Глава XIX
Нападение на Хамильтепек
Неожиданно почти все солдаты ушли из городка — в Колиме произошел «бунт». Захватили поезд, поубивали людей. К тому же кое-кто, а именно генералы Фулано и Тулано, «высказались» против правительства.
Волнение в воздухе, каждый ощущал эту периодическую дрожь страха! Но кроме этого, все, в основном, как обычно. Церковь оставалась запертой, молчащей. Часы на фасаде церкви стояли. Времени вдруг не стало, часы и минуты осыпались, ничем не примечательные дни проходили, как в древности, неотличимые один от другого. Странные, не поддающиеся подсчету, неприметные дни древнего языческого мира.
Кэт чувствовала себя почти русалкой, пытающейся плавать в чуждой стихии. Какой-то беззвучный прибой унес ее в древнюю, библейскую тишину, где все двигалось, не соприкасаясь друг с другом. Она двигалась и существовала, ни с чем не соприкасаясь. Даже бой часов прекратился. Как тонущий человек ничего не видит, кроме воды, так и Кэт ничего не видела, кроме лика вневременных вод.
Так что, разумеется, она отделилась за свою соломинку. Это было невыносимо. Она заказала старый, разболтанный «форд», который, гремя на ухабах разбитой дороги, отвез ее в Хамильтепек.
Как всегда, когда начинались подобные «мятежи», округа странно изменилась и опустела. Из нее словно выкачали живую душу и осталась одна мертвящая, злокачественная пустота. Хотя до Хамильтепека было недалеко, едва они выехали из городка, шофер и его маленький помощник сжались от страха.
Есть что-то поистине непостижимое в том, как испуг воздействует на мексиканцев. Мужчины и женщины валятся на землю и корчатся раздавленными лягушками, не в силах подняться. Кэт напрягла всю свою волю, чтобы не поддаться подобному унизительному абсурду.
До Хамильтепека добрались без приключений. Вокруг было тихо, но то была обыкновенная тишина. Во дворе стояла пустая бычья повозка. Солдат охраны не видно. Все ушли на подавление бунта. Только слонялось несколько пеонов. День был праздничный, фиеста, когда работы мало. В домах пеонов женщины готовили тортильи, толкли в ступках все, что нужно для жгучего соуса чили. Фиеста! Лишь ветряк, качавший воду из озера, крутился быстро, бесшумно.
Они въехали во двор; к машине подошли двое слуг с ружьями, перепоясанные патронташами, и негромко заговорили с шофером.
— Донья Карлота дома? — спросила Кэт.
— Нет, сеньора. Хозяйка уехала.
— А дон Рамон?
— Да, сеньора! Он здесь.
Пока она колебалась, нервничая, во дворе появился Рамон в своем ослепительно белом крестьянском наряде.
— Я приехала повидать вас, — сказала Кэт. — Не знаю, может, я не ко времени. Но могу уехать обратно.
— Нет, — сказал он. — Рад видеть вас. А то мне что-то было одиноко. Не знаю, почему. Поднимемся наверх?
— Господин! — сказал шофер негромко. — Мне надо остаться?
Рамон сказал ему несколько слов. Шофер был встревожен и не хотел оставаться. Он сказал, что к такому-то часу ему нужно быть в Сайюле. Явная отговорка. Видно было, что ему не терпелось убраться восвояси.
— Тогда лучше отпустить его, — сказал Рамон Кэт. — Вы не возражаете, если вас отвезут домой на лодке?
— Не хочу доставлять вам лишние хлопоты.
— Спокойней будет отпустить этого приятеля, а вы сможете уехать на лодке, когда пожелаете. Так мы все будем чувствовать себя свободней.
Кэт расплатилась с шофером, и «форд» с дребезгом развернулся, выехал со двора и что есть мочи помчался обратно.
Рамон сказал несколько слов двоим вооруженным молодым людям, и те послушно встали на страже у парадных дверей.
— Зачем вам нужна вооруженная охрана? — спросила она.
— О, они опасаются бандитов, — ответил он. — Всякий раз, когда где-нибудь происходит мятеж, все боятся бандитов. Потому что мятежи неизменно порождают бандитов.
— Но откуда они берутся? — спросила Кэт, когда они входили во внутреннюю дверь.
— Из деревень, — сказал он, закрывая за ними тяжелую дверь этого входа и вставляя в пазы толстые и длинные, от стены до стены, железные перекладины.
Теперь внутренняя аркада была как маленькая тюрьма, поскольку крепкие железные ворота в конце прохода, обращенном на озеро, были надежно заперты. Она посмотрела сквозь них на маленький круглый бассейн. В нем плавало несколько голубых водяных лилий. Дальше в ослепительном блеске солнца призрачно бледнело озеро.
Слугу отослали на кухню, и Рамон с Кэт по каменной лестнице поднялись на верхнюю террасу. Какое чувство одиночества, каменной тоски и потерянности могла навевать гасиенда! Запустение, одинокость, безжизненность исходили как будто от самих ее каменных стен.
