка вряд ли уступала моей.

Позволив "капле" шмыгнуть мимо, я отпустил ее на положенную дистанцию и двинулся следом, прикидывая, не пора ли запускать "стрекозу". Решил погодить: глупо раскрывать карты до срока. К тому ж поначалу "капля" не слишком спешила, то есть не настолько, чтобы меня это напрягало. Словно бы не возражала против преследования. Или я делаюсь мнительным? Ну право же, отчего благородным донам просто не покататься по городу, улаживая свои дела — может, вполне безобидные?

Внезапно "капля" притормозила перед утлой хибаркой, едва не въехав колесами на низкое крыльцо, левая дверца скользнула в корпус. И тут я наконец увидел водилу, остолбенев на целую секунду. Из сумеречного салона выпорхнуло ошеломляющее существо, к тому ж едва одетое, и быстрым взглядом окинуло окрестности, прежде чем снова сгинуть с глаз, нырнув в домик. "Дьявольщина!" — вырвалось у меня. Хотя в женской красоте усматриваю скорее божий промысел.

Тотчас вывел схваченную картинку на дисплей, чтобы рассмотреть в подробностях. И поглядеть было на что. За свою жизнь я повидал немало эффектных девиц, но эта!.. Один вид ее переворачивал душу. Хотелось умереть за нее или убить… не знаю, не разобрал еще. "На земле нет тебя прекрасней", — всплыла строка из старой песни, отчего-то запомнившейся. И продолжение в точку: "Но ловлю я твой взор напрасно". Действительно, на что сдался ей такой сыч?

Как поется в другой песне: "Ах, какое блаженство — знать, что ты идеал!" А что делать прочим? Сохнуть от зависти либо исходить слюной? Слишком она хороша, чтобы это не кололо глаза очень многим.

Ее черты вряд ли можно назвать безупречными, зато их наполняла такая нестерпимая, пронзительная прелесть, что к горлу подступал комок, а на глаза наворачивались слезы, — это у меня, битого жизнью циника!.. Точеный носик слегка вздернут, губы припухлые, яркие, глаза длинные, чуть раскосые, кожа матовая, бархатная, без единого пятнышка, лоб, пожалуй, великоват. Или его следовало прикрыть челкой, а у девушки по сторонам сужающегося книзу лица спадали песчаные пряди. И все равно, другого не хотелось, даже боязно что-то менять. Пусть все останется как есть — такой шедевр можно лишь испортить.

А фигура и вовсе сказка. Девица из породы долгоногих, но при этом имела узкие колени и маленькие ступни — редкое сочетание. Зад неширок, однако в комплекте с тонким станом, задорно торчащими грудками и талией, будто стянутой невидимым корсетом, гляделся изумительно. Бронзовый загар, насколько я мог судить, покрывал малышку сплошь, подчеркивая игру мышц, на диво упругих, хотя изящных. Я застал ее на переломе, который так любят ню-операторы: сочетание подростковой свежести с завораживающей сексапильностью. Словно бы она обзавелась уже полным набором для любовных игр, но еще не научилась им пользоваться. Впрочем, это лишь впечатление — скорее всего обманчивое.

Одежды на ней был минимум: коротенькая юбка, сквозь которую просвечивали условные трусики, да куцая рубаха, едва покрывавшая грудь. Для такой погоды в самый раз, если не напяливать на себя кондиционер, но жара, похоже, совершенно не трогала кралю: кожа оставалась сухой, походка — танцующей. Кстати, девушка оказалась босой — действительно, к чему обувь, когда есть машина?

Засмотревшись на экран, я едва не пропустил момент, когда она вновь возникла на виду, тут же исчезнув в салоне. В следующую секунду "капля" сорвалась с места, на сей раз припустив шустрей, будто решила погонять меня на разных режимах. Черт, эта девочка умела водить! Когда на дорогах мало кто придерживается правил, уберечься от аварии непросто. И как раз сейчас на улицах сделалось тесно, словно бы все городские авто разом покинули стоянки и ринулись по домам. Собственно, так и было: час пик, господа, — конец службы.

Ближе к центру мы попали в затор. Очень постаравшись, я притулился вблизи от девушки: в соседнем ряду, на пару машин сзади. У нее хватило ума не снимать затемнения, а может, нарывалась уже — с такой-то внешностью. Разбросав руки по сторонам, я направил слухач на "каплю", не слишком представляя, на что рассчитываю, — ведь малышка там одна. Разве вздумает куда позвонить.

Эти окна оказались проницаемы, но, к счастью, не настолько, чтобы пробиться сквозь них без усилителя. Потому что девушка тихонько напевала, отстукивая пальцами ритм — наверное, по рулю. Звуки изливались из нее с волшебной легкостью, и вытворяла девочка с ними, что хотела, словно бы ее диапазон зашкаливал в ультро, а внизу доходил до контральто. Мало что голос был чист и послушен, красив и сочен, — его наполняли чувства, удивительные в юном создании. Как попадала она каждой интонацией, каждой паузой, как держала ритм! И песня настолько гармонировала с девушкой, будто и была ею написана, — к тому ж я слышал это впервые, хотя новье обычно не пропускаю.

