16 октября 1943 года. Чернобыль
Взрыв был красив и элегантен: красные всплески огня в обрамлении черных хлопьев земли. На секунду над подоконником вынырнула скошенная бронированная морда «Ханомага», будто из любопытства заглянула. Вместе с ней прилетел грохот – и с корнем вынес оконные рамы. Я отпрянул в коридор, но кусок стекла все же полоснул по лбу, на глаза закапало горячим.
Я рванул в окно, хрустя осколками, выпрыгнул. Периферийным зрением уловил, как из соседних окон вылетают товарищи. С крыши свалился Чапай – это он привел в действие фугас, чуть не задел меня сапогом по носу, рванул вперед.
Забора больше не было. Придорожных кустов тоже. Была разбросанная взрывом земля. Был дымящийся броневик, осевший мордой в глубокую воронку. И тлеющая легковушка с оторванным багажником. И густые облака вонючего дыма, висящие над землей, как миниатюрные грозовые тучи. И только что поднявшееся над горизонтом солнце – по-утреннему яркое, свежее – протыкало эти тучи желтыми лезвиями лучей.
Головная машина, совсем целая, соскочила в кювет – и сейчас оттуда лезли фашисты с короткими толстыми трубами в руках. Треснул воздух у самого уха – я мимоходом осознал, что немец метил именно в меня. Резанул очередью, не целясь, и он упал, схватившись за живот. Еле видный сквозь дым Андреев взбирался по наклоненной крыше броневика с двумя гранатами в руке. Коваль катился по дороге, то ли чтобы уйти от выстрела, то ли раненый. В чреве «Ханомага» басовито прогудели взрывы, все его металлическое тело судорожно дернулось, а из раскрытого люка вырвался багровый заусенец огня. С переднего сиденья разбитого «Опеля» стрелял выживший фашист, гильзы, поблескивая, сыпались в пыль. А рядом со мной, упав на одно колено, садил из двух пистолетов рядовой Попов…
А потом все разом успокоилось. В наступившей тишине пушечным выстрелом громыхнула лопнувшая шина. Я вытер кровь, стекающую по левой брови, и огляделся.
Броневик торчал кормой к небу, перебитая гусеница обвисла на катках, из распахнутых люков валил черный дым. В воронке, куда он съехал мордой, осторожно разгоралось пламя. «Опель» с практически оторванной кормой застыл поперек дороги, на распотрошенную спинку заднего сиденья свешивалась припорошенная пылью рука, по запястью стекал яркий кровавый ручеек.
А рядом, уткнувшись лицом в траву, будто хотел спрятаться от встающего солнца, лежал ефрейтор Нурбаев. И по самой его позе, по неудобно подвернутым ногам я понял, что он мертв. К убитому подбежал Попов, а я, заметив, что Коваль с Андреевым суетятся у головной машины, поспешил им на помощь.
Роскошный кремовый «БМВ» практически не пострадал от взрыва. Если бы не разбитые стекла и россыпь пулевых отверстий на дверях – можно было хоть на выставку: хромированные детали горели огнем, а лакированные изгибы масляно лоснились.
Андреев вытаскивал из салона слабо постанывающего немца. Я заметил на сером кителе в районе плеча кровавое пятно. Коваль подтаскивал к машине еще одного – из тех, кто успел выскочить.
– У тебя только этот живой? – спросил Андреев, прислоняя своего немца к колесу рядом со вторым.
– Только этот, – развел руками Коваль.
– Ну ничего страшного. Зато у меня сам Кламмер.
Я внимательно оглядел человека, ради которого все затевалось. Маленький, толстенький, с приглаженными русыми волосами – он походил на благообразного школьного учителя, и даже форма СС не мешала этому сходству. Тонкие губы немца кривились от боли, а на кончике круглого носа, тонувшего в пухлых щеках, жалобно дрожала капля крови.
– Мамай убит! – мрачно сообщил подошедший Попов.
Коваль замер на секунду, потом выдохнул и полез за папиросами. Андреев посмотрел в ту сторону.
– Давай-ка, Одесса, быстро затуши огонь! – скомандовал он.
– Дык как…
– Как хочешь. Ищи огнетушители, брезент, лопаты. Должны быть. Быстро, пока дым не заметили с берега. Быстро!
Попов убежал, а мы обступили привалившихся к машине фашистов. Андреев пнул Кламмера по ноге. Немец вздрогнул, открыл заполненные страхом глаза. И я понял, что все это время он притворялся.
– Опер, ты же по-ихнему шпрехаешь? – спросил Андреев.