— Но откуда конкретно берутся бандиты? — продолжала она расспрашивать.
— Откуда угодно. Главным образом, как говорят, из Сан-Пабло и из Ауахихика.
— Это совсем близко! — воскликнула она.
— Или из Сайюлы, — добавил он. — Любой из простых людей в больших сомбреро, которых вы видите на рыночной площади, может оказаться бандитом, когда занятие бандитизмом становится выгодной профессией и не карается с должной суровостью.
— Трудно в это поверить! — сказала она.
— Это так очевидно! — заметил он, опускаясь в одно из кресел напротив и улыбаясь ей через ониксовый столик между ними.
— Думаю, вы правы! — кивнула она.
Он хлопнул в ладоши и появился Мартин, его слуга. Рамон тихо отдал какое-то распоряжение. Слуга ответил еще тише, полушепотом. Они кивнули друг другу, и слуга удалился, шурша сандалиями.
Рамон говорил приглушенно, сдавленным голосом, что было обычным в стране, как будто все опасались говорить громко и потому переходили на опасливое бормотание. Кэт с неприязнью отметила это. Она сидела, глядя на покрытое рябью светло-коричневое озеро мимо густых манговых деревьев, плоды на которых меняли цвет, будто постепенно раскалялись. Горы на другом берегу потемнели. Над ними лежала тяжелая, но еще далекая туча, из которой внезапно и тревожно сверкнула молния.
— А где дон Сиприано? — поинтересовалась она.
— В настоящий момент он не просто дон Сиприано, а генерал Вьедма, — ответил Рамон. — Охотится за мятежниками в штате Колима.
— Это очень опасно?
— Скорей всего, нет. В любом случае он получит удовольствие, преследуя их. Он сапотек, и большинство его солдат — из этого горного племени. Им нравится преследовать иноплеменников.
— Я удивлялась, почему его не было с вами в воскресенье, когда вы выносили статуи, — сказала она. — Считаю, это был невероятно мужественный поступок.
— Действительно так считаете? — рассмеялся он. — Ошибаетесь. Чтобы вынести что-то, а затем уничтожить, не нужно и половины мужества, которое требуется, чтобы дать жизнь чему-то новому.
— Но прежде нужно уничтожить старое.
— Те ветхие идолы? Да, конечно. Но это бессмысленно, если вам нечего предложить людям взамен.
— А вам есть что предложить им?
— Думаю, есть. А вам?
— Пожалуй, — ответила она несколько нерешительно.
— Думаю, мне есть, что им предложить, — сказал он. — Я чувствую, во мне рождается нечто новое. — Он смеялся над ней, над ее неуверенностью. — Почему бы вам не стать одной из нас, не присоединиться к нам? — добавил он.
— Как? — спросила она. — Выйдя за дона Сиприано?
— Не обязательно. Не обязательно. Не обязательно выходить за кого-то замуж.
— Что собираетесь делать дальше?
— Я? Собираюсь вновь открыть церковь — для Кецалькоатля. Но я не люблю одиноких богов. Их должно быть несколько, вместе им, думаю, будет веселей.
— Нужны ли человеку боги? — сказала она.
— Ну конечно. Человек не может обходиться без вышних сил, так мне кажется.
Кэт молчала с упрямым видом.
— Человеку нужна еще и богиня. Это тоже дилемма, — добавил он, смеясь.
— Мне было бы крайне неприятно, — сказала Кэт, — если бы пришлось стать богиней для людей.
— Для обезьян? — улыбнулся он.
— Да! Конечно, обезьян.
В этот момент он выпрямился и прислушался. Прозвучал выстрел, который Кэт услышала, но не обратила на него внимания; она приняла его за выхлоп мотора машины или даже катера.
И вдруг: треск короткой перестрелки.
Рамон стремительно встал, как проворная быстрая кошка, со стуком закрыл железную дверь на верхней площадке лестнице на засовы.
— Не зайдете ли в комнаты? — сказал он ей, кивнув на темный провал двери. — Там вы будете в безопасности. Просто побудьте там несколько минут, пока я не вернусь.
В это время на заднем дворе раздался пронзительный вопль и следом крик умирающего: «Хозяин!»
Глаза Рамона расширились, вспыхнули яростью, бешеной, беспощадной. Лицо его побледнело и неузнаваемо изменилось, он глядел словно сквозь нее, в глазах пылало черное пламя. Он вынул из кобуры на бедре револьвер с длинным стволом.
Все так же словно не замечая ее, он по-кошачьи стремительно и мягко прошел вдоль террасы и, одним прыжком одолев верхние ступеньки, взлетел на крышу. В движениях — крадущаяся, вековечная ярость.
Кэт стояла у двери в комнаты, скованная ужасом. Дневной свет, казалось, померк перед нею.
— Hol'a! Вы, там! — услышала она голос с крыши настолько полный бешенства, что издалека походил на смех.
В ответ — неясный шум во дворе и несколько выстрелов. Тупой, жесткий ответ выстрелов.
Она вздрогнула, услышав над головой быстро удалявшееся шипение. Потом увидела ракету, с грохотом рассыпавшуюся высоко над озером ливнем ярких красных шаров. Сигнал Рамона!