Я оцепенел, страшась шевельнуться. На лице застыла маска, мало что выражающая, но в горле стоял комок, а глаза постыдно наполнились влагой, пока капли не покатились по щекам. Я и раньше считал, что голосом, вкупе с мелодией, можно пробрать человека до нутра, затронуть самые глубинные струны, а ныне получил тому убедительное подтверждение. Конечно, в музыке я лишь потребитель, зато из самых разборчивых, а будущую звезду угадываю с ходу — уже не раз подтверждалось. Черт возьми, тут и полный лох просек бы: это — сокровище. Бриллиант, который даже не требует огранки, — такое обличье, грация, голос!.. Да стоит деляге поухватистей наложить на певунью лапу и слегка поусердствовать, раскручивая ее по стране, как в его карман хлынут миллионы. Но лучше бы ее оставили в покое — мне кажется. Во всяком случае, от меня эту подсказку не получит никто.

Затор вскоре рассосался, и мы опять слегка поиграли в догонялки. Честно сказать, у меня сложилось ощущение, что девонька давно приметила слежку и теперь развлекалась, играя со своим "хвостом", точно котенок. При этом вовсе не старалась его сбросить, словно бы тот больше забавлял ее, чем заботил. Уважаю людей, которые хоть что-то делают качественно. А если они исполняют по высшему разряду все, за что ни возьмутся… Раньше я думал: таких не бывает.

Больше красотка никуда не заезжала, зато на одном из перекрестков ее поджидал худой парень, вполне затрапезного вида, тут же втиснувшийся в "каплю", притормозившую на секунду. Через несколько кварталов он снова выпрыгнул на тротуар и тут же сгинул в подворотне, хотя никто не собирался его преследовать. После чего машинка покатила обратно, через десяток минут вернувшись в исходную точку, где ее поглотил тот же гараж. Ну и я на сегодня наигрался — довольно изображать из себя сыщика!.. Вдобавок и противно.

Пришло время сделать что-нибудь для души — к примеру, повидаться с единственным человеком в губернии, которому я друг, а не приятель или партнер. Другое дело, что на него вряд ли стоит полагаться, как на себя. То есть он не из тех, с кем хорошо отбиваться спиной к спине, хотя кое в чем, пожалуй, смелее меня. Звали его Гай, и был он вольным репортером, действительно не подчиняясь никому, а руководствуясь лишь собственными пристрастиями, благо впрямую работал на Океан.

Вообще Гай славный человечек — из лучших, кого я знаю. В нем даже присутствует совесть, что и вовсе редкость. Из него не сотворить ни подлеца, ни завистника — он устойчив, как ванька-встанька. Но, как и того, склонить Гая можно к чему угодно — простым волевым напором, даже не прибегая к пыткам или угрозам, — и тогда Гай способен предать самых близких, включая себя. Это потом он вернется к прежней позиции и жестоким угрызениям, но дело-то уж сделано, поезд ушел. И так же беззащитен Гай перед соблазнами. Это счастье, что средств у него едва хватает на прокорм — избыток их превратил бы беднягу в обжору или пьяницу. А не дай бог, Гай станет "получать по способностям" — его же приберет к рукам первая хищница, встреченная на пути. И уж тогда упьется кровушкой непротивленца!..

Но пока он оставался невостребованным. То есть ужиться с Гаем пытались, однако долго не выдерживали: слишком он "не от мира". Гай никого не обижал и, уж конечно, пальцем не трогал, а к уходам подруг относился с полным сочувствием. Вообще понимал людей, как немногие, хотя сам вел себя… неординарно, скажем так. Кстати, и внешность у него примечательная. При том, что голова чересчур велика для такого щуплого тела, вдобавок лысая и шишковатая, уродливым Гай не выглядел. Скорее инопланетянином или сказочным гномом. Может, фокус заключался в его глазах, улыбке, голосе. Наконец, в том, что Гай был добряком и умницей.

А сколько ходило про него смешных баек! Притом беззлобных, на что мало кому везет. Еще Гай вопиюще беспечен, подчас влезая в такие авантюры, что даже я бы остерегся. Трудился-то он не разгибаясь, а его репортажи, обзоры, комментарии уже пользовались в Океане немалым спросом, судя по счетчику. Вот только доходов это не приносило, поскольку связываться с рекламой Гай отказался наотрез. Впрочем, мне удалось убедить Аскольда, что камикадзе-правдолюбцы, вскрывающие здешние нарывы, ему полезны, и втихаря тот финансировал Гая, даже компруху подбрасывал — предусмотрительный, как всегда, главарь охотно топил местные власти в их собственном дерьме, высвобождая пространство для себя. А что первый удар наносят обычно по "рупору", его мало заботило.

Обитал Гай недалеко от центра, но в таком глухом месте, где ни один из городских воротил не имел настоящей власти, а заправляли больше "шакалы", терроризируя тех, кто не успел или не решился еще переселиться в одну из слобод. Дома тут на три четверти опустели, а в своем подъезде Гай и вовсе остался один, упрямо не желая сменить дислокацию. Как мог, я обезопасил его гнездо, даже добыл для репортера броневичок, старенький, но добротный, вполне умещавшийся в вестибюле, который приспособили под гараж, заодно надежнее перекрыв подъезд. И взял с Гая слово, что на все опасные встречи он будет ездить с охраной, а все подозрительные посылки не станет вскрывать без сапера — пусть уж Аскольд и это оплачивает. А после того, как репортер замахнулся на "самое дорогое": на лучезарного нашего президента, Клопа вонючего, — я, не полагаясь больше на слово Гая, навесил ему круглосуточный "хвост", подрядив на это охранное агентство, лучшее в городе. Конечно, если за Гая примутся всерьез, это вряд ли его спасет, но по крайней мере убережет от дешевых наездов.

