Глава XXIX.

Возвращение долгов

Я так часто стал мотаться из Москвы в Петербург и обратно, что в пору уже абонемент покупать. Как там, у Аркадия Аверченко? «Петербург странный город: кажется, будто позавчера только встречался на Невском со знакомым человеком, а он за это время или уже Европу успел объехать и жениться на вдове из Иркутска, или полгода как застрелился, или уже десятый месяц сидит в тюрьме». Не уверен в абсолютной точности цитаты, но как-то так примерно.

С самого утра обложная облачность и мелкий противный дождь. Я ждал того, кто никуда не делся, как мне пока думалось. Не женился, ибо давно женат; не уехал в Европу, поскольку уже объездил ее всю; стреляться, вроде бы, тоже пока не собирался. Ждал хранителя Эрмитажа Степана Лискова в одном из многочисленных кафе на Невском, где в теплое время года выставляли столики и стулья прямо на открытый воздух, рядом с тротуаром.

— А, привез… — как-то буднично среагировал доктор искусствоведения, когда увидел мою довольную рожу. — Я уж думал, что ты не придешь. Это только сестричка моя была почему-то уверена, что все у тебя получится. На чем основана такая убежденность, до сих пор так и не понял.

— Привез, — подтвердил я. — Хочешь узнать, как прошло?

— Не хочу. Твои тайны — это твои тайны. Пусть таковыми и останутся. Если узнаю, соучастником сделаюсь. Почему-то мне кажется, что тут без явной уголовщины не обошлось. Угадал? Можешь не отвечать, и так чувствую, что угадал. Пересядем? Тут недалеко есть слепая зона, пока еще недоступная для уличных видеокамер и невидимая для посторонних глаз.

Я расплатился, и мы перешли в небольшой скверик между домов недалеко от Невского, около Полтавской.

— Ладно, давай, — сказал искусствовед.

— Э, нет. Так дело не пойдет. А где же посох святого Иакова? Мы договаривались.

— Так вот же он, смотри.

— А откуда я знаю, что он настоящий?

— Ну, начинается. Хочешь, сам взгляни. Его ни с чем не перепутаешь.

Я взял в руки черный деревянный футляр. Он оказался удивительно тяжелым для своего размера. Внутри, в прорезанном по форме углублении, обнаружился бронзовый крест с подвижными перекладинами разного размера. Судя по весу, это и был пресловутый посох святого Иакова. В ответ я передал Степану привезенные мною свертки. Он их долго рассматривал, потом развернул, снова что-то разглядывал сквозь сильную лупу… Наконец, удовлетворенно хмыкнул и признал, что все правильно. Оригиналы.

— Ну, спасибо, приятель. Пойду я, — как-то неуверенно произнес искусствовед после того, как упаковал артефакты. Он будто чувствовал некую недосказанность, а что добавить — не знал.

— Ага, иди. Арине привет передавай.

— Сам передашь, — буркнул искусствовед, поднимаясь из-за столика. Я забрал, что мне причиталось, и ушел. Сегодня вечером предстояла встреча с «байкером».

* * *

Далее все повторилось почти в точности, с той лишь разницей, что пришел абсолютно другой персонаж и говорил совсем иные слова. Сейчас он опять выглядел байкером в куртке с солнышком и значком «пусть всегда будет солнце». Видимо, на данном временн'oм отрезке то был главный и любимый его облик. В руках он держал серую пластиковую трубу метра два длинной и сантиметров двадцать диаметром.

— Как жизнь, как настроение? — для порядка спросил байкер. Проследив мой взгляд, продолжил: — Это полиуретановая канализационная труба. Идеальный футляр для перевозки свернутых в трубочку картин.

— Желаю здравствовать. Посох святого Иакова, — сказал я, кивнув головой на сверток в своих руках. — Или просто посох Иакова, никакого не святого. Кстати, как правильно он называется?

— Правильно, он совсем не так называется, что не суть важно. Давай… и забирай.

Мы обменялись. Картины смотреть я не стал, и вытаскивать их на свет божий тоже поленился. Просто поставил трубу на землю и зажал коленями: торцы были аккуратно запечатаны красными крышками.

— И что теперь мне делать с этими произведениями искусства? — спросил я.

— Что хочешь, то и делай. Колдовская сила, что в них была заложена твоей приятельницей, никуда не пропала, помни об этом. Главное — не уничтожай их. В этом случае тебя отбросит назад, и все повторится… с разными изменениями и дополнениями. Как один раз уже и случилось. Тебе оно надо?

— А вот не знаю! — восклицательно ответил я. — С одной стороны, конечно, ну его нафиг, а с другой… Я же довольно-таки интересно жил последнее время.

— Ну, как знаешь, конечно. Только вот что. Уровень «интересности» будет быстро возрастать. Ты начнешь сталкиваться со все более и более сложными проблемами. Трудными для разрешения. А в какой-то момент уже не сможешь выкрутиться и погибнешь. На этом для тебя все и закончится. Как такая перспектива?