– Немного.
– Спроси у него, где ключ.
– Gib mir den Schl"ussel, Klammer![13]
– Ich verstehe nicht…[14] – простонал немец.
Андреев с размаху влепил ему сапогом под ребра – Кламмер, взвизгнув, согнулся и задергался всем телом, как в припадке.
– Schl"ussel![15] – повторил я, когда немец затих.
Кламмер заелозил пухлыми ручками по животу, нащупал на ремне кожаную сумочку и проворно вытащил из нее широкую стальную пластину с разнокалиберными дырочками.
– Молодец! – похвалил Андреев. – Теперь нужно узнать код от двери. Чекист, приведи своего в чувство.
Второй немец, носатый блондин с оттопыренными ушами, тут же открыл глаза.
– Как же они любят дохлыми притворяться! – пожаловался Коваль.
– Sie kennen den T"urcode?[16] – спросил я, переключившись на второго немца.
– Ja! Ja! – с готовностью заторопился тот. – Dreiundvierzig, achtundneunzig, f"unfundf"unfzig[17].
– Сорок три, девяносто восемь, пятьдесят пять, – перевел я.
– Зер гут! – кивнул Андреев.
Он достал пистолет и выстрелил немцу в лоб. Затылок фашиста смачно впечатался в дверь машины, оставив там вмятину, тело завалилось на Кламмера, тот проворно отодвинулся.
– А теперь послушаем правильный ответ, – спокойно произнес Андреев, переводя ствол на трясущегося Кламмера.
Фашист непроизвольно выставил перед собой ладони, буквально прикипев взглядом к блестящему «парабеллуму».
– T"urcode![18] – рявкнул я.
– Aber, aber… Meier sagte die Wahrheit! Ich schw"ore dir![19]
– Говорит, что тот правду сказал.
– Ну и хорошо! – покладисто согласился Андреев. – С вами приятно вести дело, герр Кламмер.
Лейтенант огляделся по сторонам, заметил одну из коротких винтовок с толстым стволом, которыми были вооружены немцы, подобрал.
– Ты спрашивал, чем убили Глока? – спросил Андреев меня. – Вот этой вот штукой.
Мы с Ковалем заинтересованно склонились над оружием. Из привычного в нем был только деревянный приклад и спусковой крючок. Вместо ствола что-то наподобие трубы телескопа с оптическим прицелом и выпуклой линзой на конце. Ни затвора, ни магазина… Слева на металлической поверхности трубы имелись два колесика, как у радиоприемника.
– А откуда они артефакты для этих своих пушек берут? – спросил Коваль.
– А ты походи по поселку, полюбопытствуй! – посоветовал Андреев. – Я только на одной главной улице несколько «разрядников» обнаружил. Когда эти черти под землей что-то взрывают, аномалии как грибы растут.
Мы снова обернулись к Кламмеру. Андреев взвесил ружье на руке, покрутил колесики – и пожал плечами.
– Господин Кламмер, – обратился он к немцу. – Наш друг Глок очень просил передать вам дырку в спине. Поэтому предлагаю встать и бежать. Опер, переведи, пожалуйста.
Я перевел. Андреев сопроводил мои слова жестом – дернул стволом снизу вверх и указал им на дорогу. Кламмер все понял. На трясущихся ногах он поднялся, попробовал что-то сказать, но лейтенант угрожающе перехватил телескоп. Тогда немец развернулся и, постоянно оглядываясь, засеменил в сторону поселка. Он все увеличивал темп и, когда отошел метров на пятьдесят, не выдержал – побежал. Андреев приставил оружие к плечу, прицелился и нажал на спуск. Раздался тихий свист, Кламмер кубарем прокатился по дороге, взбивая клубы пыли, и затих мешковатым кулем на обочине. Лейтенант обернулся к нам.
– Вытри лоб, – посоветовал он мне.
И, закинув телескоп на плечо, пошагал к Попову. Я посмотрел на Коваля.
– Хорошая пушка, – сказал он. – Надо будет…
Речь его прервал грохот – взорвался бензобак так и не потушенного Поповым броневика.
Ефрейтора Нурбаева похоронили в саду за домом. Трава здесь была усыпана крупными румяными яблоками. Андреев пустил по кругу фляжку, мы все сделали по обжигающему глотку спирта. И закусили яблоками с земли. Попов, подчиняясь непонятному импульсу, положил одно яблоко на свежий могильный холмик.
А потом загрузились в кламмеровский «БМВ» и покатили к лаборатории. Можно было пройти пешком – вход располагался рядом, на окраине села, – но уж больно хороша была машина.