Оставив "болид" перед входом, я вступил в подъезд и по узкой лестнице, вокруг неработающего лифта, поднялся к четвертому этажу. Здешние стены давно требовали ремонта, но Гая это не трогало, к тому же он видел их редко. С квартирной дверью оказался порядок, и я проник внутрь, воспользовавшись своими ключами. Очутился в захламленной прихожей, истомившейся по влажной уборке, оттуда прошел в комнату, служившую одновременно кабинетом, спальней, столовой, библиотекой, гостиной. Зато и грязи тут скопилось впятеро. По полу разбросаны огрызки яблок, апельсиновые корки, клочки бумаг, вокруг компа громоздятся грязные тарелки и кружки с присохшими остатками кофе — уж аккуратностью Гай не отличался. Мне надоело засылать сюда уборщиц, тем более что едва не каждую оголодавший репортер пытался склонить к сожительству. Время от времени Гай собирался с духом и сам перемывал посуду, даже подметал полы, однако порядок сохранялся до первой трапезы.

По мере того как я выбивался в зажиточные, к Гаю перекочевывала моя мебель — с потертой обивкой, разболтанными креплениями, жвакующими пружинами, но еще годная. Теперь он восседал в бывшем моем кресле, а дрых на старом диване, завалясь в продавленную мной ямищу. И складировал книги на этажерке, склеенной мною же из дешевых полок, а шмотки — в трехдверном полированном шкафу с антресолями под потолок. А уж мои табуреты стояли у Гая по всем углам и применялись под самые разные нужды. Одевался он исключительно в "секонд-хенде", а кормежку прикупал на ближнем рынке, подешевле. И совершенно не брал всю эту ерунду в голову.

— Затворнику от затворника! — сказал я, озираясь. — И как ты выживаешь тут?

Душок и впрямь стоял тяжелый: пахло пылью, горелым табаком, потом, — это не считая общегородской духоты. И даже если открыть окно, в квартире не станет прохладней. Все-таки придется навязать ему кондиционер, устроив принудительную вентиляцию.

— Куда? — невпопад откликнулся Гай, не отрывая глаз от экрана старенького Мака. — Погоди, ща вернусь.

По всему видно, он уже много дней не покидал квартиры и подъедал последнее, оттягивая неизбежный поход за продуктами. Справа от замызганной клавиатуры дымился густой чай, наверняка несладкий, слева возлежала на блюдце корочка хлеба, присыпанная изюмом. И кажется, Гай опять захворал — для него дело обычное. Несмотря на жару, напялил на себя пару футболок, а поверх, на плечи, набросил свитер. Он вообще хилый — неудивительно при таком распорядке. От сидячей работы, продолжавшейся круглосуточно, с перерывами на обрывочный сон, Гай сделался сутулым, даже отрастил пузико. Кожа у него стала землистой, лицо — одутловатым. Когда Гай забывался, и вовсе начинал разговаривать с собой, пугая непривычных. Он дневал и ночевал в Океане, а живого моря не видел. И стоило тогда селиться на южном побережье?

— Кранты! — вдруг объявил Гай, толчком разворачивая кресло. — Потехе — время.

Вскочив, он ходко засеменил на кухню, шаркая по тусклому паркету, а оттуда уже тянуло сочными ароматами, хоть как-то облагораживая атмосферу. Все же к моему приходу хозяин подготовился, не пожалев ради такого случая последних запасов. В отличие от многих, Гай не придерживался традиций и не считал прием гостей обязанностью — просто хотел сделать мне приятное. Он даже прибрался тут на скорую руку, судя по неспешно оседающей пыли.

Пройдя к окну, я не без сложностей его распахнул, задержавшись на минутку, чтобы оглядеть окрестности. Перед домом, к счастью, раскинулся старинный парк, и здешние деревья разрослись настолько, что верхушками крон прикрыли квартиру. И все ж броневые стекла не помешают. Заодно кондиционер присобачим — не отвертится, стервец!

Задернув плотнее шторы, я расселся в широком кресле, обтянутом коричневым бархатом, — вот оно гляделось новым, поскольку использовалось лишь гостями. А Гай уже спешил обратно, неся в руках знакомый мне поднос, груженный чашками и блюдцами из сервиза, тоже бывшего когда-то моим. Пожалуй, из своего у Гая осталась лишь само жилье да библиотека, собранная за прежние десятилетия, когда такое собирательство еще имело смысл.

— Со сластями проблема, — посетовал хозяин, кивая на полупустую пиалу с изюмом. — Видишь сам.

— Никаких проблем, — возразил я и стал выкладывать на столик свои дары, ощущая себя Дедом Морозом, развозящим гостинцы.

— Ух ты, — только и сказал Гай, но лицо его озарилось. — Живем!