Перепуганная до смерти Кэт стояла у двери, не в силах войти в темные комнаты. Потом, словно очнувшись, пробежала по террасе и взобралась по лестнице на крышу. Она поняла, что готова умереть, но только с этим человеком. Не в одиночестве.
Крыша сияла на солнце. Она была плоской, но имела разные уровни. Кэт выскочила на свет, к низкому парапету, еще шаг, и ее было бы видно от входа во двор внизу, когда что-то щелкнуло рядом, и в лицо ей брызнули осколки штукатурки. Она повернулась и пчелой юркнула обратно на лестницу.
Лестница со двора выходила на крышу в углу, в подобии маленькой квадратной башенки с каменными сиденьями. Она села, в ужасе глядя вниз на поворот узкой лестницы между толстых каменных стен.
Внезапность случившегося и страх почти парализовали ее. Но все же внутри она оставалась спокойной. Наклоняясь и глядя на мирно сиявшую в солнечном свете плоскую крышу, она не могла поверить в близость смерти.
Она заметила белую фигуру и темную голову Рамона, притаившегося в такой же маленькой квадратной башенке на противоположной стороне крыши. Он стоял совершенно неподвижно, искоса поглядывая в бойницу. Бах! — изредка гремел его револьвер. Внизу раздавался сдавленный крик и поднималась ответная пальба.
Рамон отступил от бойницы и снял с себя белую рубаху, чтобы она не выдавала его. Поверх кушака на нем был патронташ. В полумраке башенки его торс казался необыкновенно темным. Он вновь спокойно приблизился к длинной узкой наклонной щели бойницы. Тщательно прицелился и выстрелил, раз, другой, и третий, неторопливо и с расстановкой, заставив ее вздрогнуть. Вновь снизу раздались ответные выстрелы, и в небо полетели осколки камня и штукатурки. Потом опять повисла тишина, долгая тишина. Кэт сидела, обхватив себя руками.
Облака в небе переместились; солнце пожелтело и светило еще ярче, так что на склонах гор, видневшихся над парапетом, можно было различить дымчатое и красивое руно молодой листвы.
Все было тихо. Рамон в тени башенки стоял неподвижно, прислонясь спиной к стене и глядя вниз. Она понимала, что он следит за большими дверями, ведущими во двор.
Но вот он внезапно ожил. Пригнувшись, с револьвером в руке, он выскочил из башенки и под прикрытием парапета — голая его спина блестела на солнце — побежал по крыше к такой же башенке на фасадной стороне.
Эта башенка была открыта сверху и находилась ближе к Кэт, которая сидела, как завороженная, и смотрела на Рамона, словно в некоем подобии вечности. Он прижался к стене и поднял револьвер на уровень бойницы. И вновь с расстановкой прогремели выстрелы: один, другой, за ними третий, и четвертый, и пятый. «A-а! A-а! А-а-а!» — Послышались вопли звериной боли. Следом раздались команды. Рамон опустился на колено, перезаряжая револьвер. Кэт чуть не подскочила от неожиданности, когда ракета с ужасным свистом взвилась в небо, разорвавшись, как снаряд, и красные огненные шары повисли в вышине, словно не желая гаснуть.
Она вздохнула, спрашивая себя, что происходит. Она знала, что это смерть. Но такая непонятная, бессмысленная. Только этот грохот выстрелов. Но ничего не видно. Посмотреть бы, что там во дворе.
Рамон стоял в своем укрытии, плотно прижавшись к стене и глядя во двор, неподвижный. Снизу их продолжали осыпать свинцом. Но он не шевелился. Она не видела его лица, только спину; гордые мощные светло-коричневые плечи, черноволосая голова, чуть наклоненная вперед, патронташ на поясе поверх широких белых штанов. Спокойный, сосредоточенный, безмолвный, как сама тишина. Затем мягко, с дьявольской быстротой меняющий позицию и целящийся.
Он совершенно не замечал ее; вообще забыл о ее существовании. Так, несомненно, и должно было быть. Она сидела неподвижно и ждала. Ждала, ждала, ждала — в этом желтоватом свете вечности, с напряженным спокойствием в душе. Кто-нибудь появится из Сайюлы. Это наконец закончится. Закончится.
В то же время всякий раз, как он стрелял, она вздрагивала и смотрела на него. И слышала его слова: «Человек не может обходиться без вышних сил, так мне кажется». Ах, как отвратителен этот грохот выстрелов!
Внезапно она пронзительно закричала и одним прыжком выскочила из своего убежища. Она увидела черноволосую голову, появившуюся внизу на лестнице.
Она не успела ничего сообразить, как Рамон пролетел мимо нее в прыжке, словно огромная кошка, навстречу человеку, прыгнувшему снизу лестницы. Они схватились в воздухе и покатились по крыше, извиваясь в яростной борьбе, револьвер отлетел в сторону.
Револьвер Рамона валялся в стороне. Но снизу снова прозвучал выстрел, и неожиданно на белой одежде бандита расплылось красное пятно крови.