— Не радует. Наверно, отдам-ка я их автору, вернее, авторше. Пусть сама разбирается.

— Верное решение.

— А спросить можно?

— Это смотря что.

— Там в Музее Богов… Когда те двое выпустили тебя на свободу, их было обязательно убивать?

— Да. Такова оказалась плата за мое освобождение. Жертва. У этой парочки не было детишек, а где-то, в одной из этих глупых книжонок, они прочитали, что в ночь на лунное затмение надо обоим дотронуться до детородного органа африканского бога. Причем не я это сочинил, а та, кого ты сейчас называешь Лунджил. Одна из ее милых шуток. Кстати, придумал уже, что будешь ей говорить?

— Тут и думать нечего. Правду скажу. Обманывать Лунджил, по-моему, бессмысленно и опасно.

— Вот тут, знаешь ли, не все так однозначно.

— В смысле? Имеются варианты? — удивился я.

— Есть. С Лунджил надо вести себя аккуратно, как с электропроводом под высоким напряжением. Вариантов не так много, но можно выбрать. И врать не станешь, и лишнего не наговоришь. Как, готов информацию воспринимать? Очень хорошо. Тогда слушай…

* * *

Опять то же кафе на Невском. Только другой день, и погода совсем другая. Тепло и солнце. По моим личным наблюдениям в Питере летом гораздо комфортнее Москвы — теплее и приятнее. Ну и воздух несоизмеримо чище. Вообще, здешний ритм мне как-то больше подходит. Москва стала слишком суетна и по-азиатски бестолкова: много шика, блеска, совершенно бессмысленных движений и перманентного ремонта. Все спешат, куда-то бегут, в воздухе постоянное напряжение. Люди более агрессивны, а эмоции у них выражены ярче и резче. Причем эмоции чаще всего негативные. В Питере как-то логичнее и правильнее. Но у меня много знакомых, что не согласятся со мной. Они уже переезжали сюда, как им думалось, насовсем. Приезжали, оказывались в коммуналке с каким-нибудь безумным безработным алкоголиком или сумасшедшим стариком за стеной. Потом пили вдоволь, жрали «кислоту», работали в секс-шопе, а еще потом говорили: «хватит с меня», и возвращались обратно. В Москву.

— Получилось? — спросил я, когда Степан — хранитель Эрмитажа, он же доктор искусствоведения, наконец-то пришел и уселся напротив меня.

— Что именно? Привет.

— Привет, извини, забыл поздороваться. С артефактами как? Это я про Шар Скарабея и Око Гора.

— Да, там нормально все. Экспертиза подтвердила подлинность. Представляешь, кто-то запихнул их совсем в другое место, а записи перепутал. Следствие прекращено, дело в отношении меня закрыто за отсутствием события преступления. На работе выговор объявили… и теперь, наверно, премии лишат. А может, и не лишат, но все это такая ерунда, что смешно даже.

— Выговор-то тебе за что?

— Ну, как! Официальная формулировка такая: «за неаккуратность ведения документации и ненадлежащее исполнение служебных обязанностей». Надо же было начальству как-то отреагировать и кого-то наказать.

— Проще говоря, от тебя отстали?

— Да, я же ни при чем. Но это только по моему отделу все устаканилось. Другие отделы продолжают трясти… Тебе от сестрички привет, — вдруг сказал Степан, видимо, тем самым закрывая неприятную ему тему. — Спрашивает, почему не заходишь.

— Вот возьму и зайду в ближайшее время. Позвоню только, а то вечно она занята.

— А я тебе должен, — вдруг проникновенно сказал Степан.

— Да вроде рассчитались уже. Я тебе — артефакты, ты мне — посох святого Иакова…

— Тем не менее, сестра просила отблагодарить тебя. Что хочешь, проси. В рамках разумного и в пределах моих возможностей, естественно.

— Ну, если так... Есть одна вещь, которая вполне тебе по силам, — не задумываясь, ответил я.

— Да? Что? — насторожился Степан. Видимо, в моей интонации проскочило нечто такое, что встревожило искусствоведа.

— Тот шар, который перепутали с Шаром Скарабея, это же современное изделие, я правильно понял?

— Ну, да. Просто шар, вырезанный из карельского шунгита. Поверхность матовая. Такие в сувенирных лавках продаются, по цене тысяча рублей за штуку.

— Подари его мне, а? Такое можно устроить?

— Да не вопрос. Зачем тебе?

— На память об этой истории. С некоторых пор страдаю своего рода фетишизмом — собираю сувениры о своих прошлых делах. Успешных и не очень.

Тут Степан рассмеялся. За время нашего знакомства я впервые увидел его в таком веселом расположении духа.

— Ты не поверишь, но сестра предугадала именно такое развитие событий. Все-таки что-то умеет, оказывается.

«Умеет, умеет, и не такое, — мысленно проворчал я. — А ты до сих пор сомневался?»

Вслух же сказал:

— Так что? Подаришь?