И принялся разливать по чашкам кипяток, остальное предоставив мне. Видимо, он имел в виду, что теперь сможет продержаться взаперти еще неделю. Ну и мне будет спокойней. Лишь бы его опять не выманили наружу какой-нибудь блискучей цацкой.

— Итак, — спросил Гай, утвердясь в кресле напротив и с интересом меня разглядывая, — на кого идешь войной в этот раз?

— На всех, — ответил я. — Потом разделю трупы по кучкам — кто прав, кто виноват, кто просто случился рядом.

— Уже страшно, — согласился он, вдумчиво дегустируя новые лакомства.

— Со многими переговорил за два дня, — продолжил я, — многое повидал. Что-то неладно в королевстве.

— Только сейчас заметил?

— Раньше не выходило за рамки, теперь — пожалуй. Поплыла картинка-то.

— И где, по-твоему, главные искажения?

— Пока нащупал три таких узла.

— Угу, — подбодрил Гай, не открывая набитого рта.

— Первый — наши чинуши.

— Что ж в них запредельного? — прошамкал он.

— Ведут себя странно, будто не люди вовсе. Ей-богу, проще японцев понять. Образуется новая порода, этакие Чужие в человечьем обличье. Со своими приоритетами, нормами, логикой.

— Так это и есть иная порода! — убежденно воскликнул Гай, наконец дожевав. — И мыслят не по-людски — это точно. Пока не столкнулся с западными чинодралами, считал их образцом для наших. Оказалось, такое же дерьмо, только пахнет меньше. И несут ту же околесицу, оправдывая дурости госмашины едва не теми же доводами. Их не переделать, поверь. Одно спасение — короткий поводок.

С минуту я глядел на него в раздумье, потом сообразил:

— Это у тебя образы такие, да? Иная порода, нелюди!.. Ты ж натура творческая, в эмпиреи воспаряешь, а я от земли отрываюсь редко, да и порхаю низенько — бяк-бяк, бяк-бяк. И если говорю о нечеловечьей логике, имею в виду как раз это.

Теперь и Гай задумался, недоуменно хмурясь.

— Ладно, едем дальше, — предложил он затем. — Что у нас на второе?

— С верхами, будем считать, разобрались, хотя не ясно, не могут они или не хотят…

— На революционную ситуацию намекаешь?

— Так ведь и низы взбеленились! Ты не смотрел статистику? Если раньше большинству было плевать на других, а многие даже желали ближним добра, то теперь отношения явно сместились в сторону садизма. Пока что они больше созерцают, но каждый спрос, как известно, рождает предложение. И тут мы плавно подходим ко второму узлу искажений, некоему Калиде.

— Послушай, а ты в самом деле считаешь, будто здешний люд озверел? — обеспокоенно спросил Гай. — С такими обвинениями лучше не спешить.

— Только не надо доказывать, что нет плохих народов, — огрызнулся я. — Нации как люди: в каждой намешано всякого, и время от времени наверх такое всплывает!.. А если еще и старания приложить…

— Что, опять заговор? Некая чужая, но жуткая сила…

— Зачем? И в своей среде хватает отребья.

— Не слишком ли ты строг к людям?

— С других нужно требовать, — отрезал я. — Однако не больше, чем с себя. А у нас исстари — в одни ворота. Чужих колом по голове, а себя лишь по шерстке. И чего добились? Другие-то уж выплыли, а мы барахтаемся. Зато на своем болоте — первые. Правда, никто о том не знает, кроме нас. Хоть и квакаем во все воронье горло.

— Н-да, — озадаченно сказал Гай. — Эк тебя завернуло. Начал за здравие, кончил про бузину. Накипело, да?

— Дык ума нет — считай калека. А когда не можешь оценивать трезво, какой уж тут ум — соображение одно. И уж так его напрягаем, чтобы себя оправдать, будто от этого вправду станет лучше.

— Конечно, генофонд нам подпортили, — согласился Гай, с сожалением покосясь на себя в зеркало. — Спасибо дедушке Сталину — броневой был мужик. Сидел у себя в Кремле, как в танке, и палил по площадям. Заметь, уж полвека прошло, как схоронили Усатого, а его дело "живет и побеждает".

— Пора кончать это блудство и закопать Кобу обратно. Сколько можно с ним трахаться?

— Сколько нужно, — хмыкнул Гай. — Коба боготворил Грозного да Петра, а наш козлик обожает Кобу. У каждого собственные предтечи. Кстати, и судьбы схожи. В юности сей моралист, говорят, привлекался за изнасилование, затем долго пребывал в стукачах. Но в ГБ его так и не взяли, побрезговали.

— Откуда знаешь?

— Ну, — скромно улыбнулся Гай, — все ж у Клопа не те возможности, что были у Таракана. И сведения нынче сложней утаить. Чуть кто надыбает на тайное, тут же выплескивает в Океан. И пресечь уж никак — при всем желании.

— Значит, придется отсечь — от Океана. В конце концов, не он первый.

— Знаешь, что удручает? — спросил Гай. — Что нами правят ничтожества. Думаешь, Клоп напустил туману на свое прошлое, потому что скрывает страшное? Да просто он был никем, плесенью, и остался ею же, только возможности изменились. Вот этой правды Клоп боится, и люди пропадают пачками, лишь бы она не всплыла. Он переписывает биографию наново, как и все бездари, прорвавшиеся к власти. Это даже скучно, насколько они одинаковы: Адик, Йося, Саддам, Сашок… Дети разных народов.