Вцепившись друг в друга, они продолжали кататься по крыше. Оба были крупные и сильные. А борясь, казались огромными. Рамон стиснул за запястье руку бандита, в которой был револьвер. Бандит с диким черным лицом и жидкими усиками, вращая глазами и оскалившись, так что стали видны красные десны, впился белыми зубами в голую руку Рамона, а свободной рукой пытался выхватить нож.
Кэт не могла поверить, что это черное, дикое лицо с невидящими глазами и оскаленными зубами принадлежит разумному существу. Рамон обхватил его и стискивал все сильней. Револьвер выпал из черной руки бандита, и другой рукой он скреб по бетону крыши, нашаривая его. По его зубам текла кровь. Однако, казалось, есть в нем какое-то слепое сверхсознание, словно он дьявол, не человек.
Он почти дотянулся до револьвера Рамона. Кэт в ужасе подбежала, схватила оружие с горячего бетона и отскочила, а бандит неожиданно сделал мощный рывок, пытаясь вырваться из объятий навалившегося на него Рамона. Кэт подняла револьвер. В жизни она ни к кому не испытывала такой ненависти, как сейчас к этому дьяволу, с которым сражался Рамон. Но выстрелить у нее не хватило духу.
Рамон что-то кричал, глядя на нее. Она не могла понять что. Но обежала борющихся, чтобы можно было выстрелить, не задев Рамона. В этот момент бандит рванулся под Рамоном, поднял его и, изловчившись, выхватил нож из-за пояса Рамона и ударил его.
Кэт закричала! О, как ей хотелось выстрелить! Она видела, как нож взлетает и вонзается сбоку в спину Рамона. В тот же момент на лестнице послышался топот, и еще один черноволосый человек выпрыгнул на крышу из башенки.
Неожиданно для нее самой к ней на секунду вернулось самообладание, она крепче вцепилась в револьвер и выстрелила не глядя. Черная голова неслась на нее. Она в ужасе отпрянула, подняла револьвер, выстрелила еще раз — и промахнулась. Но в тот миг, когда голова пролетела мимо нее, она успела заметить кровь на черных полосах. Человек рухнул на бетон, тело его судорожно дергалось, зад пытался подняться над бетоном, лицо осклабилось в смертельной усмешке.
Переведя взгляд с одной ужасной картины на другую, она увидела Рамона — лицо бледное, как смерть, по руке и спине струится кровь, — который держал бандита за волосы и вонзал нож ему в горло, раз, другой, пока кровь не ударила красным фонтаном; послышался странный звук, словно от сифона с содовой, страшное бульканье, потом тело бандита содрогнулось в последний раз с такой силой, что Рамон упал, потеряв равновесие, и лежал, одной рукой продолжая держать его за волосы, а другой стискивая окровавленный нож, и твердо, пристально и безжалостно глядя в посиневшее искаженное лицо, похожее на свирепую маску.
Потом, не выпуская волос своей жертвы, он настороженно поднял глаза. Увидел, как человек, которого ранила Кэт, медленно поднимается на колени. Черные его волосы были мокры от крови, кровь заливала тусклые, жуткие глаза. Надо было видеть это лицо: высокий, вытянутый череп со слипшимися от крови волосами, струйки крови бегут по узкому, наморщенному лбу и черным бровям в тусклые черные, неподвижные глаза, помутневшие от свирепой ярости, не столько поразительной, сколько необъяснимой, мутной и всепоглощающей ненависти, владеющей его гаснущим сознанием.
Продолговатое, тонкое лицо было бы красиво, если бы не эти остекленевшие свирепые глаза и длинные белые зубы под жидкими усами.
Жизнь последними каплями утекала из него, каплями мутной и смертельной ярости.
Рамон выпустил волосы жертвы, и тело упало, откинув голову с зияющим алым перерезанным горлом. Потом низко пригнулся. Второй бандит сумел подняться на колени и уже сжимал в руке нож. Оба застыли неподвижно.
Тусклые свирепые глаза бандита хитро блеснули. Он начал подниматься, намереваясь вскочить и нанести неожиданный удар ножом.
Но в этот миг Рамон метнул свой нож, алый, как птица кардинал. Он летел алой птицей, и капли крови Рамона летели с ним, попав даже на Кэт, которая, держа револьвер наготове, стояла возле лестницы.
Бандит вновь рухнул на колени и мгновение стоял так, словно молясь; окровавленная рукоятка Рамонова ножа торчала из его живота. Потом он медленно сложился пополам и повалился вперед, ударившись лицом о бетон крыши, и снова его зад торчал вверх.
Рамон по-прежнему стоял пригнувшись, вся его фигура выражала настороженность почти нечеловеческую, в глазах блеск напряженного внимания, как у дикаря. Потом выпрямился, легко и спокойно, подошел по забрызганной кровью крыше к поверженному врагу, подобрал чистый нож, выпавший из руки бандита, поднял его капающий кровью подбородок и вонзил нож ему в горло. Бандит поник, даже не дернувшись.