Коваль лихо затормозил на площадке перед воротами, автомобиль понесло юзом и развернуло параллельно входу. Мы вышли наружу, и я с любопытством осмотрел это место при свете дня.
Вход в лабораторию находился на западном склоне небольшого холма. Арка тоннеля поднималась на высоту около четырех метров. Проход перекрывал гладкий металлический щит, выкрашенный в серо-зеленый цвет. На уровне плеч в металле виднелись задраенные отверстия – бойницы. Возле крайней бойницы поблескивала прямоугольная панель: прорезь для ключа и четыре ряда кнопок.
Ворота, судя по всему, отъезжали вправо, потому что слева в склоне холма была сделана глубокая бетонированная ниша – Андреев упоминал, что немцы загоняли туда броневик охранения. С другой стороны тоннеля, оканчиваясь кряжистой трехногой вышкой, подходили железнодорожные пути. Возле путей высилась ржавая разгрузочная платформа с пандусами по краям. Еще одна вышка раскорячилась на холме, прямо над аркой входа.
– Будет весело, если фашисты соврали насчет кода, – произнес над самым ухом Коваль.
Я оглянулся: Андреев уже стоял возле замка, задумчиво водя пальцем по усам.
– Надо было Кламмера с собой взять, – поделился я мыслью. – Мало ли…
– А если есть какой-то другой код? – спросил Коваль. – Который, к примеру, что-то там активизирует или включает сигнализацию?
И тут я заметил, что сержант не просто стоит рядом, а держит ворота под прицелом боевого фашистского телескопа. Этих телескопов оказалось всего три, но один был разбит пулей – Коваль с Андреевым забрали себе два целых. Я на чудо-пушку и не претендовал: предпочитаю пользоваться тем оружием, принцип работы которого понимаю. Перехватив «MP38», я навел его на Андреева. Попов стоял у машины и тоже держал автомат в боевом положении.
Андреев всунул перфорированную пластину в прорезь, набрал комбинацию цифр. В толще металла что-то звякнуло, и створка поползла вправо.
С этой лабораторией было связано столько непонятного и таинственного, что я был несколько разочарован: за воротами открылось обычное помещение со штабелями деревянных ящиков вдоль стен. Проход вел вглубь метров на десять и упирался в решетчатую коробку лифта. Вот и все.
Андреев осторожно двинулся по проходу. Мы подтянулись ближе. Я обратил внимание, что со сводчатого потолка свешиваются три жестяных плафона с мощными лампами. Лейтенант тем временем дошел до шахты лифта и, распахнув решетчатую дверь, потрогал носком сапога платформу.
– Ну чего? – крикнул Коваль.
Андреев, не ответив, пошел обратно, по дороге внимательно оглядывая ящики с рядами буквенно-цифровых обозначений. А я почувствовал радость – мои предположения оказались верны: слева от прохода, чуть особняком, стояли грубо сколоченные коробки с надписью: Granatf"ullung[20]. Коробок только в первом ряду было двадцать штук – по пять в штабеле. А сколько еще за ними? Если предположить, что все они заполнены…
– Надо спускаться, – сказал подошедший Андреев.
– Вон те ящики видишь? – Я ткнул пальцем.
– Ну?
– Это мелинит. Пикриновая кислота. Взрывчатка.
– Ой-вей! – произнес Попов.
– Это еще мягко сказано! Тут его столько, что хватит и на нас, и на весь Чернобыль.
– Ну что ж, – ничуть не расстроился Андреев. – Я же говорил, они тут постоянно что-то взрывали. И снаружи – там дальше, за холмом, у них специальная площадка, и внутри, под землей. Как раз пригодится, чтобы лабораторию похоронить. И все равно – надо спускаться. Ты, Одесса, остаешься на стреме. Мы сейчас ворота закроем. Сиди, карауль. Если что заметишь – дай знать.
– Каким образом? В шахту лифта кричать?
– Как-нибудь, – отмахнулся Андреев. – На самом деле это больше для перестраховки. Насколько я понимаю, им запрещено приближаться к лаборатории, когда Кламмер там опыты проводит. Так что сюда никто не сунется. Понял?
– Так точно, – с сомнением ответил Попов.
– Готовы? – повернулся Андреев к нам.
– Всегда готовы! – отозвался Коваль и грустно усмехнулся. – То под воду, то под землю…
С внутренней стороны ворот имелась поворотная скоба, выкрашенная в красный цвет. Андреев дернул ее – створка с тихим металлическим скрежетом поехала по направляющим. Я наблюдал, как темная тень медленно стирает полукруг солнечного света на бетонном полу. Ворота встали на свое место, лязгнули невидимые засовы. Мы оказались в замкнутом пространстве, освещенном синеватым светом.