— Может, губер не так и глуп? Пока что Клоп ведет свою линию вполне толково, не повторяя ошибок предшественников.

— Значит, он хорошо вызубрил уроки прошлого. Приличная память — еще не ум, тем более не талант.

— Нуда, первый ученик!.. С-скотина.

У Гая я отдыхал душой. Нам почти не приходилось спорить, разве по пустякам, — редкое единомыслие. Вообще, общаясь с ним, я убеждался, что умные люди — это те, кто во всем согласен со мной.

— Слыхал про его последние закидоны? — сказал он, хихикая. — Распорядился "пресечь безобразие" на диком пляже, где кучкуются натуристы. Ну, копы нагрянули и рассеяли голышей, некоторых даже повязали. Больше им делать нечего, а? Будто в остальном тут тишь да гладь… Вообще Клоп очень уж озабочен моралью — к чему бы, ведь не старик? Или от вида голых баб звереет настолько, что и других подозревает в том же?

— Если Клоп болен, лечить все равно станут других, — заметил я.

— А этот его турнир? — Гай фыркнул. — Тоже, покровитель искусств и спортсменок! Поговаривают, любой молодке готов дать разгон — в лучших традициях почившего ГДР. Правда, там держали для этого штат массажистов, а наш полу-гигант справляется сам.

— Брехня, — не поверил я. — Сейчас болтают про всех, кто наверху. Если не развратник, так пьянь или хапуга. Это не считая тех, кто продался. Тоже ведь судят по себе. Уж они б развернулись, дай волю!..

— Конечно, в такой компании легко затеряться. Но может, вскорости мне подбросят записи…

— Или бомбу, — прибавил я. — Это скорее. Давно тебе тачку не взрывали?

Собственно, взорвали-то единственную его "Ниву", которой репортер владел до подаренного мной броневичка. Гаю тогда крупно повезло, что его, пьяненького в дым, отвезли домой на другой машине.

— Что тачки, теперь дома взрывают! — отмахнулся он.

И почему умные люди бывают такими глупыми? Сколько ни предупреждай их не пилить под собой ветки, все равно будут сыпаться с деревьев, точно желуди по осени. И хоть бы на дубах сидели — нет, в лучшем случае на осинах!.. Или они там колья заготавливают?

— Имей в виду, Гайчик, ты — носитель информации. И наверняка в оперативной разработке у здешних "бесов".

— Как и ты, наверно?

— Я работаю по частным заказам, особо не высовываясь. А ты — на виду, весь из себя такой честный.

— От судьбы не уйдешь, — вздохнул он. — Это ж наше дело — прокукарекать.

— Эй, дружок, ты б поостерегся, — снова призвал я. — Сейчас на таких пошла охота — отстреливают почем зря. И оно надо тебе — нарваться на пулю?

Впрочем, Гай понимал это не хуже меня. А боялся, наверно, больше. Но не мог же он из страха, к примеру, не дышать? Такой вот человек: слабый, податливый… и неотступный.

— Станут звонить в дверь — сперва закрой глазок книгой, — посоветовал я. — Заодно и сувенир оторвешь. Не в черепушке ж его носить!.. Но идеальный вариант — камера, так тебя никто не достанет.

— Буду выглядывать, как из-за бруствера? — засмеялся Гай.

— На войне, как на войне, — выдал я фразу, ставшую уже дежурной.

— А как тебе это? — спросил он, пощелкав на своем экране мышкой.

Из динамиков, сквозь хрип ветхой проводки, пробился голос, высушенный и настойчивый, старательно выговаривающий русские слова: "Мы очень не советуем вам сочинять такие статьи. Они вредны, лживы. И могут плохо отразиться на вашем здоровье…"

Гай остановил запись.

— Что за тип? — спросил я.

— Полномочный представитель дружественного режима.

— Корейцы, что ль?

— Ну, — подтвердил он. — Чучхесты хреновы, страна победившего коммунизма. На днях расписал последние их махинации, а заодно пощипал тамошнего верховного павлина.

— Что, опять браконьерствуют? Или наркотой промышляют?

— Так ничем же не брезгуют!

Вот кто шустрил тут шибче федералов. Под крылом Клопа севкоры свили роскошное гнездо. И вели себя без церемоний, почти как дома.

— И охота тебе вязаться с дерьмом? — спросил я. — Действительно, можно такое подхватить!.. Вплоть до летального исхода.

— Но ведь и твой круг на удивление широк: от торгашей до бандитов. Кстати, как там насчет твоего "боевого безумия", — не перегорел пока?

— Ты ж знаешь, я еще и отходчив. Сперва оторву башку, а после похороню с почестями.

— Да, ты крутой, — подтвердил он то ли с уважением, то ли с издевкой.

— "Не говори, что самый сильный" — гласит мультяшная мудрость… Кстати, хочу попросить об услуге.

— Ты? — удивился Гай. — Меня? Ну-ка, ну-ка, это интересно!

— Приюти Карину на пару деньков. Кажись, она влипла в историю.

— Кто-то в историю входит, а кто-то влипает, — поддакнул он. — Конечно, защитничек из меня!..