Затем оглянулся на первого бандита и секунду внимательно смотрел на него. Но в черном ужасном лице не было признаков жизни.
Только теперь Рамон взглянул на Кэт, стоявшую с револьвером в руках возле лестницы. Лицо у него было как у мальчишки, ясное и простодушное, блестящий взгляд первобытно безгрешен. Такими, верно, были мужчины в ужасные древние времена, красивые той странной красотой, что присуща девственной душе.
Он долго смотрел на нее, не узнавая. Наконец, в его глазах мелькнул проблеск узнавания.
— Они оба мертвы? — спросила она с благоговейным страхом.
— Creo que si![129] — ответил он по-испански.
Он оглянулся посмотреть на бандитов еще раз и поднял револьвер, валявшийся на бетоне. Тут он заметил, что его правая рука в крови, еще продолжавшей сочиться. Он отер ее о рубаху мертвого бандита. Белые штаны его тоже были мокры от крови и прилипли к бедрам. Но он не обратил на это внимания.
Он был как первобытный человек, не осознающий себя и еще менее — своей сексуальной привлекательности.
От второго бандита продолжали исходить странные хриплые, булькающие звуки. Первый же лежал в грозной позе, уткнувшись свирепым лицом в лужу чернеющей крови.
— Смотрите за лестницей! — сказал ей Рамон по-испански, его farouche[130] глаза смотрели на нее из доисторических джунглей. И все же из тьмы времен блестела искра осторожного узнавания.
Он подкрался к башенке и незаметно выглянул во двор. Потом, так же пригибаясь, вернулся к ближнему бандиту, подтащил его к парапету и поднял труп так, чтобы голова была видна снизу. Тишина. Тогда он встал и, перегнувшись через парапет, глянул во двор. Никого не видно, не слышно.
Он сбросил труп вниз и смотрел, как он падает. Потом подошел к Кэт и заглянул в лестничный пролет.
— Думаю, вы только слегка задели его первым выстрелом, оглушили его, — сказал он.
— Есть еще другие? — спросила она с содроганием.
— Кажется, они все ушли.
Лицо его бледное, почти белое, со все таким же по-мальчишески безгрешно-ясным лбом, напоминало застывшие сумерки.
— Вы серьезно ранены? — спросила она.
— Я? Нет! — и он дотронулся окровавленными пальцами до продолжавшей кровоточить раны на спине.
День клонился к желтому жаркому вечеру.
Он снова подошел к первому бандиту, чтобы рассмотреть его ужасное лицо.
— Вы знаете его? — спросила она.
Он отрицательно покачал головой.
— Не то чтобы знаю, — ответил он. — Но хорошо, что он мертв. Хорошо. Хорошо, что мы с вами убили его.
Он взглянул на нее, и в его глазах блеснуло свирепое одобрение дикаря.
— Брр! Нет! Это ужасно! — воскликнула она, передернувшись.
— Мне повезло, что вы оказались здесь! Нам повезло, что мы их убили! Хорошо, что они мертвы.
Густой, роскошный желтый свет из-под туч позолотил вечерние горы. Послышался сигнал автомобиля.
Рамон молча подошел к парапету; пятно крови на его штанах стало еще больше, когда он перегнулся вниз. Золотистый свет заливал забрызганную кровью крышу. Жуткий запах крови перебивал другие запахи.
— Сюда едет машина, — сказал он.
Испуганная, она подошла к нему.
Ей открылись холмы и ближние склоны, плывущие в золотом свете, как в лаке. Черные пятна хижин пеонов и пылающая листва банановых пальм, зелено-золотые тенистые деревья. И вдалеке, на дороге — движущееся облако пыли, потом вспышка лобового стекла, когда машина повернула к дому.
— Оставайтесь тут, — сказал Рамон, — а я спущусь вниз.
— Почему ваши пеоны не пришли вам на помощь? — спросила она.
— Они никогда этого не делают! — ответил он. — Если только их специально для этого не вооружишь.
Рамон поднял рубаху и надел ее. Мгновенно на белом полотне проступила кровь.
Он спустился вниз. Она прислушивалась к его шагам на лестнице. Весь двор был в тени и пуст, только лежали два мертвых тела в белой одежде, одно у загуана, другое у столба навеса.
Машина, бешено сигналя, мчалась по аллее к дому. Накренясь на повороте, въехала в загуан. На подножках стояли солдаты.
— Дон Рамон! Дон Рамон! — закричал, выпрыгивая из машины, офицер. — Дон Рамон! — Он забарабанил в ворота внутреннего загуана.
Почему Рамон не открывает? Где он?
Она перегнулась через парапет и пронзительно закричала, как дикая птица.
— Viene! Viene Don Ram'on! El viene![131]
Солдаты подняли головы на крик. Она в ужасе отшатнулась. Потом в панике бросилась вниз по лестнице на террасу. На каменных ступеньках была кровь, а внизу — лужа крови. На террасе, возле кресел-качалок, лежали в луже крови два мертвых человека.