Пока Коваль с Поповым разбирались с задвижками амбразур, я вслед за Андреевым пошел к лифту. Внутри огороженной сеткой шахты, на уровне пола, располагалась металлическая площадка – полтора на полтора метра – с низкими поручнями по периметру. На левом поручне была закреплена жестяная коробочка с двумя кнопками. По бокам шахты из пола поднимались массивные полукруги маховиков с тросами. В задней стенке имелась ниша с металлической лестницей, ведущей вниз.
Я робко поставил ногу на настил. Осторожно перенес вес. Встал обеими ногами. Слегка подпрыгнул – пол еле заметно закачался из стороны в сторону. Андреев встал рядом. Потом мы вместе заглянули в пролет лестницы: судя по гирлянде ламп, висящих на стене, шахта уходила довольно-таки глубоко, метров на тридцать – точно.
– Едем? – спросил Коваль, заходя на платформу.
– А хрен ли делать? – ответил Андреев.
Он нажал кнопку на поручне. Где-то внизу натужно взвыл мотор, и лифт начал медленно опускаться. Попов наблюдал за нами от ворот, его напряженное лицо было окрашено живым светом, падающим из открытого прямоугольника амбразуры.
– Всегда бы так в лаборатории спускаться! – сказал Коваль.
– Это точно! – с чувством отозвался Андреев.
Мимо проплывали измазанные белесыми потеками бетонные стены шахты. Лампы висели через каждые полтора метра. Светлый прямоугольник над головой становился все меньше. На двадцать третьей лампе спуск прекратился, я опустил голову: перед нами находился невысокий, скупо освещенный тоннель.
– Ага! – торжествующе воскликнул Коваль. – Вот и аномалия!
Он имел в виду странное образование у стены тоннеля: сине-фиолетовую светящуюся дымку, полукруглой лужей растекшуюся на полу. По поверхности лужи с тихим треском бегали ветвистые молнии, иногда взбегая по стене до самого потолка.
– Слабенькая, – пренебрежительно произнес Андреев.
– На нас хватит, – возразил Коваль. – Постойте здесь.
Он осторожно приблизился к аномалии, снял с пояса флягу, полил на пол, а потом, отойдя подальше, плеснул водой так, чтобы получилась линия от электрической лужи до водяной.
Треснуло, коридор осветила яркая синяя вспышка, я на секунду ослеп, но перед этим успел увидеть, как аномалия по водяной дорожке перебежала на лужу воды и втянулась в пол. Запахло озоном.
– Давайте! – махнул Коваль.
Мы прошли по коридору не меньше ста метров, прежде чем показался черный провал выхода. Увидев его, Коваль предостерегающе поднял руку. Мы с Андреевым замерли на месте, а сержант, бесшумно ступая, по стенке прошел дальше и заглянул за угол. Потом, не оборачиваясь, сделал призывный жест.
Мы осторожно приблизились. Коридор обрывался в темноту – висящая на стене лампа освещала только небольшую часть металлической площадки с ограждением по краю. Я полез было за спичками, но Андреев перехватил мою руку.
– Вон выключатель. – Он показал на спрятанный в нише стены рубильник.
Коваль тут же опустил ручку. С громким хлопком где-то вверху вспыхнули яркие прожекторы. Я невольно зажмурился, а когда открыл глаза – замер, усиленно моргая.
В огромном круглом зале на толстенных металлических тросах висела какая-то здоровенная расширяющаяся книзу конструкция. Мне видна была только верхняя ее часть, с литыми крюками для крепления тросов. Забыв про осторожность, я сделал несколько шагов к краю площадки и оглядел помещение.
Металлический балкон опоясывал зал по периметру. Через равные промежутки на него выходили двери – три, пять… семь двустворчатых дверей с похожими на корабельные иллюминаторы окошками.
Висящая в центре зала штуковина походила формой на грушу и тянулась почти до самого пола – то есть имела не меньше десяти метров в высоту. Груша была отлита из темно-серого, напоминающего свинец металла, на поверхности различались какие-то наплывы и неровности. Пол зала, заметно вогнутый, покрывала сетка, выполненная из толстой золотистой проволоки.
– А знаешь, Чапай, – радостно сообщил Коваль, – я ведь помню это место!
– Значит, нашли! – удовлетворенно произнес Андреев.