— Защищать есть кому. Твоя задача: дамочку успокоить, поддержать.

— Буквально тоже? — Гай усмехнулся: — Говорят, в древних Афинах муж отвечал за жену, пока не пристраивал к другому. А какие полномочия у меня?

— А сколько осилишь.

— То есть развязываешь мне руки?

— Лишь бы их не отбили. Вот у меня на Карину пряников не хватало, требовался кнут.

— А у меня ни первых, ни второго… Чем поддерживать-то?

— Терпением, лаской. Ты ж известный угодник.

— Каждый берет, чем может, — согласился он. — Раз не умеешь ни драться, ни быстро бегать…

— Вечерком заброшу ее, лады? — спросил я, вставая из-за стола.

— Давай, давай, — пробормотал Гай, с сомнением оглядывая свои завалы. — Пара-то часиков у меня есть?

Я уже катил на "болиде", возвращаясь к голубенькой трехэтажке, притягивающей меня точно магнит, когда видеофон снова ожил, явив на экран физиономию, которую я не видал давно. Не то чтоб у нас не было совместных дел, но напрямик этот главарь обращался ко мне в исключительных случаях — стеснялся, должно. А от застенчивости люди нередко начинают хамить.

— Нужно встретиться, да? — брякнул он без предисловий. — Дело есть.

— Здравствуй, Амир, — учтиво откликнулся я. — Как поживает твой скот?

Это была цитата, которую он вряд ли знал, а потому вполне мог обидеться. Но не стал.

— Здравствуй, — помолчав, сказал он. — Так приедешь?

С чего вдруг я понадобился всем, да еще сразу? Моя популярность перешла в новое качество?

— Ты сейчас в своем ауле? Недосуг мне в такую даль.

— Здесь, рядом, — возразил Амир. — У вокзальной башни к тебе сядет парень, проводит.

— Кем зовешь-то? — спросил я. — В каком ранге?

— Гостем будешь, да, — заверил Амир, обещая неприкосновенность.

— Еду, — сказал я, отключая связь.

И тотчас развернулся, направляясь к вокзалу. Вот и муселы всплыли. Точнее, один из их могущественных кланов, кои старались ныне не мелькать на виду, но продолжали ворочать большими делами. Поначалу-то муселы забрали в крае ба-аль-шую власть, отхватывая от общего пирога кус за кусом, перетягивая на себя драное одеяло, — хотя были в меньшинстве. Дисциплинка-то у них лучше, чем у славян, почтение к старшим в крови. Кстати, и самой крови боятся меньше, если доходит дело. Наводили свои порядки, учили жить остальных, ходили гордые, самобытные. Собственно, тогда и случилось это обособление — сами постарались. Потом пошла ответная волна, разгоняемая "нашистами" и казаками, поддержанная федералами. И уж тут муселам припомнили все, от вытеснения иноверцев из всех структур до языковых комиссий, и вымели на свежий воздух, в горы и долы. Свинство, конечно, обоюдное, но у славян имелось оправдание: не первые начали. Впрочем, оправдываться умели обе стороны, и многое зависело тут от глубины раскопок.

Притормозив у вокзальных часов, я действительно увидал рядом парня, угрюмого, кряжистого и неожиданно рыжего, с конопушками. На парик его лохмы не походили — скорее покрасил, а заодно наложил грим. Смотрелось это убедительно, хотя странно — в сочетании с чертами типичного мусела.

Подойдя к машине, парень молча приложил к стеклу широкую ладонь, на коей было начертано: "От Амира". Дождавшись кивка, уселся рядом, выложил под ветровое стекло кулак, по самые костяшки заросший черным волосом, и нацелил указательный палец, показывая направление. Вступать со мной в разговоры он не собирался — явно из непримиримых.

— Ты, случаем, не метис? — полюбопытствовал я. — Хотя бы перчатки надел, конспиратор!

Конечно, он не ответил, отгородившись от меня словно каменной стеной. Продолжая испытывать ее на прочность то так, то эдак, я следовал указаниям корявого пальца, пока не очутился в темном подвале, едва втиснув "болид" меж угловатыми бронеходами, очень любимыми муселами. Тотчас мой гид выскочил вон, будто не желал находиться со мной и лишней секунды, а затормозил лишь наверху лестницы, дожидаясь, пока соизволю его догнать. Забавный типчик — эдакий толстолобик. Где их натаскивают, хотел бы знать. И много ли таких у Амира?

Сам главарь встречал меня в большой комнате, увешанной и устланной богатыми коврами. Как и положено горцу, был он здоровенный, смуглый, горбоносый. Хотя пушистые усы и длинные баки делали его похожим скорее на персонаж индийской фрески. Вдобавок он полулежал на роскошном диване, облачась в парчовый халат. Еще б тюрбан на голову да пышнотелую красотку под бок.

— Садись, да? — Амир указал на приземистое кресло, смахивающее на огромную подушку странной формы. — Угощаться будешь?

Он кивнул на низкий столик с резными ножками, где уже выставили угощение — в лучших традициях Востока, но совсем не по моему вкусу.

— Или плов хочешь? — прибавил горец.

— И чтоб ты руками меня кормил? — фыркнул я. — Давай уж сразу к делу.

— Ну давай, — не стал спорить Амир. — Что у тебя с Аскольдом?

