I

Минуты шли, и Титуса охватывало все большее беспокойство. И дело было не в том, что приготовления к штурму затопленной комнаты производились нерасторопно или бестолково, а в том, что гнев его не только не ослабевал, но набирал новую силу.

Два образа то и дело проплывали перед его глазами – создание тонкое и неукротимое, девочка, бросающая вызов ему, Горменгасту, грозе, и все же невинная, как воздух или молния, что убила ее; и маленькая, голая комната, в которой, смежив веки, одиноко лежит на носилках сестра, столь мучительно близкая. И ничто, кроме мести за них обеих, кроме удара, который он должен нанести, его не интересовало.

Поэтому он не остался у окна, глядящего на ярко освещенную, тяжело волнующуюся воду. Он покинул комнату, спустился по внешней лестнице и перешел в одну из лодок – к этому времени пещеру Стирпайка уже взяли в кольцо настолько плотное, что на волнах покачивались десятки ставших ненужными суденышек. Титус приказал гребцам доставить его к внутреннему полукругу лодок, сплошной дугой обложивших окно. Он переходил с одной вздымающейся посудины на другую, пока не оказался перед окном и, глядя по-над водой, не увидел наполненную яркими отблесками комнату так ясно, что без труда различил даже детали картины, висевшей на дальней стене.

Графиня же избрала путь прямо противоположный – и хотя мать с сыном не видели друг друга, пути их пересеклись в янтарном свете, ибо, пока Титус вглядывался в затопленную комнату, Гертруда поднималась по внешней лестнице. Ей тоже пришла в голову мысль пробиться в комнату, разобрав полы над окном, – Графиня понимала, что никто не сможет вплыть в Стирпайкову западню, не подвергая себя огромной опасности. Конечно, с виду комната казалась пустой, но кто может знать, что таится в тени ближайших к окну углов или у стен по его сторонам?

Именно там и должен был прятаться Стирпайк, если он вообще находится в комнате.

Вот Графиня и вспомнила о комнате наверху. Войдя в нее и убедившись, что замысел ее уже исполняется, Графиня подошла к окну и глянула вниз. Ненадолго прекратившийся дождь возобновился, сплошные, косые струи его били в стены, так что Графиня, не проведя у окна и минуты, промокла до нитки. Постояв так немного, она повернула голову влево и оглядела стену. Стена уходила в мокрую даль. Графиня взглянула вверх – целые акры камня вставали, истекая водою, в ночи. Впрочем, огромный фасад был вовсе не пуст: из каждого окна его торчало по голове. И каждая голова казалась в свете факелов неотличимой по цвету от стены, из которой она выступала, как будто владельцы голов были, подобно горгульям, высечены из камня, – и каждое лицо обращалось к сверкающим баркам, вздымавшимся на волнах у входа в пещеру.

Однако, пока Графиня оглядывала «изваяния», выпиравшие слева от нее из стены, словно бы начал работать некий механизм вычитания. Казалось, будто стену охватывает, растекаясь по ней, замешательство. Головы исчезали одна за другой, пока левая часть стены не опустела совсем.

Графиня повернулась в другую сторону – там, наоборот, десятки голов все еще торчали наружу, облитые факельным светом, но скоро и они начали исчезать, и тоже одна за одной.

Графиня вновь обратила взгляд к тому, что происходило прямо под нею, и сразу бесчисленные мокрые лица, словно их высосало наружу, выпростались из замковых стен, как выпрастываются из-под панцирей головы черепах.

Маленький ялик, который перетащили через лодочный кордон, находился уже в футе от окна. В ялике сидел человек с толстым веслом в руках. Черная кожаная шляпа с широкими полями защищала его глаза от дождя. В зубах он сжимал длинный кортик.

Нелегко ему было подобраться к окну между барками. Ялик его опасно раскачивался, черпая бортами золотистую воду. Ветер разгулялся уже до того, что слышно было, как воет он над заливом.

И тут Титус окликнул человека в ялике, приказывая ему вернуться.

– Пусти меня первым, – крикнул он. – Назад, слышишь? Отдай кинжал мне.

Лицо сестры проплыло поперек окна. И Та заплясала, подобно русалке, по яркой воде. Титус оскалил зубы.

– Дай мне убить его! Мне! – опять закричал он, словно помолодев в этот миг на четыре года, ибо вновь обратился в мальчишку, доведенного силой своего воображения до истерики. Человек в ялике заколебался, оглянулся, и тут из стены над ним взревел голос:

– Нет! Клянусь кровью любви! Держите мальчика!

Двое мужчин накрепко вцепились в Титуса, уже собравшегося прыгнуть в воду.

– Тише, господин мой, – сказал один из них. – Его там может и не быть.

– Как это? – орал, вырываясь Титус. – Видел я его или нет? Пусти! Ты знаешь, кто я? Пусти меня!