День рождения
Петрищев шел по темной-темной улице пьяным.
В подворотне сидело трое пьющих людей и говорили о главном.
Петрищев увидел их и испугался.
«Вдруг подойдут и морду бить будут, — подумал он. — А может, и хуже», — мелькнула задняя мысль.
Он всю жизнь отчего-то боялся быть изнасилован. Отчего — Бог его знает, но такая мысль, такой ужас всегда висел над его юным и измученным существом.
— Привет, — сказал трем собутыльникам Петрищев, — сидим?
— Сидим, — ответил старший из них, доктор наук Ломаков. — Присоединяйся, мы говорим о любви.
«Так, — подумал Петрищев, — началось».
— Ну что ж, — сказал он с хрипотцой, — присоединюсь.
Ему налили, он, не дожидаясь тостов, выпил и сказал с горечью и тоской:
— Насиловать будете?
Ломаков озадачился и, внимательно всмотревшись в лицо Петрищева, спросил:
— Кого?
— Ну как кого, — горько сказал Петрищев, — меня.
— Так, — сказал интеллигент Петров, — приплыли, мальчики…
— Не томите, — сказал Петрищев, — я так уже устал, что сил нет. Кроме того, у меня за плечами два года рукопашного боя. Так что посмотрим еще, кто кого…
Ломаков встал, посмотрел пластмассовый стакан на прозрачность.
— Пьем за понимание, — сказал он, — пусть в мире не будет войны.
Все с хрустом чокнулись и выпили.
— Да, — сказал Петрищев укоризненно, — а с виду — интеллигенты.
Голова у него заваливалась немного в бок, но видел он все прекрасно.
«В лесу стояла тишина, — писалось у него в голове, — Бобрыкин закопал в песок оружие и увидел врагов».
— Мы, по-моему, — сказал Петров, — говорим немного о разном. Вы, как вас там…
— Петрищев, — сказал Петрищев.
— …Петрищев, — вставил Петров, — видимо, чем-то расстроены. Это пройдет. Главное, как писал Пастернак, — в подробностях.
Петрищев пристально всмотрелся в окружающие лица. С неба начал капать мелкий, но чрезвычайно пронзительный дождик.
— Да, — сказал Петрищев, — насильники оказались не-де-е-способны.
— Точно, — сказал Ломаков, — мы свое уже отнасильничали.
— А знаете, — вдруг улыбнулся Петрищев, — мне сегодня исполнилось двадцать пять лет.