— Любовь, — буркнул я. — Конкретней нельзя?

— Ты в их команде?

— С чего взял? Работаю по его заказу — все.

Надоело повторять: я сам по себе. А эти команды, сословия, нации, расы, лагеря… Да гори они огнем!

— Ас Грабарем?

— То же самое, — ответил я, хотя Амира это совершенно не касалось.

— А с Носачом? — продолжал он допрос.

— С этим дел не имею, — хмыкнул. — Разве с его женой. Куда клонишь-то?

— А с Калидой?

— Спятил? Он мне и с деньгами не нужен!.. Скажи толком: об чем речь?

— Кто-то наехал на меня, — сообщил Амир. — Надо выяснить.

— Дорожное происшествие? — уточнил я. — Выглядишь как огурчик.

— Смешно, да? — вдруг рявкнул он. — Может, сам замешан? Не это тебе заказали?

— Затем и приехал сюда: посмеяться, — подтвердил я, не повышая голоса. — А ты зачем звал?

Несколько секунд горец полыхал взглядом из-под косматых бровей, будто пытался прожечь во мне дыру, потом убавил накал, решив не обострять. Ведь черт знает, как повернется? Еще с прежних времен за мной закрепилась слава берсерка: дескать, вообще-то парень смирный, но лучше не доводить, а то удержу не будет — разнесет все. Сейчас-то я научился сдерживать свою ярость, однако сложившуюся репутацию старался поддерживать, чтобы не досаждали по ерунде.

— Ладно, давай по существу, — предложил я. — В чем заключался наезд, когда случился, каковы последствия?

— Были покушения, — сказал Амир. — Несколько. Стреляли, взрывали, травить пытались. И мои люди пропадают.

— В смысле — исчезают?

— Да. Чаще в городе или по пути, но в ауле тоже. А последний раз украли из родового поместья — девушку. Потому и позвал тебя.

Они сговорились? Будто я тут главный спец по сгинувшим девицам.

— Только не будем валить в кучу, хорошо? — сказал я. — Воображаю, что могли наболтать ваши ярые!.. Но как по-твоему, много ли выгадают Аскольд с Гувером, если взамен тебя род возглавит джихадец, одержимый мщением? Общим делам каюк, а менять конкуренцию на войну не хочет ни один серьезный главарь. Поэтому убийц логичней искать в твоем окружении. Подумай, кто из родичей выгадает, если тебя не станет? Кто тут желает власти, драки, крови? Кто хочет стравить вас с гяурами? Кто из твоей охраны слишком уж рвется в бой? К примеру, ты уверен в своем "рыжем"? Что-то не глянулся он мне. Смахивает на фанатика, неспособного вместить больше одной, к тому же простенькой мысли. И если его убедят, что ты стоишь на пути…

— Ладно, — угрюмо произнес горец. — С пропажами что?

— Чтоб ты знал, люди исчезают сейчас по всей губернии, а на побережье таких случаев тьма. Так что это не наезд, это — статистика. И девиц таскают почем зря, нередко с полного их согласия. Бывает, сами сбегают — на заработки либо на волю. Вы ж из своих обычаев такую тюрьму выстроили!

— Слушай, Шатун, — грозно заговорил Амир. — Этот дэвочка…

Я оглянулся: кроме нас, в комнате никого, двери закрыты. Тогда к чему этот цирк? По-русски Амир говорил не хуже меня, благо учился в столичном вузе, а речь коверкал, подлаживаясь под здешний стандарт. В главы рода он угодил недавно и еще не закрепился как следует. Приходилось заботиться о популярности, угождать старейшинам, непримиримым, прочим недоумкам. Хлопотное это дело — вести за собой стадо. Как бы самого не затоптали.

— Не перестарайся, джигит, — сказал я. — А то себя перестанешь понимать.

— Это чистый бутон, понимаешь? Я берег ее, как зеницу.

— Для себя, наверно?

— Ну не для тебя ж!

— Стало быть, девственница?

— По-твоему, позарюсь на "секонд-хенд"?

— Зачем тебе "бутоны", Амирчик? — спросил я. — Заразы боишься?

— Какая зараза, слушай? Это будущая жена. Мать детей моих.

— В чем ценность девственности, объясни. Или сам не знаешь?

— Нас так учили старики, — вспыхнул горец. — Наши отцы и деды! Думаешь, глупее тебя?

Надо ж, и тут геронтократия. Мало накушались при Советах?

— Всех учили понемногу, — пробурчал я. Затем добавил цитату не столь затертую: — "Всех учили. Но зачем ты оказался первым…"

— Что?

— Мудрость пращуров, как же!.. А невесту кто тебе подбирал — родители?

— Много говоришь, э!

— Мое право, как гостя, — напомнил я. — А хочешь, обосную твой тезис?

— Что? — повторил Амир. — Какой?

— О предпочтительности "бутонов".

— Ну?

— Пытались как-то скрестить лошадей с зебрами. Потомства не получили, но когда лошадок вернули к родичам, у них пошли жеребята с полосками — семя зебр все ж повлияло на лошадиные гены. Так что, если не хочешь делить потомство с чужаками, должен стать у своей кобылки единственным.

— Видишь? — удовлетворенно сказал горец. — Стариков надо слушать.