Один из них был Рамон! На мгновение чувства покинули ее. Потом она медленно шагнула вперед. Рамон лежал, залитый дымящейся кровью, сочившейся из раны на спине, и обхватив другого человека, тоже окровавленного. Второй человек открыл дикие глаза и, ничего не видящий, умирающий, прохрипел:
— Господин!
Это был Мартин, личный слуга Рамона. Он умирал на руках Рамона. А Рамон ослабел и лишился сознания от потери крови, когда поднимал Мартина. Но Кэт увидела, что жилка на его шее слабо пульсирует.
Она слепо бросилась вниз и стала трясти огромные железные перекладины засова на двери, безостановочно крича:
— Сюда! Кто-нибудь! Дон Рамон здесь! Он умирает!
Из кухни показались перепуганные мальчишка и женщина. Дверь открыли как раз в тот момент, когда во двор галопом ворвались шестеро солдат на лошадях. Офицер соскочил с коня и, как заяц, бросился через двор, потом по лестнице — в руке пистолет, шпоры сверкают, вид безумный. Когда Кэт вернулась назад, офицер с пистолетом в руке стоял над Рамоном и смотрел на него.
— Он умер? — потрясенно спросил он, взглянув на Кэт.
— Нет! — ответила она. — Просто потерял много крови.
Офицеры подняли Рамона и положили его на террасе. Быстро сняли с него рубаху. Из раны на спине лилась кровь.
— Надо остановить кровь, — сказал лейтенант. — Где Пабло?
Бросились искать Пабло.
Кэт побежала в спальню за водой, сдернула с кровати старую льняную простыню. Пабло, молодой врач, находился с солдатами. Кэт вручила ему кувшин с водой и полотенце и принялась рвать простыню на бинты. Рамон лежал голый на полу, весь в крови. Темнело.
— Свет! — распорядился врач.
Он быстро промыл и внимательно осмотрел рану, чуть ли не касаясь ее носом. И сделал заключение:
— Ничего серьезного!
Кэт приготовила бинты для перевязки и, опустившись рядом с врачом, передала их ему. Служанка поставила возле врача лампу с белым отражателем. Он поднял ее, еще раз внимательно осмотрел рану.
— Нет! — снова сказал он. — Рана не слишком серьезная.
Потом поднял глаза на солдат, молча толпившихся кругом, на чьи смуглые лица падал свет лампы.
— Tu![132] — сказал он, сделав жест.
Лейтенант, быстро схватив лампу, держал ее над неподвижным телом, а врач с помощью Кэт стянул и забинтовал рану. И Кэт, касаясь податливого, вялого тела Рамона, думала про себя: «Это тоже он, это неподвижное тело! И то его лицо, когда он вонзал нож в горло бандита, тоже был он! И тот сумеречный лоб, и те отчужденные глаза непорочного убийцы — тоже он. Даже сумеречный дикарь! Но где человек, который знает меня, где он? Один из множества этих людей, не более того! О Боже! верни этому человеку душу, верни ее в это окровавленное тело. Дай ему вновь обрести душу или вселенная станет ледяной пустыней для меня и для многих людей».
Врач закончил накладывать временную повязку, осмотрел рану на руке, быстро отер кровь с бедер, ягодиц и ног и сказал:
— Нужно положить его на кровать. Поднимите ему голову.
Кэт торопливо подняла тяжелую безвольную голову Рамона. Глаза его были полуоткрыты. Врач нажал на сжатые губы под редкими усами. Но зубы Рамона были крепко стиснуты.
Врач покачал головой.
— Принесите матрац, — сказал он.
Неожиданно поднялся сильный ветер, длинный коптящий язык пламени заметался в колбе лампы. По террасе, шурша, неслись листья и пыль, мелькнула молния. Голое, неподвижное тело Рамона с повязкой, уже пропитавшейся кровью, лежало на террасе, освещаемой тусклым пляшущим светом лампы.
И снова Кэт ясно увидела, насколько тело — это пламя души, разгорающееся и угасающее на невидимом ее фитиле. И сейчас, казалось, душа догорает, как фитиль, а тело — гаснущее, меркнущее пламя.
«Боже, дай его душе вновь разгореться!» — крикнула она про себя.
Единственное, что она видела в нагом теле перед собой, это что живая душа покинула его. Единственное, чего хотела, это чтобы душа вернулась в него, чтобы глаза открылись.
Его положили на кровать и укрыли одеялом, закрыли двери, чтобы не задувал ветер и не залетал дождь. Врач растер ему лоб и руки коньяком. Наконец глаза открылись; душа вернулась, но еще стояла в отдалении.
Несколько мгновений Рамон лежал с открытыми глазами, незряче глядя перед собой и не двигаясь. Затем слабо пошевелился.
— Что случилось? — спросил он.
— Лежите спокойно, дон Рамон, — сказал врач; прикосновение его тонких смуглых рук было даже легче женских. — Вы потеряли много крови. Лежите спокойно.
— Где Мартин?
— Он снаружи.
— Что с ним?
— Он мертв.