— Вот он, забирай, — и Степан откуда-то достал круглый черный шар. Почти такой же, как и тот, что я некогда видел и трогал пальцем в лавке своего знакомого старьевщика.

Расстались мы довольно отчужденно. Я выполнил все условия, и нас ничего не связывало. Разве что Арина, но я просто боялся лишний раз обращаться к этой ведьме. Да и особого повода вроде как не было. Дела в Питере закончились, и я вернулся в Москву.

* * *

Прошла неделя.

За это время передал вырученные картины Маше, начал новое дело и встрял в очередную историю с воистину шекспировскими страстями. Возможно, когда-нибудь и расскажу об этом. Потом.

А пока ждала еще одна встреча. В московском кафе-ресторане «Тихий омут».

Чернокожая, невероятно красивая молодая женщина холодно смотрела прямо в глаза. Ее взгляд не выражал ничего, и понять, о чем она вообще может думать, казалось абсолютно невозможным. С тех пор, что мы виделись последний раз, внешность Лунджил не претерпела никаких трансформаций. Даже форма прически не изменилась. Мы снова сидели в том самом зале, снова была пятница, и опять ожидался вечер живой музыки.

— Что я могу для тебя сделать? — спросила экзотическая красавица. — Гонорар не считается, деньги уже переведены. Но поскольку ты примирил меня с Сетом, чего первоначально не планировалось, теперь появились новые возможности… вернее так: мы заключили временный союз и крепкое перемирие, а это самое большое, на что можно рассчитывать. Оказывается, он доверяет мне, что весьма странно. Настоящий мир между нами в принципе невозможен.

— Думал, ты меня просто испепелишь. Сразу на месте.

— Это еще почему? — холодно удивилась негритянка.

— Провалил дело. Да и скульптуру в Музее Богов не расколошматил, а это определялось контрактом.

— Фигуру Сета уничтожать уже не требуется, пусть живет. Вообще, я довольна, и мы закрываем договор. Так что говори свое желание.

— Может, покажешь мне свой истинный облик?

— Затасканно и неинтересно. Какой еще истинный облик… В каждом втором научно-фантастическом фильме или мистическом романе герой просит неведомую сущность показать свою внешность. Для чего тебе? Да и не смогу я.

— Почему?

— Да как бы тебе все это понятнее объяснить… Ты, как и все прочие представители рода человеческого, раб привычек и собственных стереотипов. Еще совсем недавно людям было трудно вообразить мир обыкновенных вещей. Мир интернета и гаджетов. Мир информации и электронных коммуникаций. Тем не менее, до сих пор большинству смертных все еще кажутся фантастикой: невидимость, силовые поля, телекинез, чтение мыслей, телепортация. Про межзвездные путешествия и внеземные цивилизации уж и не говорю… Для меня же это привычная реальность. Но кое-что просто не могу сделать. Уже не могу. Помнишь, сам когда-то писал, что маска, которую кто-нибудь носит очень долго, зачастую прирастает намертво и становится, практически, настоящим лицом? Снять можно только вместе с мясом. Ответила на твою просьбу? Ты лучше все-таки скажи, чем смогу отблагодарить тебя. Не люблю оставаться в долгу. Последний раз спрашиваю.

— Но я же вроде истратил свое желание. Нет?

— Нет. Попросил глупость. Пользоваться непрактичностью смертного — не моя позиция. Только не проси у меня ни постоянного богатства, ни вечной жизни, ни счастья для всего человечества. Даже продления хорошего самочувствия для тебя лично обещать не могу. Это вне моих возможностей.

Тут вдруг осенило, и я сказал:

— Подари свое колечко, — попросил я. — Да, вот это. Просто на память о нашей встрече.

— Колечко на память? — нехорошо усмехнулась Лунджил. — У тебя, как говорится, губа не дура. Но раз уж я сама тебе обещала… На, владей. Отныне она твоя.

— Почему она? — удивился я, когда Лунджил сняла золотое кольцо, будто собранное из множества миниатюрных отрубленных рук, и положила передо мной.

— Она, потому что женского рода. У нее есть собственное имя. Это Зарлион, талисман силы. Как ею управлять, не скажу, это уже будет другой вопрос и другая просьба. Сам разбирайся. Носить можешь спокойно, никакого вреда тебе, своему новому хозяину, она не принесет. Твоим близким — тоже. Надевай, не бойся. Зарлион легко принимает форму пальца владельца, так что оденется без труда и не соскочит, если сам того не захочешь. Ну, и последнее. Если когда-нибудь будет страшно одиноко или просто захочешь поговорить, ты знаешь, как меня позвать.

Я взял кольцо и легко надел. Возможно, что мысль попросить кольцо сознательно наведена моей непостижимой собеседницей, впрочем, зачем бы ей? Руки, из которых состояло кольцо, сдвинулись как-то так, что артефакт действительно свободно сел на палец. Кольцо на мужской руке выглядело достаточно вульгарно, но меня данное обстоятельство вообще не беспокоило. Я не жаловался. Не жалею и до сих пор.