— Слушать — да, — подтвердил я. — Но слушаться? С возрастом прибывает опыт, а вовсе не ум — редко кто в старости делается мудрым. Если любишь своих детей, почему не сделать их лучше — хотя бы и с помощью других. А если желаешь лишь продлиться в них… Не дорога ль цена за твое бессмертие?

— Не твое дело, — отрезал Амир. — Вопросы задавать любой дурак может!

Ухмыльнувшись этому варианту пословицы о глупце и сотне мудрецов, я спросил:

— Значит, если она больше не "бутон", можно не возвращать?

— Разве Коран запрещает держать наложниц? — нашелся Амир. — Но кто это сделал, укажи. Я отблагодарить должен.

— Что, и у муселов зуб за зуб? — удивился я. — Это в какой же суре? А вот мне запало другое: "Кто творит зло, получит воздаяние только подобным, а кто творит благое… взойдут в рай и наделены будут там без счета". Богатая книга, верно?

— Во имя Аллаха милостивого, милосердного… — напыжась, завел он. И запнулся, словно бы помнил в этой песне лишь припев.

— Тоже, правоверный! — хмыкнул я. — Ты свой Коран знаешь, как я — Библию. И с чего развелось вокруг столько верующих?

— Не кощунствуй, — предостерег Амир. — За веру у нас многие пошли на смерть.

— Только не заливай про "святых воинов" — им просто нравится убивать. Они и славянок насилуют, будто сражаются за Аллаха… Кстати, Амирчик, — вдруг вспомнил я, — ведь у тебя уже есть жена. Что, на свежачок потянуло?

— Вторая жена, да, — подтвердил он. — Чего опять не нравится?

— Порядочный человек не станет при живой супруге вожделеть другую, — пояснил я. — Сначала уладит дела с первой… скажем, утопит.

Горец осклабился:

— У нас так себя не ведут.

— А что ты хотел? На ваши гаремы мы ответим своим развратом!

Помолчав, он спросил:

— Значит, ты будешь вести со мной дела?

— Пока не выйдешь за Предел. Кстати, и в Коране сказано в этом духе. Хотя, между нами, там такая каша!

— И как твой язык не отсохнет, слушай, — снова возмутился Амир. — Так говорить о святой книге.

— Э, милый!.. Хватило б фанатиков, а вера под них сыщется. И у каждой свой талмуд — вплоть до "Капитала".

— Вот, все об Айгуль, — протянул он заготовленный диск. — Будут вопросы — звони.

— Ничего не обещаю, — предупредил я в очередной раз. — Черт, хоть разорвись! Ведь три дела навесили.

— Откажи.

— Тебе? — спросил я. — Аскольду? Грабарю?

— Клиенты серьезные, — согласился Амир, подумав.

— Так что оплата по результату, а не будет его — извини.

— Помощники нужны?

— Знаешь, какой лучший способ избежать предательства? Делать все самому.

— Никому не веришь, а?

— Себе, и то с оговорками. Не так боюсь злого умысла, как чужой слабости. "Не вводи ближнего во искушение" — слыхал?

Что-то я разболтался. Причем в обоих смыслах. Пора сваливать.

— Потому и не веришь, что живешь среди неверных, — то ли скаламбурил, то ли сморозил мусел. — Разве на них можно полагаться?

— Язык у бледнолицых раздвоен, да? — хмыкнул я. — Будто вы мало врете!

— Аллах не воспрещает хитрить с гяурами, — брякнул Амир, запамятовав, видно, с кем говорит. — У нас свои законы.

— Ну да, вы ж такие свободные! От обязательств, долгов, совести. Вольные дети гор. Может, и работорговлей промышляете? Смотри!

— Угрожаешь? — снова вспыхнул Амир. — Мне?

Должность у него, видишь, такая: во всем усматривать оскорбления. Ох и достала меня эта знать!

— Ты же знаешь мой принцип: с людоедами никаких дел, — сказал я. — Если выяснится, что ты из них, наш договор аннулируется, а взамен объявляется сезон охоты. Это что, угроза?

— Предупреждение, — поразмыслив, решил горец.

— Вот и славно, вот и договорились! А теперь лучше разойтись, пока ты не впал в джихад, а я в "боевое безумие". Два психа в одной комнате — это перебор.

Ну, мне дадут наконец отдохнуть от болтовни? — гадал я, выруливая из лабиринта узеньких переулков на большак. За весь прошедший месяц столько не утруждал язык, сколько за последние пару дней. Не пора ли натворить что-нибудь для разнообразия? Как говорится, размять члены.

Ехать к трехэтажке мне расхотелось, да и смысла не было, судя по сообщениям тамошнего соглядатая. Со всех других глазков, разбросанных теперь по многим укромным местам, ко мне тоже стекались сведения, складируясь до лучших времен. Но кое-какие записи, из самых насущных, я прослушал в своем авто, неспешно курсируя по городу.

Больше всего меня заинтересовал Хозяин, помянутый сразу несколькими персонажами, которых прежде я не подозревал в сообщничестве. Либо Хозяин столь велик и грозен, что покрывает сразу многих, либо имелся в виду не один. Мелькал и другой термин — "зверь", — и тоже, судя по интонации, с прописной буквы. Почтения эти звери вызывали меньше, чем Хозяин, зато боялись их едва не сильней.