Взгляд темных глаз из-под черных ресниц оставался твердым и спокойным. Затем послышался голос:
— Жаль, мы не убили их всех. Жаль, мы не убили их всех. Надо было убить всех… Где Se~nora Inglesa?
— Она здесь.
Его черные глаза посмотрели на Кэт. Взгляд его стал осмысленней.
— Спасибо, что спасли мне жизнь, — сказал он, закрывая глаза. Потом: — Уберите лампу.
Солдаты снаружи застучали в стекло, зовя лейтенанта. Вошел черный маленький человек, утирая мокрое от дождя черное лицо, откинул назад густые черные волосы и доложил офицеру:
— Там, на крыше, еще два трупа.
Лейтенант встал и ушел с ним. Кэт тоже вышла на террасу. В ранней темноте хлестал дождь. С крыши спускался огонь фонаря: проплыл по террасе к лестнице, за ним двое солдат несли под дождем труп, следом другая пара со вторым трупом. Сандалии солдат хлюпали на мокрой террасе. Мрачный кортеж проследовал вниз, во двор.
Кэт стояла на террасе, глядя во тьму дождя. Она чувствовала себя неуютно здесь, среди мужчин, солдат. Она спустилась в кухню, где мальчишка раздувал угли в плите, а женщина давила в ступке помидоры для соуса.
— Ох, сеньора! — закричала, увидев ее, женщина. — Пять человек убито, и господина ранили до смерти! Ох! Ох!
— Семь человек убито! — поправил ее мальчишка. — Двое на крыше.
— Семь человек! Семь человек!
Кэт села на стул, потрясенная, неспособная ничего чувствовать, ничего слышать, кроме шума дождя. Вошли двое или трое пеонов и еще две женщины. Мужчины в наброшенных на головы одеялах. Женщины принесли тесто и принялись раскатывать его, лепить тортильи. Они быстро и негромко переговаривались на местном диалекте, которого Кэт не понимала.
Наконец дождь начал ослабевать. Она знала, что он прекратится внезапно. Слышен был громкий плеск воды, хлещущей в баки. И она подумала про себя: «Дождь смоет кровь с крыши, и вода по водостокам попадет в бак. И в ней будет кровь».
Она взглянула на свое перепачканное кровью белое платье. Почувствовала, что замерзла. Встала, собираясь вернуться обратно в темный, пустой без хозяина дом.
— Сеньора! Вы идете наверх? Даниель, посвети сеньоре!
Мальчишка зажег свечу в фонаре, и Кэт вернулась на верхнюю террасу. В комнате, где лежал Рамон, горел свет. В гостиной она надела шляпу и укутала плечи коричневой шалью. Лейтенант услышал, что она в гостиной, быстро вошел и очень любезно и почтительно обратился к ней, приоткрыв дверь к Рамону, лежавшему в комнате для гостей:
— Не могли бы вы зайти, сеньора?
Кэт вошла. Рамон лежал на боку, уткнувшись черными редкими усиками в подушку. Он уже пришел в себя.
— Вы, конечно, испытываете крайнее неудобство, находясь здесь, сеньора Катерина, — сказал он. — Не желаете вернуться домой? Лейтенант отправит вас на машине.
— Может, я могу быть чем-то полезна?
— Ах, нет! Ни к чему вам оставаться здесь! Слишком это неприятно для вас. Я скоро встану и приеду поблагодарить вас за то, что вы спасли мне жизнь.
Он посмотрел ей в глаза. И она увидела, что душа вернулась к нему и это он смотрит на нее, узнает ее, хотя и из своего странного далека, где пребывает постоянно.
Она спустилась вниз в сопровождении молодого лейтенанта.
— Ужасный случай! Это были не просто бандиты, сеньора! — пылко сказал молодой человек. — Они пришли не грабить. Они пришли убить дона Рамона. И если бы не вы, им бы это удалось! Только подумайте, сеньора! Дон Рамон лучший человек в Мексике. Возможно, во всем мире на найдется человека, подобного ему. И у него нет личных врагов. У него нет врагов среди людей. Нет, сеньора. Ни одного! Но знаете, кто будет его врагами? Священники, а еще Рыцари Кортеса.
— Вы уверены? — спросила Кэт.
— Уверен, сеньора! — в гневе воскликнул лейтенант. — Смотрите! Семеро убито. Двое — это вооруженные слуги, охранявшие загуан. Мартин, личный слуга дона Рамона! — ах, как он был предан ему, как отважен! Дон Рамон никогда не простит его смерти. Кроме того, двое людей было убито на крыше и двое во дворе, их застрелил дон Рамон. Еще один — человек, которого ранил Мартин, упал и сломал ногу, так что мы поймали его. Пойдемте, посмотрим на них, сеньора.
Они спустились во двор, сырой после дождя. Под навесами горели небольшие костры, вокруг которых с беспечным видом сидели на корточках маленькие смуглые солдаты и стояла горстка пеонов в наброшенных на плечи одеялах. На другой стороне двора переступали копытами и позвякивали сбруей кони солдат. Прибежал мальчишка с тортильями, завернутыми в полотенце. Смуглолицые солдатики посыпали тортильи солью и принялись есть, впиваясь в них мелкими, белыми, сильными зубами.
Кэт увидела огромных быков, лежавших под навесом, и неподвижные повозки. В углу жевали люцерну несколько ослов.
Офицер шагал рядом с Кэт, отблеск костров сверкал на его шпорах. Он подошел к машине, забрызганной грязью, которая стояла посреди двора, потом к своему коню. Достал из-под седла электрический фонарик и повел Кэт в конец навеса.
Там он внезапно включил фонарь и направил луч света на семь мертвых тел, лежавших в ряд. Двое с крыши были мокрые от дождя. Тот, которого убил Рамон, лежал, отвернув темное, толстое дьявольское лицо; здоровенный тип. Тот, что напал на нее, уже закостенел. Мартина ударили ножом в шею возле ключицы; казалось, он смотрит на крышу навеса. Остальные были два пеона в белом и два человека в черных башмаках, серых штанах и синих рабочих куртках. Все неподвижные, вытянувшиеся, мертвые и почему-то немного нелепые. Возможно, такими ужасными и абсурдными делает мертвецов их одежда. Но всегда еще и тот гротескный факт, что их тела — пустые оболочки.
— Вот, смотрите! — сказал лейтенант, касаясь тела носком сапога. — Это шофер из Сайюлы; этот — лодочник, тоже из Сайюлы. Эти двое — пеоны из Сан-Пабло. Этого, — лейтенант пнул труп, — мы не знаем. — Его слова относились к человеку, убитому Рамоном. — Этот же, — он пнул другого, с вытянутым черепом, с которым сражалась она, — из Ауахихика, он был женат на женщине, которая сейчас живет здесь, с пеоном. Видите, сеньора! Шофер и лодочник из Сайюлы — люди Рыцарей Кортеса; а те два пеона из Сан-Пабло — люди священников. Они не бандиты. Это была попытка политического убийства. Но, конечно, они все бы разграбили, все, сумей они убить дона Рамона.
Кэт смотрела на мертвых. Трое были видные мужчины: один из них, лодочник, с правильными чертами лица, окаймленного узкой бородкой, был просто красив. Но смерть превратила его красоту в пародию. Все они были в расцвете лет. Однако мертвым им даже до этого не было дела. Они были ужасны, но им было все равно, потому что они были мертвы. Они были пусты. Возможно, даже при жизни их тела были в определенной степени лишь красивой оболочкой, внутри же — пустота, пшик.
В какой-то миг у нее промелькнуло желание, чтобы нападавшие не были бы так красивы, как эти смуглые индейцы. Даже их красота неожиданно вызвала у нее чувство гадливости, темная красота полуодушевленных, полуразвитых существ, след которой остался в их первобытном, как бы рептильном, спокойствии. Ее передернуло от отвращения.
Душа! Если бы только души мужчины, женщины говорили с ней, а не вечно эта их нелепая, извращенная материалистическая или порочная животная природа. Если бы люди были бы души, а их тела — выражением их души! Если бы только человек мог забыть о телах и фактах и общаться с сильными, живыми душами!
Она направилась через двор, который уже весь был в конском навозе, к машине. Лейтенант решал, кто из солдат должен остаться охранять дом. Выбор пал на кавалеристов. Во двор въехал пеон на стройной чалой лошадке. Он ездил в Сайюлу за медикаментами и чтобы сообщить о случившемся мэру.
Наконец машина, облепленная маленькими солдатами, медленно покинула двор. Лейтенант сел рядом с Кэт. Он снова остановил машину у большого белого амбара под деревьями, чтобы переговорить с дозором из двух солдат.
Потом они медленно двинулись дальше по аллее под мокрыми деревьями, по чавкающей грязи, к шоссе, где стояли маленькие черные хижины пеонов. Перед одной-двумя хижинами трепетал на ветру огонь маленьких костров: женщины пекли тортильи на плоских блюдах из обожженной глины. Шла к своей хижине женщина с горящей головней, словно с факелом, чтобы разжечь костер и у себя. Несколько пеонов в грязной белой одежде молча сидели на корточках у стен своих хижин. Когда машина сворачивала на шоссе, яркий свет ее фар пробежал по маленьким свиньям с короткой волнистой щетиной, с визгом разбегавшимся в разные стороны, по лицам и фигурам людей, слепо щурившихся, как от света прожектора.
У одной из хижин в черной стене было широкое окно, в котором виднелся седой старик. Лейтенант снова остановил машину и позвал пеонов, сидевших под стенами своих домов. Они подошли к машине, в поблескивающих глазах — опасливая настороженность. На расспросы лейтенанта отвечали очень сконфуженно и робко.
Тем временем Кэт наблюдала, как мальчишка покупает у седого старика в окне, — оказалось, это лавка, — на одно сентаво фруктовой воды и на три — веревку.
Они продолжили путь, навстречу плыли неестественные в ярком свете фар кактусы живых изгородей, мескитовые деревья, и деревья palo blanco, и огромные лужи на дороге. Ехали очень медленно.